И-е рус,олим

– - Или хотя бы е-мейл прислал?

– - Хватит трепаться,-- резко и трезво обрывает Давид. Я затыкаюсь больше от изумления, чем от приказа. Ну е-о-о, что с людьми огненная вода творит! Струк-ту-ри...зует...зирует.

– - Иесс, сэр!
– - разваливаюсь я на кресле.

Но Давид мечет в меня, как урка -- финку, короткий звериный взгляд. Да ну его нахер, щас прибьет за ухо к косяку. Если он даже Гришаню не пощадил... Замечаю, что сижу выпрямившись, на краешке кресла и усилием воли разваливаю себя в нем снова.

А Давид командует, как генерал -- водиле:

– - Я знаю где он! Поехали!

Анат, наконец, промаргивается и успевает пискнуть в Давидову спину:

– - Э! Ты знаешь где наш Кот?!

Но Давид не удостаивает ее ответом. Меня взглядом тоже. Он типа занят -- идет по следу. И не допускает, сука, даже возможности, что я не спешу за ним. Оборачивается он только у тачки. Аха, когда я уже на говно сошел от злости.

И чтобы вернуть себе хорошее настроение, я разворачиваюсь и чешу назад. Не оборачиваясь. И так же, как до этого Давид, заношу перст над звонком. Что я писюкам скажу? Давид, кстати, за мной пойти не соизволил. Ниче, пусть тачку поохраняет, служивый.

Дверь снова открывает Макс.

– - Извини,-- говорю,-- за беспокойство и за Давида. Но я ключи в сукке оставил.

Макс молча отходит в сторону. Иду на балкон. Ключи, ясен пень, у меня в кармане -- я, даже когда в усмерть ужираюсь, их ни разу не теряю. А диктофончик-то все пишет. Чтобы не уходить с пустыми руками, раз уж я сегодня такой принципиальный, забираю кассету.

Давид

Стою. Жду. Ничего не происходит. Машина заперта. Небо застегнуто на пуговицу луны.

– - И что ты там забыл такое, что нельзя было забрать в следующий раз?
– - бурчу я, глядя на неторопливо приближающегося Кинолога. Когда паркуешься так далеко, то хоть передвигайся побыстрее, что ли.

– - Низзя,-- отрицательно качает он пальцем, на котором -- ключи от машины. Да, действительно нельзя.

– - Ладно,-- говорю я,-- давай к Белке.

– - Логично, логично,-- отвечает Кинолог.-- Кот ее еще не трахал.

– - Просто круг начал замыкаться,-- пытаюсь объяснить ему, но скорее -проговариваю вслух свои мысли.

– - Думаешь, Белка его хакнула?

– - Кого?
– - спрашиваю. И тут же всплывает у меня в памяти последняя строфа из этого кошачьего стиха про Эсава и Якова.

А там, в шатре, умирал Ицхак -

последний ослепший сфинкс.

Свершился первый на свете хак.

И мир с той поры завис.

– - Слушай,-- отвечаю,-- помнишь тогда, в Йом Кипур, когда мы попросили Гришу показать, где он нашел сфинкса... Он повел нас к Белле?

– - Ну?

– - Ну. Все вроде сходится, а ухватить не могу. Белка. Хак. Сфинкс. А вместе никак не вяжется.

Кинолог пожимает плечами:

– - Тю, делов-то! Белка -- это сфинкс. Выше пояса -- баба, ниже талии -кошка, гы. И этот твой Аллерген -- аналогично. С зоологической точки зрения -- кот, с филологической -- поэт. Тот еще свинкс.

Чтобы заткнуть Кинолога, я затыкаюсь сам. Светофоры дремлют, прикрыв красные и зеленые огоньки, и ночной Город подмигивает оставшимися желтыми кошачьими глазами, делая нас участниками какого-то странного заговора. В районе Музея Израиля Кинолог вдруг оживает, бросает руль, машет руками:

– - Чуть не забыл! Нас же пасли, как последних козлов!

– - Кто пас?

– - Кто обычно пасет? Суки!

Он запихивает в магнитофон какую-то кассету. Отматывает. И я слышу свой голос:

– - Я знаю где он! Поехали!

Шум. Затем растерянный голос Анат:

– - Э! Ты знаешь где наш Кот?!

Кинолог только что пузыри от радости и гордости не пускает:

– - Ну, сечешь? Писали нас твои писюки! А я спер кассету. Так-то. Контрразведка не дремлет!

Хлопает входная дверь. Это когда мы ушли. И сразу же голос Макса:

– - Отличный метод уходить из гостей, когда надоест. А мы вечно сопли жуем.

– - Да у них и метод прихода в гости неплох,-- фыркает Анат.-- О, смотри, антиоксиданты остались... Но какой типаж матерый! С двенадцатой стоянки, да?

– - Слышь? Заценила!
– - кивает Кинолог.-- А что это у них за двенадцатая стоянка?

– - Слишком матерый,-- отзывается Макс,-- нет литературной правды. Придется рафинировать.

– - А когда мы козлов не пропускали через парикмахерскую?

– - Не, ты понял какие суки?
– - потрясенно говорит Кинолог и даже сбрасывает скорость.-- Это я, что ли, козел?.. О, а это уже про тебя!

– - ... сильно изменился.

– - Сидел тусклый, как запотевшее стекло. Хотелось даже ему на лбу пальцем "Ы?" начертать.

– - Как в партию вступил.

– - Или после электрошока.

– - Лоботомии.

– - Да, как-то он сконцентрировался. Соскреб мысли со древа.

– - И спрятал их в дупло от посторонних. Нефактурненько получилось... Тебе сколько? Лапы смочить?

– - Да можно и глаза закапать... Вот мы, все-таки, гады. Может, у него что-то случилось. Надо было порасспрашивать.

– - Зачем? Ты что, придумать не можешь?

Случилось. Я спьяну принял обет. Меня поймали, как паршивую овцу, пьянствующую в Судный День и поставили печать. Обет. Клеймо... Неужели это так заметно? А мне казалось, что все произошло только внутри. Но так не бывает.

Я по-прежнему задаю себе вопросы. И ищу на них ответы. Но раньше, до принятия Обета, я позволял себе роскошь монотонного последовательного приближения к истине, а теперь удивительное наслаждение сомнением покинуло меня. Я, как продавец на бойком месте, торопливо швыряю аргументы на весы и, даже не дождавшись, когда успокоится стрелка, обрываю нить рассуждений.

– - Во дают! Слышь, Давид...

Я вслушиваюсь в разговор (C).

– - ... можно и не дописывать. Выпустить книжку вообще без задней обложки.

– - И сообщить, что герои неожиданно погибли в теракте.

– - И дико извиниться перед дорогими читателями... Не вскакивай!

– - Этот ход лучше для пьесы приберечь. Антракт. Народ возвращается из буфета. А занавес все не поднимается.

– - Лучше даже загорается. И вон на фоне пожара выходит... выходит режиссер...

– - Не вскакивай. Не режиссер, и не Толстый Карлсон. А пейсатый хасид.

– - Почему хасид?

– - В резиновых перчатках. И надпись "ЗАКА".

– - Что за "зэка"?