I'm a slave for you

Холод мгновенно сковал легкие Теодора. Он понял, что если вся эта история всплывет, ему не миновать презрения доброй половины сообщников… Но весь его план же может рухнуть! Из-за одной глупой ошибки, из-за лишнего бокала вина, выпитого в неподходящее время. Вместо крови по венам полилась горячая жижа, что заставила Нотта вздрогнуть, точно его грудь проткнуло копье. Расчетливый и холодный слизеринец понял, что Джеки – его проблема.

Что же могло помешать ему просто убить ее там, на холодном пустыре? Конечно же – ничего. Лишь восходящее солнце будет свидетелем страшного злодеяния. Даже если Гермиона и хватится подруги, Теодор скажет, что не следит за ней и понятия не имеет, где шастает своевольная девчонка. Слизеринец аккуратно, стараясь не испугать бедную глупышку, опустил руку в карман. Он дотронулся до волшебной палочки и, собравшись с силами, сжал ее в потеющей ладони.

Пуффендуйка так наивна, так беззащитна в своей бесконечной глупости… Она и крикнуть не успеет прежде, чем Теодор произнесет короткое, но смертоносное заклятье. Нотт знал, что не ответит за свое преступление, и чувство безнаказанности уже начало давить на него, подобно тяжелому грузу. Слизеринец попытался улыбнуться, изобразить дружелюбность и спокойствие, смотря на Джеки, но не смог сделать это искренне. Юноша надеялся, что сможет найти другой выход. В конце концов, убить ребенка – не проблема для него.

«Джеки же даже не знает, что именно с ней случилось». Теодор понимал, что так будет лучше для них обоих. Пуффендуйка сможет сохранить собственную жизнь, не мешая жить Теодору… Разве это не честный обмен? Нотт попытался вспомнить тот вечер, когда он сделал с девушкой то, что сделал…

Она сама пошла с ним, сама помогла ему любить ее в той темной комнатке. Никто не заставлял глупую девчонку раздвигать перед ним ноги, упрашивать и кричать от накатывающего удовольствия… Легкая улыбка пробежала по губам слизеринца. Его самолюбие кормила мысль о том, что девушка может быть влюблена в него, словно сумасшедшая. Скорее всего – так оно и есть…

Вспомнить все те взгляды, обращенные к нему с немой мольбой, ее губы, что тянутся к его так отчаянно… Теодору внезапно стало неловко от таких мыслей. Он находил Джеки милой девушкой, беззащитной, словно котенок перед коршуном. Таким как она – не место в столь жестоком мире. Пальцы Нотта разжались, и он выпустил палочку из рук, вновь уронив ее в карман. Нотт понял, что не хочет убивать глупую наивную пуффендуйку, знал, что сможет найти иной способ избавиться от доказательства его вины перед ней.

«Ты можешь обвинить Драко в том, что это его ребенок», – осторожно шепнуло что-то внутри. Однако, от подобной мысли пришлось очень быстро отказаться… Озлобленных людей одолевает слепая ненависть к чистокровным волшебникам, но они обязательно заметят, что волосы новорожденного будут гораздо темнее, чем у Джеки и у Драко. Нотт знал это. Чувствовал. В его семье подобное случалось часто, почти на каждом шагу… Так будет и в этот раз.

Ему внезапно стало даже жаль Джеки. Неразделенная любовь – это всегда больно, и вдвойне больнее, если тебе дали надежду на что-то большее. Юноша вспомнил осторожный поцелуй в Малфой Мэноре, долгие разговоры у него дома, вечер, проведенный у Темного Лорда…

Разве ему было плохо тогда? Разве чувствовал он смущение или раздражение в обществе застенчивой рабыни? Нет. Ему нравился тот восторженный взгляд Джеки, в котором читалось слепое поклонение своему собеседнику. С ней он чувствовал себя таким значимым волшебником, таким великим человеком… Рядом с глупой девчонкой Теодор мог ощущать себя королем, одаренным человеком. Когда рядом стоит Гермиона, Нотт превращается в безмолвную тень, в лишнего собеседника.

– Пойдем обратно. Я дам тебе лекарство, чтобы живот больше не болел. Ты только не заходи в свою комнату, чтобы не разбудить Гермиону, хорошо? – сказал Нотт, сладко улыбаясь.

– Да, хорошо, – улыбнулась Джеки в ответ.

Девушка пошла за Теодором, не подозревая о том, что он собирается с ней сделать, какими средствами он будет «лечить» ее недомогание. Джеки не суждено было узнать о том, что случилось с ней в тот день, но вскоре после злосчастного рассвета пуффендуйка смогла понять, что сотворила с ней любовь, как расправилась с нею слепая вера в человека столь тщеславного, столь жестокого и злого… Теодор Нотт – стал ее кошмаром на долгие годы.

========== 43 - Не мертв. ==========

Боль. Она волнами разливалась по телу, заставляя каждую клеточку организма жалобно стонать, прося пощады. Холод больше не казался Драко чем-то обыденным, привычным и приятным. Сейчас он обжигал его бледную кожу, словно самый горячий на свете огонь, что способен за считанные секунды разделаться с изможденной плотью. Тяжелые веки не желали подниматься, опасаясь, что глаза встретят яркий дневной свет, что обожжет его сильнее, чем холод.

Малфой не знал, сколько времени он провел в этом месте. Не знал, где он, жив ли, мертв ли… Последнее, что помнил слизеринец – взрыв, чьи-то отчаянные крики, оборвавшиеся на самой высокой ноте, невероятная боль, пронзившая все тело, а затем – тьма, теплая, спасительная. Все смешалось в нем, закружилось в адском танце. Драко боялся открыть глаза, боялся встретить перед собой отца и мать. У него же осталось столько дел… Он не должен был умереть.

Драко не знал где он, не знал, сможет ли он подняться. Юноша знал лишь, что хочет жить. Как никогда раньше не хотел… Перед тем как тьма сковала его разум, Драко запомнил образ испуганной Гермионы. Ее карие глаза глядели через зеркальную поверхность, впиваясь прямо в черствое сердце Драко. Малфой боялся потерять ее, а не жизнь, как только услышал страшный грохот. Только сейчас слизеринец понял… Как сильно дорога ему Гермиона.

«Где она? Где она сейчас? С ней все хорошо? Ее же там не было, да, правда…?» – спрашивал себя Малфой. Вопросы висели в воздухе, но ответов ни у кого не было. Испуганные карие глаза остались в его воспоминаниях вместе с тем воплем ужаса, что сорвался с губ грязнокровки. Боль в ноге обожгла юношу с новой силой, заставляя открыть глаза.

Однако, света, которого Драко так боялся, в помещении не оказалось. Вокруг царил непроглядный мрак, но глаза юноши уже успели привыкнуть к темноте. Драко неподвижно лежал на холодной кушетке. Тело его оказалось без одежды, лишь прикрыто тоненькой белой простынкой… Малфой не понимал, что происходит. «Может быть, так выглядит ад?» – спросил себя слизеринец.

Может быть, но сейчас это был не он. Драко почувствовал, что из-под щели между хлипкой дверью и полом на него дует ветер. Холодный, противный, как вся эта темная комната. Юноша чуть приподнялся на локтях, издав полный боли вздох. Мышцы отказывались слушаться, но Драко все настаивал. Сил в нем осталось так мало, что не упасть в попытке подняться – составляло огромного труда… Боль огнем обожгла его мышцы, прежде чем они начали двигаться, подчиняться изможденному хозяину и работать медленно… Противно.

Малфой вновь почувствовав боль в правой ноге. Боль окутала все его тело, но конечность ныла особенно сильно, обращая все внимание юноши на себя. В голове вертелось столько вопросов, тело ломило, а веки неуклонно скользили вниз, стремясь вновь погрузить Драко в кромешную тьму. Юноша глубоко вздохнул, вбирая полные легкие воздуха. Он, казалось, был пропитан сыростью, каменной пылью… Она была повсюду. От низких каменных стен исходил холод, какого не было даже в неприветливом Малфой Мэноре… Под дверью показалась полоска неяркого желтого света, и Малфой сощурил уставшие от темноты глаза.