И пала тьма
Шрифт:
Яэллин уводил их прочь от дерева. Вой звероподобных затих вдали. Но Дарт тишина казалась еще более зловещей, чем охотничий клич. Что, если впереди поджидает засада?
Целый колокол они уже бегут по саду-лесу, а конца ему не видно.
— Рассвет уже близко, — проговорил Яэллин. — Нам лучше выбраться из леса и затеряться на улицах, прежде чем солнце покажет свое лицо.
— Почему ты помогаешь нам? — спросила Дарт. Она подозрительно оглядела плащ теней. — И… кто ты на самом деле?
Он опустил голову, глянул на девочку. Сбросил капюшон плаща. Черные, как ночь, волосы рассыпались по
— Ты знаешь, малышка Дарт, получается, что мы с тобой брат и сестра.
Дарт нахмурилась. Хотя Длань Чризма, бесспорно, спас их с Лауреллой, она все еще не могла перебороть недоверие к нему.
— Моя мать — директриса Конклава, Мелинда. А ты — та самая малышка, которую она спасла в окраинных землях. Бродячая овечка, которую спрятали в большом стаде.
Дарт недоуменно покачала головой.
— Я говорю правду, сестренка. — Тень грустной улыбки пробежала по губам Яэллина. — Отец это рассказал, когда мне было примерно столько, сколько тебе сейчас. Он возложил на меня долг, которому нет равных.
— Какой же?
— Присматривать за мечом богов.
— Вот что мне рассказал сир Генри. — Катрин наклонилась к Тилару, чтобы разговор остался приватным. Двигатели флиппера размеренно шумели. На мгновение она заглянула в серые глаза Тилара, и у девушки перехватило дыхание. Она поспешно опустила взгляд. — Однажды, примерно через полмесяца после того, как тебя выслали из Ташижана, он крепко приложился к бутылке и пребывал в мрачном расположении духа. Грустил о тебе. И о моей потере.
— Твоей потере? — переспросил Тилар.
— Потере тебя, — промямлила Катрин. Она не чувствовала, что готова открыть всю правду.
— Мне очень жаль, — кивнул Тилар.
Боль в его голосе заставила девушку вскинуть голову.
— Я сама виновата. Я могла бы предстать перед судом как твоя возлюбленная, а не как один из рыцарей ордена.
— Из тебя в любом случае вытянули бы правду.
— Но что считать правдой? Обвинения потрясли меня до глубины души. — Она отвернулась. — В ту ночь ты действительно вернулся весь в крови. А твой меч нашли в доме убитого сапожника.
— Знаю. Я с трудом помню, как проснулся тогда утром…
— Смотрительница Мирра сказала, что тебя напоили сонным отваром. Возможно, подмешали его в вино.
Катрин пересказала, что старая смотрительница поведала им с Перрилом: Тилар оказался всего лишь пешкой в игре, ведущейся за власть над Ташижаном.
— Так сир Генри знал, что я невиновен? — сухо спросил в конце рассказа Тилар. Его, однако, потрясло услышанное.
— Не суди его слишком строго. Он утвердился в твоей невиновности не сразу, а к тому времени заявить о подтасовке означало выдать Огненному Кресту верных ему людей. Тогда Филдс воцарился бы в покоях старосты гораздо раньше. Ну а если бы сир Генри открыл тебе правду и поставил перед выбором: пожертвовать собой или остаться на свободе, — как бы ты поступил?
Тилар молча смотрел в иллюминатор.
— Подобный выбор затронул бы не одного меня, — пробурчал он и повернулся лицом к девушке.
От его взгляда сердце Катрин затрепетало.
— Но возможно, ты права… — Он отвел взгляд,
уставился в пол. — Возможно, я бы добровольно взошел на корабль работорговца. Не могу сказать, что на мне нет вины. Я вел дела с серыми купцами и сам загнал себя в угол.Катрин слышала боль в его голосе, но в душе эхом все еще звучало: «Выбор затронул бы не одного меня». А что, если бы Тилар знал тогда о ребенке? Изменилось бы что-то? На глаза навернулись слезы так быстро, что она не успела удивиться.
— Катрин…
— Я должна рассказать тебе еще кое-что, — в конце концов выговорила девушка. — Но лучше не здесь.
Она кивнула на дверь, поднялась и впереди Тилара вышла на палубу. Там девушка огляделась, чтобы увериться в отсутствии любопытных глаз, и направилась к иллюминатору из осененного стекла.
Окно опоясывал поручень, и она буквально вцепилась в него. Под ними проплывала небольшая деревня, освещенная костром на площади.
— Так в чем дело? — спросил Тилар.
— Есть кое-что еще, что ты должен знать о тех днях. — Катрин собрала волю в кулак.
Тилар почувствовал ее состояние, потому что накрыл ее ладонь на поручне своей. Это было последней каплей — она отдернула руку. Возможно, отдернула слишком резко.
— Ребенок, — деревянным голосом выдавила она. — Наш ребенок…
— Что?..
Тилар выпрямился и замер.
— Мальчик. Я собиралась сказать тебе в ту ночь, но ты пришел пьяный… Я думала, что пьяный… и облитый кровью. — Она покачала головой. — А утром в дверь ворвались стражники, и… Время для новости миновало.
— Рассказывай все, — низким, рокочущим голосом приказал Тилар.
— Суд… обвинения… мои показания… Я не выдержала. — Из груди Катрин вырвалось рыдание, которое она держала в себе несколько лет. — Мне не хватило сил.
Слезы полились свободно. Колени подогнулись, ее трясло. Ужас той ночи вновь предстал перед ней.
— Я потеряла ребенка. Моего… Нашего малыша.
Она не видела далекой земли под ногами. Перед глазами снова была кровь: на ней, на простынях, везде. Она застирывала пятна прямо в комнате, чтобы никто не узнал. И снова режущая боль, и снова кровь…
— Мне не хватило сил, — прорыдала она.
Тилар пытался обнять ее, но Катрин оттолкнула его руку.
— Не хватило… Ни для тебя, ни для ребенка.
Тилар снова притянул ее к себе, на сей раз двумя руками, и крепко прижал.
— Их никому не хватило бы, — сказал он тихо.
Катрин едва слышала его. Она плакала, уткнувшись ему в грудь. Слова слетали с губ, как перепуганные птицы.
— Ты бы… ты бы?.. — Она задохнулась.
Тилар обнял ее еще крепче:
— Я бы не покинул тебя. Ни за что на свете.
Не поднимая головы, она кивнула и продолжала всхлипывать, хотя слезы теперь приносили скорее облегчение, чем боль. Много воды утекло с тех пор, когда они были молоды и влюблены друг в друга. Но в это мгновение они горевали вместе о потерянном ребенке, а еще сильнее — о себе самих.
В конце концов Катрин медленно освободилась из объятий Тилара.
— Если бы я знал… — начал он.
Девушка отвернулась к окну, слепо уставилась в стекло; на нее навалилась усталость. Но еще многое предстояло сделать. Она вытерла последние слезы.