И придут наши дети
Шрифт:
Он подходил к Пресс-центру и глядел на низкое длинное здание типографии. Неизвестно почему, вдруг вспомнился Карел Чапек и его книга «Как это делается». Газета уже давно делается не так, как писал об этом Чапек. Метранпажи давно ушли на пенсию, свинцовые наборы переплавлены, типографские машины сданы в утиль, а домашняя атмосфера в типографиях давно отошла в область воспоминаний. Газета делается при посредстве счетно-вычислительных машин и фотонабора, почти без участия человека. В огромных тихих цехах, где работают эти безупречные машины, человек как бы совсем потерялся. Да и отношения между журналистами и полиграфистами стали совсем не такими, как в очерках Чапека: есть в них что-то от безразличия и холодной точности этих современных машин, откуда исчезло все лишнее.
В просторном холле Пресс-центра он встретил журналистов из других редакций, которые, как и он, только
Отдел размещался в смежных комнатах: из первой комнаты дверь вела во вторую, а из нее — в третью. В понедельник перед сдачей номера во всех комнатах царит суматоха, оживление, шум. В первой комнате сидит секретарша и просматривает какой-то журнал мод. Прокоп снял пиджак и по привычке обошел все комнаты. В соседней он увидел на вешалке кожаный пиджак своего коллеги Микулаша Гронца, разложенные на столе бумаги и выдвинутые ящики. Он явился раньше Прокопа и куда-то вышел. Может быть, в клуб выпить кофе, а может, в секретариат сократить какую-нибудь статью, а может быть, сидит у главного. Однако Прокоп отлично знал своего старшего коллегу и один из его проверенных трюков: тот приходил в редакцию первым, раскладывал на столе бумаги, выдвигал ящики стола и в качестве последнего штриха сверху на разложенные рукописи небрежно бросал очки — создавалось полное впечатление рабочей атмосферы. После этого он не появлялся в редакции весь день.
Прокоп вернулся к себе в кабинет. На столе его ждали газеты, письма, несколько поручений и рукописи, подготовленные к редактированию. До начала заседания у него был почти час времени. Между тем подойдут остальные редакторы отдела, придут Соня Вавринцова, Фердинанд Флигер да и молодой Якуб Якубец. Всем им Прокоп должен дать задания. Жаль, думал он, что журналисты так поздно начинают работу, ведь уже девять часов, а редакция почти пуста. В это время на всех предприятиях работа уже идет полным ходом: крутятся машины, в школах идут уроки, в больницах лечат людей, в учреждениях занимаются делом. Но газета — не учреждение, объяснил он себе самому. Журналисты должны писать, а в редакции писать невозможно, в редакции статьи редактируются, добывается информация, делаются необходимые телефонные звонки, планируются номера, идут дискуссии. И только когда все это позади, только в тиши своих рабочих кабинетов, дома, когда все остальные люди сидят перед телевизором, возвращаются из кино или идут пропустить рюмочку, только тогда журналисты могут работать, писать свои очерки, репортажи, рецензии, передовые и комментарии. Журналист не кончает работу в четыре, он не уходит с работы, не отбивает в табеле время, журналист всегда остается журналистом. Однако люди не всегда понимают это.
Он подошел к окну, посмотрел вниз на пристань, на новый мост с несущимися по нему машинами, на далекие трубы «Словнафта» и на Дунай, текущий внизу под мостами. Грязноватая вода тускло поблескивала, и с высоты казалось, что она вообще неподвижна. За «Словнафтом» Дунай разливался, образуя романтические уголки с малыми озерками и излучинами, заросшими старыми раскидистыми деревьями и кустарником, где в камышах гнездятся дикие утки. Гронец, его коллега, часто ходит туда на рыбалку и рассказывает Прокопу, как целыми часами просиживает на берегу, потягивая из плоской фляжки домашнюю сливовицу и глядя на мутные воды реки. И когда рыба не клюет, у него есть отличный повод обругать все на свете: большие заводы, выпускающие в Дунай вонючие отбросы, цивилизацию, которая губит живую природу, и человечество, которое вообще не думает о своем будущем. Микулаш Гронец уже несколько раз звал Прокопа на рыбалку, но он так ни разу и не собрался.
Он посмотрел на часы — еще хватит времени прочитать рукописи, — потянулся за папкой и открыл ее.
Было девять часов пятнадцать минут.
Директор нефтехимического комбината в Буковой Юрай Матлоха был взбешен. Правое веко у него подергивалось и покалывало в ноге, раненая нога всегда болела перед сменой погоды или когда он переутомлялся и нервничал. На столе перед ним лежала копия репортажа, которую ему прислали из редакции «Форума». Это был репортаж об их комбинате. О его комбинате.
Да, он спокойно мог так сказать: мой комбинат. Матлоха был родом из Буковой и когда-то, еще до войны, пас
коров здесь в долине, где стоит теперь его комбинат. Он был тут, когда комбинат еще только начинал строиться, а после войны стал первым его директором. Маленькая деревенька превратилась в промышленный районный центр, комбинат дал работу сотням людей из окрестных деревень и поселков, а в Буковую съехались молодые инженеры-химики, техники и конструкторы. И вот из захудалой деревушки вырос город с новыми панельными домами, с современными красивыми зданиями. За всем этим в Буковой стоял комбинат, а за ним всегда стоял Матлоха. Это комбинат построил в городе Дом культуры и новые ясли, стадион и бассейн, мотель, ресторан и торговый центр, это он подвел газ к каждому дому.Комбинат рос, он начал вырабатывать продукцию и экспортировал ее во все страны мира. Юрай Матлоха награжден орденами, ему вручали дипломы, его выбирали депутатом и почетным председателем футбольного клуба, словом, у него было множество званий и обязанностей, все его уважали, каждый его знал, и все с ним считались. Ему доверяли, верили в его способности, а он верил и доверял сам себе. И вот тебе раз!
Он со злостью прихлопнул бумагу и устало поднялся. Прошелся взад-вперед по огромному кабинету, заложив руки за спину и глядя на носки ботинок, мягко ступающих по ковру. От стены к стене, от дипломов и грамот, украшавших стены, к маленькой витринке с почетными грамотами и наградами. Подойдя к своему директорскому столу, он нажал кнопку прямой связи, соединяющей его с секретаршей. Селектор глухо закашлял, и тут же из него отозвался голос:
— Я вас слушаю!
Директор наклонился к микрофону и рявкнул:
— Кофе! И соедините меня с Братиславой! Главного редактора «Форума»!
Когда секретарша принесла кофе, он взял у нее из рук чашку и, стоя, стал прихлебывать черную горячую жидкость. При других обстоятельствах он отменил бы все телефонные разговоры и визиты и предался бы мечтам о комбинате. Он думал о нем, как другие думают о семье. Он знал тут почти каждую машину, каждый трубопровод, каждый участок, каждый отдел и лабораторию. Он лично знал всех сотрудников и многих звал просто по имени. Комбинат — это он, Юрай Матлоха, директор, упорный и трудолюбивый человек, строгий к себе и другим, человек на своем месте. Иногда он и сам верил, что, не будь его, Буковая осталась бы безвестной деревенькой, спрятавшейся в горах возле горной речки Грона, всеми забытой, задвинутой на край света.
Когда он встречался со своими сотрудниками на торжествах при вручении грамот или переходящего знамени, когда в конце года на вечерах, подготовленных профкомом в Доме культуры, он неизменно появлялся, чтобы его все видели, чтобы могли вместе с ним поднять бокал, чтобы он мог кого-то просто похлопать по плечу, в такие минуты он любил говорить: «За химией — будущее! Сейчас уже нельзя представить себе производство без нефтехимии. Успехи этой отрасли приобретают все большее значение, и мы, буковчане, станем свидетелями того, как нефтехимия и электроника охватят все сферы производства. Из деревенских лапотников, из простых дровосеков родится новое племя специалистов-химиков, ученых, людей с новым мышлением!»
Директорское кресло Юрая Матлохи прочно вросло в родную землю, в бетонный фундамент комбината, и вот, пожалуйста, приходит какой-то журналист, шныряет по всему заводу, задает кучу дурацких вопросов, а потом пишет черт знает что! Директор резко поставил чашку на стол. Сопляк! Да где ты был, когда он, Юрай Матлоха, своими собственными руками собирал первые фильтры, запускал первые станки, когда увидел первую нефть, бегущую по трубопроводу, когда получал свой первый почетный диплом?! Где ты был тогда, где? Держался за материнскую юбку, а на губах еще молоко не обсохло?!
А теперь, видите ли, он учит жить! Это, видите ли, была ошибка, пишет этот Прокоп или как там его, что нефтехимический комбинат построили в верхнем течении Грона. Этот молокосос одной-единственной фразой взял под сомнение дело всей жизни инженера Юрая Матлохи. Этой фразой он даже как бы взял под сомнение и саму эту жизнь, ее целесообразность, все его заслуги. «Зачем, видите ли, построили комбинат в таком месте, где он загрязняет воздух, отравляет питьевую воду и почву, уничтожает рыбу и губит Грон? Ах, мать твою, попался бы ты мне! Я бы тебе показал погубленный Грон! Щелкопер несчастный! Я бы тебя самого убил! — задыхался от бешенства директор. — Тебе плевать на то, что мы регулярно выполняем план, из года в год, без малейших отклонений?! Что мы даем работу сотням людей со всей округи? Что, наконец, мы производим ценнейший продукт, идущий на экспорт?! Немного отходов, попадающих в Грон, бог мой, тоже мне трагедия!»