Хьюстон, у нас проблема

– Только вы говорите с ней ласково, она еще маленькая, – напутствовал нас на полном серьезе Бартек.

Я положил ладонь на живот Аськи и почувствовал деликатный толчок. И подпрыгнул как ужаленный.

– Ну, видишь?! Она тебя толкнула – это на счастье! – Аська улыбнулась, и я заметил, что что-то в ней изменилось. И я имею в виду вовсе не пару килограммов, которые она набрала, – от нее и правда шел какой-то свет. – Мы приглашали и Марту тоже. Но она спросила, будешь ли ты, и вежливо отказалась. Как жаль, что вы не можете бывать вместе у своих друзей, просто как старые знакомые хотя бы. Я ее очень любила.

* * *

Я возвращался домой пешком. Вечер был прекрасный, уже пару дней в Варшаве было теплей, чем на Канарах, ночью это было невыносимо, а вот вечером – просто роскошно.

Я вернулся один в свою пустую квартиру – и как-то мне стало не по себе. Люди живут вместе, вместе радуются зиготе, разговаривают друг с другом, понимают друг друга с полуслова, вместе смеются, вместе спят, вместе встают, вместе принимают гостей и вместе радуются глупому альбому, который им подарили.

И только я один. Как прокаженный.

* * *

Ну и я был слишком размягчен после этой годовщины Бартека и Аськи и поэтому позволил Инге подобраться так близко.

– Это не делает никакого смысла, – заявила она и положила ноги на столик.

Она вообще приходит ко мне, когда захочет, но я не чувствую от этого неловкости, продолжаю делать свои дела, а она трещит себе.

В этот раз я подключал колонки – поменял большие на средние, потому что они, как выяснилось, лучше передают оттенки звучания, и паял провода. Занимался я этим с трех часов дня, бардак в доме был неимоверный, потому что мне же надо было отодвинуть шкаф, чтобы иметь доступ, и инструменты все лежали на полу, не буду же я каждый раз их заново раскладывать. Паяльник, кстати, довольно сильно нагревается.

– В этом нет никакого смысла, – поправил я ее.

– Это не делает смысла. По крайней мере пока точно не узнаешь. А ты не знаешь точно, было – не было…

– Нет смысла об этом говорить, потому что все кончилось, ты понимаешь?

Я не думал, что когда-нибудь расскажу ей о том, что увидел пару месяцев назад в своей электронной почте. А она все пытается вытянуть из меня подробности.

– Это страшно. Но я понимаю.

– Потому что я тебе уже все сказал.

– Нет. Мне кто-то другой сказал.

– Я тебе сказал! – я нервничал, потому что работа у меня тонкая, припаивается плохо, а тут еще всякие будут меня доставать.

– Ты мне сказал, что у нее в руке был чей-то пенис. А я слышала, что они занимались любовью, то есть сексом.

– Ну так можно сообразить, что когда твоя девушка, улыбаясь, позирует с чужим… в ладонях, то уж никак не потому, что она покупки делает.

– Это не делает смысла. Вообще, я же тебе говорю. На этой фотографии не она – он занимался сексом с другой.

– Да черт возьми, ты-то откуда знаешь?!! Что ты вообще об этом можешь знать?!! – я так злился на нее, как будто она на самом деле не была женщиной.

Она сняла ноги со столика, встала и подошла ко мне. Наклонилась, опираясь своими роскошными сиськами о мои плечи.

– Ты заканчиваешь играться?

– Это не игра, – буркнул я.

– Для тебя это fun. А если нет – то почему ты не покупаешь готовые?

Этот разговор о Марте и том злополучном снимке, из-за которого разрушилась такая необыкновенная, как я думал, любовь, вывел меня из себя. А кроме того – ведь у меня на плечах лежали потрясающие сиськи, но я знал, что ничего из этого не получится, и должен был объяснить это своей нижней части тела, которая жила своей жизнью и слушать мои доводы не желала. И мне было неловко.

– Ты все придумываешь, Иеремиаш, потому что тебе плохо. А ты скажи мне правду – и тебе станет медленней.

– «Медленней» – это антоним слова «быстрее».

– Но ведь «freedom» – это «медленно»?

– Нет, «freedom» – это «свобода». Почувствовать себя свободным. Пусть и постепенно. Пусть не сразу, пусть не так быстро, как ты думаешь, – но я почувствую себя свободным.

– Ты почувствуешь себя свободным, когда расскажешь мне все. I am your friend. Ты же не можешь говорить об этом с мужчинами. А со мной можешь. Всю правду, Иеремиаш. Хотя я ее и так знаю.

Я по-настоящему разозлился.

Отложил паяльник – она же мне сама сказала заканчивать. Открыл ноут, вошел в свой почтовый ящик. Дату я, к сожалению, помню наизусть, открыл вложение, на экране – Марта. Моя Марта. Моя дорогая, милая, любимая Марта с чужим… в руках.

– Вот. Пожалуйста. Любуйся. Это она.

Инга посмотрела на фотографию, потом перевела взгляд на меня, потом снова на фото – и снова на меня. Я на экран не смотрел вообще – мне хватило одного взгляда тогда, в прошлом, чтобы понять все.

– Я это знаю… мне кто-то рассказывал…

– Об этом никто не знает.

– А что она сделала потом, когда ты ей показал это? Что сказала?

– Ничего. Я просто велел ей забирать свои вещи – и все. А ночевал я у Толстого.

– Ты не объяснился с ней?

– Да что тут, черт побери, выяснять-то?!! Инга! Нечего тут выяснять! Она была моей девушкой. И это – не фотография из ее далекого прошлого, хотя я, наверно, и этого бы не смог переварить. Она волосы обрезала только в сентябре. А тут у нее уже новая прическа. И говорить не о чем.

Я с треском захлопнул крышку ноута, жалея, что показал ей фотографию. Если женщина себе что-то в голову втемяшит – у мужчины уже шансов нет. Я в жизни не чувствовал себя таким прижатым к стенке, ну, разве что у матери на последнем обеде.

– Взрослый man спрашивает. Даже если связь не в порядке. Он спрашивает – и слушает. А это – это как в книжке. Или в кино…

– Но это не кино, Инга. Это была моя жизнь. И я говорю честно – я был уверен, что это моя женщина, что она «та самая». Что мне удалось встретить нечто особенное, такой подарок судьбы. Что людям такое дается очень редко, один случай на миллион…

– Ты любил ее?

– Я любил ее, – повторил я.

Что поделаешь, если это правда.

* * *

А хуже всего было то, что она вела себя по телефону так, словно ничего не случилось. Как будто вообще не понимала, о чем идет речь. И играла свою роль до самого конца. Если бы она хоть попыталась что-то объяснить, как-то оправдаться. Не знаю, что уж она могла в свое оправдание сказать, – но хотя бы не врать, я бы тогда, может быть, смог как-то все это вынести. Я же мужик – мне разное приходилось выносить.