И опять Пожарский 7

Первым делом они ввосьмером проникли в лагерь, разбили небольшую палатку и стали готовить на углях, купленное на последние деньги мясо. Палатку, хоть это оказалось и не просто расположили в прямой видимости от генеральской. Ну, и вонь же в лагере, выгребные ямы не вырыты, ни какие туалеты не сколочены. Все прямо чуть не на сапог товарища свои дела делают. С таким войском и воевать не надо, не ходи к семи гадалкам, скоро половина животами будет маяться, а там и до дизентерии не далеко.

Дождались спокойно ночи, даже спали по очереди. Один раз, правда, чуть не окончилась их вылазка печально. Уже темнеть начинало, заявился имперский офицер и стал требовать, чтобы они с ним мясом приготовленным поделились. На увещевания идиот малолетний только пуще прежнего заводился. Так и толпа зевак скоро собираться начнёт. Тогда Гаспар пригласил его в палатку, типа, там ещё и выпивка есть. Полез дурень. Там ему шею-то и свернули. И на всякий случай «спать уложили», одеялом прикрыв. Сомлел вроде как офицерик, ну если его хватятся. Нет, ни кому этот австрияк не нужен оказался.

Так вот, дождались темноты, ещё подождали, когда ночная смена заступит и за час где-то, до её смены, подкрались и тихо всем четверым горло перерезали. А не чего спать на посту! Потом зашли в шатёр генеральский и первым делом «крикливому» кляп в рот сунули. Адъютант или ординарец чуть крик не поднял, его в углу-то и не заметили. Пришлось Гаспару нож в него бросить. Остался бедный без глаза. Хотя он мёртвому и без надобности. И совсем чуть не испортила всё дело девка. Про неё и не знали. Оказывается, генерал комфорт любил. Как без девки на войне?! Повязали её, убивать не стали. Хотя и хотелось. Её, можно сказать, освобождают, а она кусается, и крикнуть пытается. А ещё не просто воняет, а аж смердит от неё. Как у генерала только мужества хватает к ней подходить, не говоря уж про всё другое.

Казна оказалась в сундуке. Заперт. Обыскали сначала генерала и всю его одежду, но ключа не нашли. Потом догадались проверить ординарца или адъютанта одноглазого. Вот у него ключ был. Вскрыли скрипучий замок, масла капельки им жалко. Не густо. Сплошные расписки на клочках бумаги, ещё счета какие-то. Пусть остаётся. Золото всего было две пригоршни. Серебра же монет сто. Медь почти не брали, так сунули несколько горстей в кошели. Как карманов иногда не хватает. Быстрее бы в свою форму переодеться.

С генералом решили поступить по справедливости, как друг князя Пожарского Кунзя учил. Раз он крикливый, то для того, чтобы громче кричал, взяли и разрезали ему рот пошире. А потом повязку надели. Заживёт. Про этот способ тоже князь рассказывал, мол, даже у французов книжка про это есть. «Человек, который смеётся», называется. Теперь генерал весёлый будет.

Ушли по-тихому, палатку сворачивать не стали. Построились и двинулись так, строем на выход из лагеря. Там вот часовой не спал, увидел их, вытянулся. Всё же целый капитан куда-то солдат ведёт.

То-то утром веселье начнётся. Генерал «улыбчивый» непременно Тилли расскажет, так чтоб не забыл, Густав ему под бинт на рту записку сунул для графа: «Раз не хочешь отдавать казну по-хорошему, то будет по-плохому». Всё, ни даты, не подписи. Догадается.

Событие пятьдесят третье

Пётр сам поехал в арьергарде. Снайперку взял. Богдана поставил командовать отступлением. Благо хоть лошадей хватало, а и пушка и пулемёты на колёсах. Впрягли лошадей и тронулись. Пожарский же с ещё пятью смолянами, так же вооружённых снайперскими винтовками с оптическим прицелом, остался на месте.

Не подвели предчувствия. Вон и погоня. Дозор или разведка, не много человек двадцать. Подпустили их поближе и перестреляли. Пётр отметил, что смоленские снайпера, так себе. Каждый не меньше шести выстрелов сделал. А ведь из этих двадцати, четверых он свалил точно. Значит, на пятерых осталось шестнадцать. Получается, половину патронов зря спалили.

Ну, научатся. Если живы останутся. Стали ждать продолжения. Минут десять было тихо. И это хорошо, километр выиграли. Из пяти. Ну, вот и гости. И опять мало, даже меньше, чем в первый раз. Только эти трупы товарищей увидели и решили смыться.

– Огонь! — и первым стрелять начал.

Чёрт! Может и не научатся смоляне стрелять. Упустили двоих. Он лично пятерых ссадил. А всего двенадцать было. Теперь жди беды.

– Ребята. Давайте-ка мы вон туда перебазируемся.

Позади них метрах в двухстах был небольшой холмик. Самое удачное, что он не точно по дороге, что сначала наступающие, а теперь отступающие смоляне натоптали, а метрах в пятидесяти в стороне. Вот на него и перебрались. На вершине ещё удачно несколько десятков больших каменюк оказалось, сдвинули их. Получилось, какое ни какое, укрытие. А противника опять нет. Ещё минут десять, а значит, километр пути, выиграли.

Ну, вот, теперь серьёзные силы. Конница целая, ни как не меньше сотни.

– Огонь!

На помощников не смотрел, валил и валил всадников. Иногда специально по вырвавшейся вперёд лошади стрелял, та кувыркалась, и небольшой затор создавала, первый такой выстрел вообще удачным вышел. Следом ещё лошадей пять не удержались и, споткнувшись, попадали. Поднимались, но ведь уже без седоков. Краем глаза бывший генерал отмечал, что и смоляне не в молоко пуляют, да в такую плотную массу ещё умудриться нужно промахнуться.

Повернули. Оставили около пятидесяти человек и с десяток человек на «дороге» и умчались назад. Хорошо. Ещё ведь пяток минут выиграли. И ещё. Ага, вон пылища на западе. Всеми силами идут. На фоне заходящего солнца чётко видно. Пора уходить. Такими силами и окружить могут.

– Уходим ребята, мы часть своей задачи выполнили, на полчасика басурман задержали.

Глава 19

Событие пятьдесят четвёртое

Командор Мишель де Нойрей на этот раз влип. По тому, что творилось в Ла-Рошели в прошлый его вояж, можно было предполагать, что гугеноты долго не продержатся. Так и получилось. Крепость сдали. И случилось это прямо во время загрузки очередной партии переселенцев. Пока матросы сбросили сходни, пока обрубили концы, королевские мушкетёры ворвались в порт.

– Поднимайте якоря, срочно и ставьте паруса, нужно убираться отсюда, как можно быстрее, — закричал он капитану.

Тот только рукой махнул. Матросы и так бегали, ни на секунду не останавливаясь. При этом ведь ещё переселенцы мешались. Лезли с вопросами, просто путались под ногами. Мишель решил, что правильнее будет не кричать на русского капитана, а успокоить и спустить по возможности в трюм своих — французов. Он нашёл старшего этого паникующего племени и попытался вразумить того. Паника ни как не способствует быстрому отплытию.

Пришлось даже встряхнуть этого старосту. Однако едва де Нойрей отошёл от мужчины, как тот снова начал носиться по палубе, своими криками только усиливая панику.

– Всё! Клянусь Девой Марией это мой последний рейс с этими богоотступниками! — взревел командор и стал пинками загонять гугенотов в трюм.

Помогало это мало. Только вроде спустишь какого раздрипанного мужичка, как смотришь он вновь носится по палубе и зовёт какую-то Абель. А эта пастушка (Абель — пастушка) носится в десяти футах от него и орёт о своей козе, которую оставили на пирсе.