Хьюстон, у нас проблема

Мне хочется эти фото вынуть из альбома и выкинуть, но при любопытной Инге делать этого не стоит. И потом – птицы-то в чем виноваты?

А Марта… Марта, как выяснилось, интересовалась совсем другим.

– Ты, Иер, когда говоришь слово «птица» – у тебя даже голос совсем другой становится.

Да, я люблю птиц – может быть, из-за того моего дрозда.

– И когда ты говоришь о Марте – у тебя тоже иногда такой голос.

– Марты больше нет. Она умерла. Понимаешь?! Умерла! Для меня она умерла! Сколько же можно говорить!

– Ты злишься, когда о ней заходит речь. Это проблема. Я хочу знать, что она сделала.

С женщинами так всегда.

Ты чувствуешь себя в полной безопасности, расслабляешься, даже не рассчитываешь ни на что – и глазом моргнуть не успеешь, а женщина уже ковыряется скальпелем в твоем сердце. И добирается до самой серединки, до самого сокровенного. Вытягивает из тебя внутренности, положит перед собой – и ткнет прямо туда, где особенно болит и кровоточит. А потом удивляется, что ты уже не дышишь.

– Когда-нибудь я тебе расскажу, – говорю я, чтобы отвязаться.

– Promise?

– Promise.

Конечно, я не собираюсь выполнять это обещание. Но она принимает его за чистую монету и прижимается ко мне. Как к подружке. Только вот мое тело не хочет мириться с обстоятельствами и реагирует совсем не так, как положено телу подружки. И я не в силах ей это объяснить. А она еще радостно подпрыгивает, и Серая Кошмарина снова начинает колотить своей щеткой мне в пол.

Я неудачник. Что за жизнь…

Короткие штанишки

Годовщина Бартека и Аськи получилась очень забавная. Мы сидели вокруг стола, Аська толкала цветистые речи, а мы обжирались. Я в конце концов купил «Мой первый альбом» для ребенка – и они были просто на седьмом небе. Бутылка, которую принес Маврикий, тоже произвела фурор. Она, конечно, не была, к сожалению, в форме сиськи, но оказалось, что она сконструирована таким образом, чтобы ребенок мог пить из нее и думать, что это грудь, потому что сосать из нее тяжело.

Бартек слегка напился, правда, не сильно, потому что он ведь, как известно, будущий отец, и разговаривал с малышом, а мы смеялись до упаду.

Он приложил ухо к животу Аськи, чуть прижался, уже, кстати, видно, что там что-то есть, и говорит:

– Нет. Нет, милый, нет и нет.

И смотрит на нас.

– Ага. Я понимаю, но мне кажется, это невозможно.

И мы смотрим на него.

– Зося, сделай это ручками. У тебя уже есть ручки. Пальчиками. – Он стучит в живот: – Не обижайся, ну правда, но я даже не хочу просить ее об этом. Ну ладно, ладно, только не плачь. Сейчас я ей скажу.

– Что там Зося хочет? – спрашивает на полном серьезе Аська.

– Зося, наша мама беременная и ее нельзя нервировать. Беременность – это значит, что у нее внутри сидишь ты. Нет, милая, нет, не мама у тебя внутри, а ты у мамы. А раз мамуля беременная, то ей может быть это тяжело.

– Что мне может быть тяжело? – Аська, в отличие от нас, вообще ничему не удивляется.

– А чего ты сама не скажешь мамуле?

Мы смотрим на все это словно загипнотизированные.

– Зося просит, чтобы ты проглотила расческу, – она хочет расчесаться. Но я вот ей пытаюсь объяснить, что это невозможно, ты же сама слышала.

– А ты ей скажи, пусть она себя погладит по головке, тогда все само причешется, потому что ее волосики еще не нуждаются в расческе. И еще – что она симпатичная девчушка.

– Ты симпатичная и сладкая папина девочка, – повторяет Бартек в живот Аськи. – Причешись пальчиками, я же тебе говорил.

– И что она ответила? – спрашивает Аська.

– Что она так и сделает.

Для нас это был цирк, но Бартек был совершенно серьезен!

– Зося меня зовет! – закричал он вдруг и снова нырнул на живот Аськи.

– Ну, и что там? – спрашивала Аська.

И из-под стола доносилось:

– Нет, милая, нет. Потому что это просто невозможно. Твой желудок еще не готов это выдержать.

– Что Зося хочет?

– Клубнички ей захотелось.

– Откуда же я ей клубнику в июне возьму? И спроси, с чего вдруг клубничка, это же для деток постарше.

– Клубничка – это для деток постарше, – говорит под столом приглушенным голосом Бартек. – А ты еще маленькая. А-а-а-а-а! – кричит он радостно. – Подожди минуточку, я маме скажу!

Он вылезает из-под стола и важно произносит:

– Она не хочет ее есть. Она знает, что она еще маленькая. Она ее просто в пальчиках хотела помять…

И так – целый вечер с маленькими перерывами.

Смеху было немерено, хотя мы не очень долго сидели, понятно же, что все беременные.

– Хорошо, что там не мальчик, а то у него могли бы быть неприятности, – вырывается у меня, и они с меня не слезают, пока не выясняют, что я имел в виду. Неужели им надо объяснять, что у мальчиков бывает фимоз?

– Ну, ты же вот мальчик – и ничего, выжил, – смеется Аська. – Ну, а теперь давай рассказывай, что тебе твои ужасные родители сделали плохого, чтобы мы могли этого избежать.

Хьюстон, у нас проблема!

Может, рассказать им, как они вымачивали моего «птенца» в марганцовке, потому что думали, что это помогает от фимоза?

– У меня… был фимоз, – говорю я.

– Мне мама оборачивала петушка бумажкой и аптечной резинкой перетягивала, – мрачно говорит Маврикий. – И я так ходил до вечера. Надо ее, кстати, спросить на досуге, зачем она это делала.

– Дети не растут, если спят при свете, – вдруг заявляет Аська. – А сколько мы еще всего не знаем. Как же их воспитывать, чтобы не навредить? А если она будет бояться темноты?

– При каком свете дети не растут, ты чего, спятила?

– Гормон роста требует темноты. Я недавно прочитала. Серьезно! Те дети, кому на ночь не выключают ночник, низкого роста.

Смешно, когда люди взрослеют – они начинают относиться к свету по-другому.

Мы распрощались в десять.

А перед этим мы с Маврикием оба попрощались с Зосей.