Хьюстон, у нас проблема

У меня перехватило дыхание. И в животе что-то происходило – как будто кто-то невидимый ударил меня прямо в солнечное сплетение.

Да нет. Как будто меня кастрировали.

– Но, прошу вас, господа, подождите, подождите. Это награда не только моя. Я должен сказать, что моим соавтором является Иеремиаш Чакевич. Пожалуйста, дорогой Иеремиаш, идите же сюда, молодой человек, поднимайтесь же, поднимайтесь, прошу вас!

Марта толкнула меня в плечо. Я же был монументом «Родина-мать зовет!», я был словно из гранита высечен – и в то же время я был воздухом. Суть в том, что я не мог сдвинуться с места.

Просто сидел.

Марта повернулась ко мне всем телом, волнуясь, словно я был ее матерью, которая внезапно упала в обморок:

– Иеремиаш? Уходим? Иеремиаш?!!

И встала.

И я встал. И мы пошли к выходу.

Мне казалось, что люди смотрят на нас как-то странно, раздались какие-то аплодисменты, кто-то крикнул «Браво, Норрис!», кто-то «Какой скандал!», возможно, это был голос Толстого, но я не поручусь. Марта вела меня как овцу на бойню. Точнее, как барана.

В фойе кроме нас была только продавщица чипсов и двое охранников. Я остановился и оттолкнул Марту.

– Никуда мы не пойдем.

Она встала рядом со мной. И так мы и стояли, молча, не знаю сколько времени.

Когда из дверей стала выливаться толпа, я начал высматривать своего дорогого куратора и необыкновенного творца моей «Липы».

Он встал с правой стороны от дверей и самозабвенно давал интервью телевидению. Журналисты набросились на него, как только он появился в дверях, они добрались до него раньше, чем я, и окружили плотным кольцом.

Я отпихнул Марту и двинулся в его сторону. Он меня заметил и просиял широкой улыбкой:

– Иеремиаш, сюда! Сюда, пожалуйста!

И уже на этом «-йста!» получил в морду.

Я тут же оказался на полу, рядом с ним, – практически одновременно: охранники тоже были быстрые и внимательные.

– Но послушайте, это какое-то недоразумение! Спасибо, спасибо, – он снова повернулся к журналистам, которые помогали ему подняться. – Это все пустяки, эмоции возобладали… Что ж, молодо-зелено, Иеремиаш, это твое будущее, перед тобой сейчас все двери открыты, новые возможности, новая жизнь, ведь я не исключаю дальнейшей совместной работы с тобой даже после этого инцидента… – говорил он в камеру.

Охранники держали меня за плечи, но я все равно смог сделать шаг в его сторону – и внезапно все камеры оказались нацелены на меня.

– Я лучше буду собачье говно убирать, чем когда-нибудь с тобой вместе работать, – бросил я. И добавил: – Облезлая ты сволочь.

* * *

Я не хотел никого видеть. Мы вернулись домой и открыли пол-литра. Я налил себе полстакана и выпил залпом. Марта ничего не говорила – первый раз в жизни.

Матушка позвонила мне поздним вечером, почти ночью:

– Букашечка, что случилось?!! Ты знаешь, я никогда не обращаю внимания, но это же переходит все границы…

– Женщина, ты вообще не понимаешь, о чем идет речь.

– Как ты можешь так со мной разговаривать, ты не в себе…

– Мама, ты ничего не понимаешь! – закричал я, как будто мне снова было семь лет. Отчаянно закричал.

– Я понимаю, милый, я все понимаю, ведь я же смотрела церемонию… – всхлипывала мать в трубку.

– Это МОЙ фильм!

– Я видела в новостях, что ты побил этого знаменитого режиссера, а ведь он так помогал тебе, так старался!

– Мама, он просто кусок… – Я запнулся. – Он у меня фильм украл!

– Но ведь это знаменитый режиссер, он хотел тебе помочь, а ты совершенно не умеешь ладить с людьми, у меня чуть инфаркт не случился, Иеремиаш, ведь как мне теперь в глаза знакомым смотреть? Ты всегда думаешь только о себе!

Понятно.

Конечно, я думал только о себе, вместо того чтобы подумать о ней. И о ее соседях. О ее знакомых по бриджу. Какой же я нехороший все-таки человек! Мне захотелось швырнуть трубку в стену, но я удержался.

– …ты вообще не думаешь о себе, ты же всю свою карьеру перечеркиваешь! Боже мой, боже… Такую свинью мне подложить!

В этом вся моя мать.

На этот раз я выключил телефон.

Марта подала мне спиртное – должен признать, что она вела себя просто безупречно, как никогда. Я быстро запьянел и уже не мог думать. И спал как убитый до десяти часов утра.

А в десять мне позвонили со студии номер пять.

– Пан Иеремиаш, вы нас поставили в очень трудное положение. И как-то надо этот вопрос решать. Директор вызывает вас к себе.

Вызывает? К себе?

– Я готов, – ответил я.

– Пожалуйста, подъезжайте к нам к часу, – секретарша Директора была очень сурова.

Я, конечно, был в заднице – но у меня тоже было что им сказать.

– Все можно разъяснить, – сказала Марта, которой я позвонил тут же. – Пойми, может быть, это твой шанс, может быть, еще не все потеряно, тебе нужно с ними поговорить, никто, никто не имеет права забрать у тебя твой фильм. Только прошу тебя – не нервничай.

А я был спокойный, как, черт его дери, долбаный океан.

Как мужчина с мужчиной

Ровно в час я стоял в кабинете Директора.

Немногие в этот кабинет попадали, а хотелось сюда попасть очень многим. Так что вообще-то я это приглашение должен был воспринимать как знак признания и уважения. Кожаные удобные кресла, диванчик, столик в стиле модерн, цветы, много пространства, картины.

– Проходите, коллега, проходите, добро пожаловать, – приветствовал меня Директор и указал на кресло. – Присаживайтесь.

И сам сел. Старый, уже под пятьдесят, в пиджаке, водолазке, а джинсы на яйцах аж трещат. Косит под молодого. Но когда-то, судя по всему, был красив.

– Пан Иеремиаш, а вообще – давайте лучше на «ты», я Людвик, – он встал и протянул мне руку.

Все было хуже, чем я думал. Он сокращал дистанцию, хотел меня обезоружить. Я такие штучки знаю. Дружеский тон, участие, сочувствие. Интересно, по какому плечу он меня похлопает и в какой момент. Он боится скандала. А скандал уже идет.

– Пан Иеремиаш… то есть дорогой мой Иеремиаш, – немедленно поправился он, подождал, пока секретарша поставит перед нами поднос с двумя чашками кофе, потянулся за чашечкой, отпил, дождался, пока секретарша выйдет, посмотрел на меня с ожиданием во взгляде, но я молчал. – Ты ведь понимаешь, что суть кинематографа в огромной степени – это совместная работа. То есть коллективное творчество. Ведь ты понимаешь, что сам, один, режиссер – это никто, один оператор, сценарист, актер ничего не сделает.