И бывшие с ним

В машине жена говорила, говорила. Юрий Иванович кивал, принимая все говоримое ею — да, убедительно говоришь, дескать. Она же в ответ с еще большим старанием искала его одобрения, переспрашивала, так ли сделала то, другое, говорила о детях. Девочка пишет из лагеря, ей там хорошо, сын живет с тещей на даче, купается.

По пути к крематорию заехали на Пятницкую. Человек в полутемной комнатке поднял голову. Миг и другой они с Юрием Ивановичем смотрели друг на друга. Послание — в битах, в мелодии? — пронеслось сквозь межзвездные бездны. Человек улыбнулся, он узнал Юрия Ивановича. Гость попросил ранее середины августа не высылать в Уваровск проект административного здания. Качнулся шар головы: пожалуйста.

…Во дворе крематория свою готовность к примирению жена высказывала, не щадя себя; если Юрий Иванович делал шаг, она делала шаг следом и покорно, ищуще взглядывала.

Так, с готовностью к послушанию, она сопровождала Юрия Ивановича при переходе к жене Васи, одиноко стоявшей с дочерьми и подругой, худой дамой в темном.

Васина жена не покрыла голову платком, она сколола волосы в пучок и обвила черным флером, таким образом отмерив жгут, что концы гляделись двумя листиками. Постояв с Васиной семьей, Юрий Иванович и жена вернулись к группе с Васиными родителями в центре. Седенькая старушка в черной шелковой шали с кистями, старинной, материной, а может, бабушкиной. Старик в черной паре, на костылях, штанина подколота.

Переставляя костыли, Сизов качнул головой, открывая вид на Васину красавицу жену, одиноко и прямо стоявшую на серой плоскости двора. Мало эту вершину взять, подумал Юрий Иванович, надо было на ней удержаться.

Побывали на поминках у вдовы, оттуда поехали во второе застолье, устроенное родителями Васи и его московской родней. Жалость к Васе проявлялась в жалости к пропадающему Коле, всяк норовил с ним поговорить, Сизов усадил возле себя, слушал Колину исповедь, качая серебряным, туго закрученным чубчиком.

Юрий Иванович захмелел, много говорил, разбередил обиду на жену. Она такое видела и тоже переменилась, недобро поглядывала. Не выдавали себя в словах, пока были на людях; доехали на метро до «Текстильщиков», здесь поручили Колю уваровскому, живущему где-то в Кузьминках и помнившему гром Колиных побед. Вышли к автобусу, здесь разругались: Юрий Иванович отступил от распахнутых автобусных дверей, жена толкала его в спину. Лило вовсю, грозой заканчивался душный горячий день. Слов ее он не помнил, да и неважны они.

Жена уехала с автобусом, он стоял под ливнем, один.

В молодости, думал Юрий Иванович, в молодости я знал, что безбрежная предстоящая жизнь будет наполнена поражениями, обидами, разрывами с близкими людьми. Он знал это из книг, из опыта жизни других, он в мыслях готовился к испытаниям, он желал их — ведь преодоление испытаний будет свидетельством полноты жизни. Но сейчас он одного хотел: домой, в Печатники, где из окна кухни видны огни идущих из Нагатина барж.

Подъехал какой-то частник, Юрий Иванович бросился, сунул трояк: свези, тут близко!..

Автобус не догнали, он отходил от остановки. Вот она, жена, уходит к домам, дорога разрыта. Да, что-то она говорила, проводят, кладут!..

Он догонял жену, она пробиралась по грязи, сально отражавшей свет единственной тут лампочки. Как-то жалко, несчастно держала руку на сторону. Дорога разъезжалась под ногами, он перебрался на обочину. Здесь из глины лезли камни. Вдруг его бросало вниз, он судорожно перебирал ногами в траве.

Мокрый, дыша горячим открытым ртом, Юрий Иванович побежал напрямую к домам. Звал: «Соня!.. Соня!» Полетел во тьму траншеи, потом бежал по ее днищу, угадывая зевы ям. Упал, съехал и там угодил под огромную трубу. Вылезал из-под трубы, и вдруг его подхватила жена: ее лицо, ее дыхание. Вытащила наверх, усадила на доски. Позже запах сырого дерева вызвал память о счастье тех минут. Жена целовала его губы, глаза. Сбитый платок оголил шею. Ее слезы смешались с влагой дождя, вся она была мокрая, искала его глаза, заглядывала, говорила:

— В детстве я приручила собаку, она ждала меня у подъезда. Вечером не могла от нее уйти. Начинала реветь, клялась: я же к тебе вернусь! Каждый раз она думала, что я ухожу навсегда.

3

По утрам Гриша ездил на завод. При незавершенной реконструкции, но уже при новом плане завод — на пределе сил. В режиме цехов жил начальник. Его веру в свое назначение поддерживали райком партии, главк. Поддержали сотрудники, для которых было необходимо присутствие начальника на заводе, даже если бы он немо лежал в своем кабинете: стакан отварной воды, капли, пиджак отдыхает на спинке стула — необходимо потому, что он держит тяжесть ответственности, потому, что у них нужда в авторитете, в постоянном давлении.

Один человек не поддержал Гришу, друг Леня. Секретарша подала конверт, оставленный Леней накануне. В конверте Ленино заявление. По собственному желанию. Со второго августа. Отпуск у них кончался первого. Гриша подписал заявление. Хвост его подписи заехал в низки Лениных слов. Буквы-кольца. С третьего класса сидели они на одной парте.

Гриша спустился в отдел надежности. На зов явился из своего угла сухой человек. Выставил кадык, поблескивал очками.

— Будете исполнять обязанности начальника отдела.

Сухой качнул головой, ослепительно блеснув очками. Изображал готовность исполнять? Или обиду? В третий раз его назначали начальником отдела.

— Какое направление?.. Кроме общей работы?

— Вы были на прошлом съезде?.. Так вот, не принято наше предложение закрепить за нами локомотивы ряда дорог. Нам такое не по нутру, и многое другое… Однако в работе, как в любви: оправдания не важны.

— Я хотел бы четкого направления.

Гришу гнуло к земле, такая тяжесть навалилась от слов вновь исполняющего обязанности. Гриша перевел взгляд на женщину. Зажав в кулачке ворот блузки, она глядела в окно. Что ж меня пригнуло, думал Гриша, ведь передохнул, неделю на воде. Возник страх, что усталость, если ей поддаться, перейдет в неверие в себя, даже в бессилие, и тогда беда. Заводу нужна его воля.

А-а, Вася, вспомнил он. Вот чего Леня-то…

В комнате потемнело: проходил электровоз, отражая боками окна заводоуправления, легко скользя по проводу новой медью пантографа. Сегодняшний, подумал Гриша. Завод звено в системе станция — локомотив — полотно — станция. Оправдывать, объяснять Леню, расслабленных сотрудников отдела надежности — дело психологии, литературы, политических наук.

— Направление указать? Это у индийской богини рук без числа, чтобы помогать множеству, — сказал Гриша. — Сами думайте. Вы служба надежности в системе управления качеством.

— Я о направлении… в смысле конкретных узлов. Скажем, средний узел в электросекции.

— Григорий Иванович недавно давал нам направление на сенокос, — проговорила вечно зябнущая женщина. — Осенью даст направление на базу.

Не удостоив ее ответом. Гриша подсел к телефону. Позвонил Юрию Ивановичу в редакцию. Там образовалось нечто вроде штаба по возобновлению похода. Ответил Коля-зимний.

— Выезжаем в Переборы, — сказал Гриша. — Пригоним «Весту» в Москву, а?

— Передаю трубку, — сказал Коля.