И аз создам!

Невольно вырвалось лавровское из «моего времени»:

– Дебилы, блядь! Извините, Владимир Николаевич!

Тот весело ответствовал:

– Ничего, ничего! Вы лишь вслух произнесли то, что было на уме у многих.

Затем вмиг посерьёзнев:

– Если же говорить серьёзно, то весь мой жизненный опыт показывает мне, что для того, чтобы руководить хотя бы несколькими десятками людей, в каком угодно деле, необходимо обладать особыми качествами натуры и своим авторитетом так влиять на окружающих людей, чтобы они беспрекословно выполняли отданные им приказания…

Эти его слова мне крепко запали в душу и, позже - я их частенько мысленно повторял.

– …К сожалению, в Советской России не нашлось таких людей, поэтому смерть Ленина - весьма негативно повлияла на судьбу страны, судя по происходящим в ней в данный момент процессам распада. Все эти Рыковы, Бухарины, да Богдановы… Да, даже сам Троцкий - хотя он изо всех сил пыжиться! Они не только не того калибра, как Ленин - а вообще люди не большого размаха, чтоб могли стать во главе всего происходящего в России.

Мне показалось весьма странным, что он не помянул Сталина, но я промолчал. Ипатьев же, переходя от общего к частному, с горечью поведал:

– Ещё во время болезни Ленина, когда я вернулся в Москву после второй заграничной командировки и хотел по привычке вступить в исполнение обязанностей члена Президиума ВСНХ - мне с самым невинным видом сообщили, что Политбюро постановило снять меня из Президиума - оставив за мной место председателя Коллегии НТО. Через несколько дней совершенно случайно я увидал новый список членов Президиума, который отличался от прежнего только тем, что вместо моего имени красовалась новая фамилия некого Юлина - который лучше меня подходил для этой должности лишь тем, что состоял в партии.

– После моих настойчивых попыток понять, что происходит, мне (правда предельно вежливо) объяснили, что из правительства меня выкинули - чтоб я больше мог посвятить себя научной работе на должности Председателя Коллегии НТО. И я успокоился.

Грустно улыбнувшись, ведущий российский химик беспомощно развёл руками:

– Так и закончилась моя деятельность в составе Советского правительства.

После довольно продолжительной паузы, я мрачно протянул:

– Нда… Беспредел – иначе не скажешь.

– …«Беспередел»?! Какое ёмко-точное определение!

– Нижегородский новояз. Если желаете, я Вам словарик подгоню.

– Сделайте такую милость!

***

Однако, продолжим:

– …Успокоившись по принципу «всё, что не делается – делается к лучшему», я твердо решил возобновить научную работу в лаборатории. Увиденное мною во время заграничных командировок на заводах и лабораториях европейских фирм - убеждали меня, что грешно будет не продолжать мои исследования, которые вызывали большой интерес и одобрение со стороны многих моих коллег-химиков. Кроме того, моя душа истосковалась по научной атмосфере, а зарождавшиеся в голове новые химические идеи - властно толкали на мысль их реализовать.

С интересом его слушаю.

– Где я в то время мог начать свою научную работу? Единственное место, где я мог вести мои работы, была моя старая лаборатория Артиллерийской Академии… Но я уже не был ее заведующим, так как с назначением меня членом Президиума ВСНХ - я должен был отказаться от этой должности, уступив ее моему прежнему помощнику - профессору Витторфу.

– Остаётся убогая старая химическая лаборатория в Академии Наук, в которой ни до - ни во время войны систематической работы не производилось и, она совершенно не была приспособлена для моих исследований. В то время, после порчи канализации и водопровода в начале двадцатых годов - её состояние было довольно плачевным. Мой кабинет был в ещё более ужасном состоянии, с испорченным водопроводом и сломанными от наводнения полами. Чтобы начать работать, надо было привести всё это в порядок - а для этого были нужны деньги, которых у Академии не имелось.

– К счастью, как будто чуя за собой вину - Президиум ВСНХ стал отпускать мне ежемесячно известную сумму денег для приобретения стройматериалов, найма рабочих, покупки аппаратов и реактивов, а также для уплаты вознаграждения моим ассистентам…

– Кварцевые трубки я заказал в Германии, так как в СССР их нельзя было достать. Стальные трубки для моих «бомб» (реакторов высокого давления) также были заказаны в Германии, способные выдерживать давления в 600 атмосфер. Но когда мы накачали в них всего 100 атмосфер водорода, то последовал страшный взрыв и две бомбы разнесло на мелкие куски. Вероятно, вместо стальных манесмановских - мне прислали железные трубки из плохого материала. Подобные проволочки привели к тому, что к систематическим работам мы смогли приступить лишь в январе 1924 года.

– За границей нашего богоспасаемого Отечества тоже жулья хватает, - делаю вывод и спрашиваю, - если не секрет, Владимир Николаевич, над чем Вы работали?

– Среди моих работ по органической химии наиболее обещающими являлись реакции деструктивной гидрогенизации высокомолекулярных соединений под влиянием смешанного катализатора - окисей никеля и алюминия, предложенного мною впервые еще в 1912 году. В более поздних работах мною было доказано, что получаемый из каменноугольной смолы высоко кипящий солвеит - легко может быть превращен также в бензол и толуол…

Помолчав, будто размышляя стоит ли говорить, он всё же сообщил:

– …К сожалению, я сообщил об этих открытиях в научных журналах - не взял предварительно патенты на них и, заграничная химическая промышленность - не промедлила прибрать их к рукам. Такая же история получилась и с работами по окислению фосфора водой под давлением – с получением при этом водорода и фосфорной кислоты, патенты на которые - «И. Г. Фарбениндустри» купила за хорошую цену не у меня, а почему-то у шведского инженера Лилиенрота.

С запоздалым сожалением добавляет:

– Теперь я понимаю: это была моя большая ошибка, что я пренебрегал брать патенты на все мои открытия в науке!

Мне до зудящего жжения «под репицей» хотелось озвучить притчу об мудреце – учащимся на чужих ошибка и его «антиподе» - делающем всё наоборот… Но я тактично промолчал.

***

Затем, Ипатьев стал жаловаться на трудности советского быта:

– Главное затруднение было в том, что лаборатория совсем не имела газа, и для нагревания приходилось изыскивать разные керосиновые лампы, и использовать электричество, которое подавалось иногда только по вечерам. Тем не менее, научные исследования в этой лаборатории я вел до…

Профессор потупился, а я за него закончил:

– …До вашего твёрдого и окончательного решения свинтить за «большую лужу»?

Тот, хотя и с некоторой опаской - подтвердил свои намерения кивком, затем продолжил, чтоб соскользнуть со «сколькой» темы:

– Кроме того, я участвовал в «Особой комиссии» Розенгольца…

Перебиваю:

– Эта та комиссия, что вела переговоры с германским Генеральным штабом и немецкими промышленники о достройке в Самаре завода боевых отравляющих газов?