И бывшие с ним

На берегу водохранилища, где за заборчиком пестрели строения и суда Московского морского клуба, Коля оборвал свой торопливый рассказ и простился.

Особая радость была в неспешности, с какой Юрий Иванович вел глазами по выложенным на траву веслам и шпангоуту, по расстеленному на траве полотнищу паруса. На краю паруса на корточках сидел Вася Сизов в тельняшке: память о Нормандии, осматривал, подворачивал шкаторины. Взгляд обогнал Додика, тот, голый по пояс, оттопыривая затянутый в джинсы зад, с выемными щитами-рыбинами шел по линии мостков. Ах, счастье жизни, два дня на «Весте»!

От сарая окликнули. Володя Буторов, также голый по пояс, в опорках, в испятнанных рваных штанах, подпоясан обрывком пенькового каната. В рванине была домовитость и вместе с тем шик по здешним понятиям.

Оказалось, ждали Юрия Ивановича и Эрнста, их повезет Додик: вернулась Вера Петровна, ответственные за похороны мариниста держат вдову в осаде.

Открыл им знакомый худущий человек с седой бородой и с седыми, по плечи волосами. Не здороваясь, не видя их даже, он слабым и одновременно властным движением руки отодвинул их — и вовсе их тут прижало к стене: следом за худущим повалили чернобородые и голоусые, с шишкастыми лбами, а один — с красным пятном волчанки на щеке.

С друзьями вошел вернувшийся с площадки худущий, обогнал их в коридоре. Прошли в кабинет, веселый и парадный одновременно, с метровым серебряным подсвечником на столе, с акварелями на стенах, с солнцем на паркете, где видна каждая жилка.

В глубине квартиры бормотанье, то глухое и вкрадчивое, как голубиная воркотня, то раздраженное, что особенно выдавалось в полных гласных.

Пришел худущий, от порога устало, но зло набросился на Эрнста:

— Вы расселись, а мы вытирай пыль брюхом! — Тут он как впервые увидел Юрия Ивановича и Додика. — Вот коллеги и помогут вам. Действуйте, ваш ход, ведь она не в своем уме. Все средства исчерпаны за четыре дня.

Эрнст опустил голову.

— Но вы ее лечили! — напирал худущий.

— Ну, консультирую в поликлинике худфонда… И вам что-то выписывал, бывало.

— Выписывал!.. В этом доме мы не раз с вами сиживали за столом. Графин с серебряной пробкой. А как тут подавали ветчину, помните? В желе тончайшие пласты свернуты трубочкой?

Эрнст поднялся, ушел.

— Думайте, думайте, за этим вас сюда послали. Пожалуйста, на август — сентябрь путевку в Гурзуф. Расстараемся. А может, есть случай скатать в Рим на месячишко, там дом Академии художеств. Бывает, вставляем в группу художников заслуженное лицо.

Додик слушал снисходительно, худущий подсел к Юрию Ивановичу. И опять Юрию Ивановичу померещилось: в коже щек у худущего пробивается медная зелень.

— В мешок и в море, а? Да так не хоронят со времен парусного флота.

Он не бывал в Риме, понял Юрий Иванович, и знает, что не попадет.

Вернулся Эрнст с человеком в светлой тройке. Человек поманил худущего. Худущий тотчас вернулся, опять подсел к Юрию Ивановичу.

— Ну, увезете в больницу, что это даст? — спросил Эрнст. — Она знает, чем чреват ее диабет.

— Даст моему покойному другу последнее пристанище… Если она заявила о припадке, чтобы избавиться от всех нас, друзей покойного, от руководства союза, то мы сделаем свой ход. Ради нее, живой, и ради памяти ее мужа. Она окажется в больнице, и тогда станет преимущественным право его сына от первого брака.

— Не выйдет у вас, — сказал Эрнст.

— Тогда решусь и скажу ей: куда, зачем его в море, покойного? Решусь и скажу: не был он моряком ни в душе, ни в натуре. Послужил матросом в юности, и все на том. Моря не любил, он сам мне говорил, боялся!.. Но надевал тельняшку, рисовал корабли — сперва делал из себя противоположность, искал компенсации, так это называется у вас в психологии? Позже — из желания добиться всеобщей благожелательности, стало быть, из корысти. А еще позже — из желания доминировать.

— Не поверит она вам, — сказал Юрий Иванович. — Не развенчать морячка.

— Я пытался говорить, — признался худущий. — Она в ответ: почему же в таком случае моряки дали ему квартиру в своем ведомственном доме? Не поверит она, что покойный не считал себя моряком и прожил не свою жизнь, а?

Зазвонил телефон, худущий назвал здешний адрес, спросил уже потише: когда выедет машина и все ли знают в больнице?..

Юрий Иванович переглянулся с Эрнстом.

— Пусть мужа она не считала морской душой, — сказал Эрнст, — но вас даже не дослушает.

— Не дослушает?.. Покойник тоже ее боялся… В молодости боялся: уведут — красавица, а он худ и длинен. Боялся в старости… стыдился ее скандалов, ее шляпы с искусственными цветами. На даче прятал бутылку в снег.

— Ей с вами согласиться — это признать поражение, — сказал Эрнст.

Худущий поглядел на него. Глаза худущего были усталые и как бы глядели с трудом.

— Да, она из тех… что делают карьеру из принадлежности к мужу, — сказал худущий. — Разговоры, престиж, звание академика… Но это ведь так, обрядность!

— Но эту обрядность она вначале противопоставляла будням пишбарышни, — сказал Эрнст.

— Пойду вот сейчас, скажу: куда его, куда? Ведь протухнет.

— И еще тридцать лет — будням домохозяйки, — досказал Эрнст. — А стало быть, противопоставляла судьбе.

Появился человек в тройке, у него было красное потное лицо.

— Вы ей сказали про сына? — растерянно спросил он.

Заглянул и другой, в черном, проговорил:

— Выметайтесь, говорит, сдаюсь.

Все поднялись, как-то быстро очутились в коридоре, затем на лестничной площадке, а там внизу, во дворе. Худущий и с ним верный в тройке, не простившись, сели в машину и уехали.

Друзья, постояв возле своих машин, потянулись обратно в подъезд.

Вышли из лифта, глядели, затаившись: спиной к ним стояла в дверях Вера Петровна.

Она поняла: поднялись к ней. Чуть качнулась, хотела взглянуть, но удержалась. Подняла руку на уровень плеча и слабым движением от локтя что-то бросила в глубь коридора. Ключи, понял Юрий Иванович. Брошенное брякнулось на паркет.

Затем, отступив, по-прежнему спиной к ним, она потянула дверь.

Они спустились с крыльца и пошли к арке, Вера Петровна впереди, а друзья шагах в четырех следом, и тут была заминка. Навстречу из арки выскочила черная «Волга», на ходу открылась дверца, выскользнул человек в белом халате, и второй, со снежно-белым комком халата в руке. Третий, с шишкастым лбом, седовласый, затянутый в темную тройку, вылез не спеша. Эрнст встал, он даже сделал движение ртом, хотел позвать Веру Петровну.

Догнали ее за стеклянным павильоном перехода. Шли на расстоянии. На трамвайном круге едва не потеряли. Вера Петровна была высокая, далеко видна соломенная шляпа.

Однажды они догнали ее, Эрнст взял ее за руку. Она отняла руку, глядя вбок и безразлично. И тут же замахала, пыталась остановить такси.

Еще и еще раз она пыталась остановить такси. Догнал ее коричневый «Жигуленок», этакая шоколадка в глазури. Вера Петровна полезла в машину, придерживая рукой шляпу, а другой прижимая к бедру плоскую хозяйственную сумку, такие плетеные из лески сумки рвут в метро чулки.