И приведут дороги

Когда держать лицо стало совсем невыносимо, я попыталась поймать взгляд Миролюба, которого, как назло, было плохо видно из-за князя. В какой-то момент он точно почувствовал мои метания и, выпрямившись, посмотрел на меня поверх сидевших между нами, вопросительно приподняв брови. Я отклонилась чуть назад, чтобы он меня видел, и скорчила жалобную мину. Мне очень хотелось уйти. Миролюб в ответ изобразил что-то среднее между сожалением и извинением, из чего я сделала вывод, что протокол есть протокол и обед придется высидеть до конца. Что при этом имел в виду сам Миролюб, оставалось загадкой. Единственным, что скрасило этот обед, были безумно вкусные пирожки, блюдо с которыми стояло как раз рядом со мной. Не знаю, что подумала Милонега, но ела я исключительно их, несмотря на попытки сновавших туда-сюда девочек подсунуть мне то утиную ножку, то запеченную щуку.

Наконец пытка обедом закончилась, Милонега извинилась и, опершись на руку сына, отправилась отдыхать. Ситуация не слишком улучшилась, поскольку князь, повернувшись, задержался долгим взглядом на Добронеге, и я сразу почувствовала себя лишней.

– Нога ее все время беспокоит. Коли бы ты оказала милость и потолковала с лекарем… – учтиво начал князь, на что Добронега быстро кивнула и стремительно встала, так, точно прямо сейчас готова была бежать встречаться с лекарем. – Да после. И то коли ее уговорить сумеем, – улыбнулся князь, однако тоже встал.

Чувствуя себя неловко, я встала вслед за ними.

– Пойдем, я тебе нашу псарню покажу, – неожиданно произнес князь.

Я, затаив дыхание, ждала, что Добронега сейчас непременно придумает какую-нибудь отговорку, чтобы не идти с ним, а потом поняла, что князь протягивает руку не ей, а мне.

– Мне? – неловко произнесла я, на что князь расхохотался и словно даже помолодел.

– Смешная, – проговорил он. – Ну, конечно, тебе. Ты же у нас псов любишь.

Я сглотнула, поняв, что сейчас мне придет конец.

– Добронега, коль хочешь, можешь с нами пойти, – улыбнулся Любим и направился к выходу.

На негнущихся ногах я пошла рука об руку с князем. Естественно, он приглашал Добронегу! И это был самый лучший способ, который он мог изобрести: я отказаться не могу, а она будет вынуждена пойти с нами. Я непременно восхитилась бы его находчивостью, если бы мне не грозила вполне реальная опасность от встречи со сворой злобных псов, к которым испытывала непонятную мне слабость покойная Всемила.

В дверях я оглянулась на Добронегу, ожидая поддержки, но мать Радима была занята своими мыслями и если и волновалась, то не о предстоящей встрече с псами. Конечно! Она-то думала, что Всемила умеет с ними обращаться.

Когда каждый ведет двойную игру, На ходу изменяя правила, Я порой забываю, что тоже вру, Изворачиваюсь, утаиваю. Ложь от близких людей больнее в сто крат, Как заботой себя не оправдывай. И нелепо считать, кто сильней виноват, – Жизнь счета всем предъявит равные.

Глава 20

Пройдя какими-то комнатами, мы вышли на крыльцо, и я поняла, что это уже третий выход из дома. Он вел не в сад, а во двор, окруженный хозяйственными постройками. Я шла с князем, слыша позади себя шаги Добронеги, и надеялась, что ему все же не придет в голову запустить меня в вольер с собаками. А еще лихорадочно пыталась вспомнить, как с собаками обращались в Свири. Мой опыт ограничивался общением с Серым. Способ Альгидраса точно не подходил, потому что он попросту приближался к этим зверюгам и начинал разговаривать с ними по-хвански. По-хвански я не знала ни слова и собак боялась до икоты.

К счастью, не успели мы пересечь двор, как позади послышался топот и с крыльца сбежал Миролюб. Вид у него был до безобразия жизнерадостный. Князь оглянулся на него, сначала было нахмурился, но потом улыбнулся, выпустил мою руку и объявил, что мы идем смотреть псов. Миролюб кивнул, поравнялся с нами и зашагал рядом. И мне тотчас же стало намного спокойнее.

Как выяснилось, опасалась я напрасно. Мы вышли к большому вольеру, в котором бегали четыре собаки, похожие на тех, что жили в Свири. Однако, как мне показалось, они были мельче, о чем я и шепнула Миролюбу.

– Да, это полукровные, – согласился он и указал на одну из них: – Видишь, и в холке ниже, и шерсть не так лежит.

Я кивнула с умным видом, хотя, разумеется, таких тонкостей не заметила.

– После того как одна из ваших собак меня нашла, мать решила во что бы то ни стало у себя таких вырастить. Не вышло, как сама знаешь. Пойдем, что-то покажу, – добавил он и потянул меня за рукав.

Я решила довериться ему, поскольку ничего не понимала в правилах местного этикета, а Миролюб вряд ли сделал бы что-либо не подобающее его положению или поставил бы нас с Добронегой в неловкую ситуацию. Так что я смело шагнула за ним под какой-то навес. Когда мы перебрались через сваленные доски, Миролюб приложил палец к губам и указал мне в темный угол. Нагнувшись, я присмотрелась и увидела трех маленьких толстых щенков.

– Хорошенькие, – прошептала я.

– Ага. Волчата, – гордо ответил Миролюб.

– Настоящие? – удивилась я.

– Да. Волчицу на охоте убили, вот их сюда и забрали. Мать все верит, что, когда они вырастут, от них с этими псами, – он кивнул через плечо, – потомство сильное пойдет.

В очередной раз удивившись необычным увлечениям княжеской жены, я пробормотала:

– Интересная у тебя мать.

Миролюб вздохнул, потом пнул деревянный кругляш, некстати оказавшийся у него под ногой, и потревоженные шумом волчата тут же запищали.

– Пойдем. – Он потянул меня оттуда.

Оказалось, что Добронега с князем отошли от нас на приличное расстояние и тот, говоря ей что-то, указывал куда-то за вольер.

– Твоя мать будет не против, что они… – я задумалась, как лучше это сказать, и закончила: – Вдвоем остались?

Миролюб пожал плечами:

– Может, и против, только кто же что сделает?

– Мы можем пойти к ним, – добавила я.

– Если хочешь, пойдем, – тут же откликнулся он, однако не сделал ни шага в ту сторону.

– Расскажи о матери, – попросила я.

Миролюб нахмурился, посмотрел куда-то за мое плечо, а потом снова вздохнул.

– Как меня от кваров забрали, мать… – Он замолчал, подбирая слова. Молчал довольно долго. Когда я уже открыла было рот, чтобы задать какой-нибудь наводящий вопрос, он наконец произнес: – Заболела. Долго болела она. Душевной болезнью. О том не говорят здесь, – добавил он так, словно допускал мысль, что я пойду кому-нибудь рассказывать.

– Я никому не скажу, – быстро откликнулась я.

– Знаю, потому и сказываю, – ответил Миролюб, однако нахмурился еще сильнее. – С той поры у нее много странных забав. Сад этот, собаки…

– Сад красивый, – сказала я в защиту Милонеги. Мне отчего-то стало ее очень жалко.

– Красивый, кто ж спорит… – пробормотал Миролюб. – Расскажи, что в дороге было? – внезапно сменил он тему, и, подняв на него взгляд, я увидела, что его лицо изменилось до неузнаваемости. Исчезла морщинка – отражение его сострадания к матери, исчезла задумчивость, взгляд стал цепким, требовательным.