И приведут дороги

– Что-то случилось? – севшим голосом спросила я.

– Нет, – ответила Добронега и улыбнулась ненастоящей улыбкой, такой, какой не улыбалась мне никогда. Такой, какой не улыбалась Всемиле.

Мои щеки вспыхнули, а по спине побежал озноб. Я набрала в грудь воздуха, неловко им поперхнулась, откашлялась, заправила волосы за ухо, осознавая, что веду себя как преступник, застуканный на месте преступления. Но вся беда была в том, что именно так я себя и чувствовала, хотя причины понять не могла.

– Может, тогда к Злате сходим? – неуверенно предложила я.

Почему я не могла перестать повторять имя Златы, я не знала.

– Не нужно, пусть отдыхает, – отрезала Добронега.

Я обхватила себя за плечи, пытаясь справиться с невесть откуда взявшейся дрожью. Вспомнилось то чувство, когда впервые пришел Радим и мне казалось, что ткань мироздания натянулась и вот-вот что-то произойдет… словно весь этот мир противился тому, что я явилась сюда обманом. Вот и сейчас я чувствовала то же самое: будто мир выталкивает меня, не желая больше принимать. При этом не было недомогания, которое вызывала Святыня. Я-то считала, что буду медленно угасать, но физически сегодня чувствовала себя гораздо лучше, чем все последние недели. Зато эмоционально держалась из последних сил, чтобы не сорваться в истерику, потому что понимала: что-то произошло. Что-то изменило отношение Добронеги ко мне. При этом я точно знала: ничто в этом мире не способно повлиять на отношение Добронеги к Всемиле. А это значит… Нет, я не могла даже просто додумать эту мысль до конца. Мне нужна была помощь.

– А где Олег? – снова попыталась я наладить диалог, понимая, что готова на все, лишь бы увидеть Альгидраса, потому что я не справлюсь одна.

– Не знаю, – ответила Добронега. – С воинами, верно. Княжич просил никому не сказывать о том, что в дороге было.

Казалось, общая тайна должна была ослабить напряжение, но это не помогло.

В этот момент дверь отворилась, и в покои вошла та самая девочка, которая не говорила. Она поставила на стол поднос, поклонилась Добронеге и выбежала из комнаты. Я проследила за ней взглядом, потом тупо уставилась на принесенный ею завтрак. Здесь были вареные яйца, свежеиспеченный хлеб, масло и, вероятно, какая-то каша – во всяком случае, что-то белое лежало в глиняных тарелках.

Посмотрев на подошедшую к столу Добронегу, я осознала, что за эти месяцы привыкла к тому, что она относится ко мне как мама. Сейчас все было иначе. Она смотрела на меня как на чужого человека.

– Да что случилось? – не выдержала я, чувствуя, как непрошеные слезы начинают течь по лицу.

Я понимала, что только все усугубляю, но остановиться уже не могла. Недосягаемый, как звезды, Альгидрас существовал сейчас где-то в параллельной вселенной, населенной мужчинами, которым не было никакого дела до женских слез, я же стояла в княжеском тереме, напротив женщины, во взгляде которой не было и тени привычной нежности – лишь недоверие и настороженность. Я закрыла лицо руками, ожидая обличительной речи, злых слов, обвинений, но никак не того, что Добронега вдруг подойдет, сожмет мои плечи, а потом притянет к себе.

– Девочка, девочка, – произнесла она, и я почувствовала, как она качает головой.

А потом теплая рука коснулась моих волос, и я разрыдалась еще сильнее.

В комнату снова заглянула девочка, и я резко отпрянула от матери Радима. Та поправила кику, улыбнулась девочке и сказала ей зайти позже. Моим надеждам на то, что ситуация прояснится, не суждено было сбыться. Добронега молча села за стол и указала мне на место напротив. Я послушно опустилась на лавку и придвинула к себе миску. Есть не хотелось, но сидеть просто так было невозможно. Добронега ела, не поднимая головы. Я последовала ее примеру, окончательно уверившись, что что-то произошло, и не имея никакой возможности выяснить, что именно. Мать Радима больше не смотрела в мою сторону, но я откуда-то знала, что ей сейчас ничуть не лучше, чем мне.

После завтрака немая девочка унесла посуду, а потом вернулась и осталась у нас почти на целый день – Добронега учила ее плести кружево. Мать Радима будто не хотела быть со мной наедине. Мне же не оставалось ничего другого, кроме как взять прихваченное с собой в дорогу вышивание и устроиться на большом сундуке, поставив на подоконник лампу. Я слушала дождь за окном и думала о том, что все бы отдала сейчас за возможность выйти из натопленных покоев и уйти куда глаза глядят. Но здравый смысл заставил меня вдеть нитку в иголку и заняться привычным в этом мире женским занятием.

Раньше мне казалось, что я никогда не смогу повторить аккуратные стежки Всемилы, но, вероятно, вышивание было моим тайным призванием. Стежки ложились ровно, один к другому, и на желтоватой ткани постепенно появлялось крыло бабочки. Наверное, я не смогла бы придумать узор от начала до конца, как удавалось Всемиле, хотя, возможно, я просто не пробовала, но зеркально отображать уже существующую половину узора получалось неплохо. Добронега то и дело бросала странные взгляды… не на меня, а на пяльцы в моих руках. Словно ее удивляло то, что я делала.

День тянулся бесконечно. Пообедали мы здесь же, поужинали тоже. Добронега несколько раз выходила проведать Злату. Меня она с собой не звала, сказав, что Злата кашляет и не хватало мне тоже заболеть, но я понимала, что дело совсем в другом.

К вечеру на меня накатила такая меланхолия, что впору было взвыть. Жутко хотелось в Свирь. Еще очень хотелось увидеть Радима и убедиться в том, что с ним все по-старому, что он по-прежнему смотрит на меня как на хоть и нерадивую, но любимую младшую сестру. Я гадала, как скоро увижу Альгидраса, и почему-то верила, что он сможет объяснить мне происходившее здесь. Засыпала я с невеселыми мыслями. Даже дошла до того, что всерьез решила, будто Добронега может причинить мне вред, пока я сплю.

От края земли, где небо роняет жемчужные звезды, Мои корабли отправились в долгий путь. Мне разум твердил, что на чудо надеяться поздно, А сердце – в пику ему – убеждало рискнуть. Пусть разные судьбы избрали нам древние боги И выбору их из нас ни один не рад, Хотя бы на миг я при встрече забуду тревоги И просто скажу наконец тебе: «Здравствуй, брат».

Глава 21

Ночь прошла, а ничего страшного со мной не случилось. Сквозь приоткрытые ставни светило солнце, и это чудесным образом улучшило мое настроение. Я спрыгнула с кровати, огляделась, поняла, что опять одна в комнате и у меня есть несколько минут, чтобы прийти в себя.

Умываясь и одеваясь, я старалась придумать план. Нужно было непременно увидеть Миролюба. А еще лучше – Альгидраса. Я должна с ними поговорить. Впрочем, долго планы строить не пришлось: в комнату вернулась Добронега. Я напряженно вглядывалась в лицо матери Радима, отыскивая следы вчерашней отчужденности. Она выглядела уставшей, точно не спала всю ночь, однако улыбнулась мне, разом напомнив утро после погребения в Свири, когда накануне меня напоили отваром и я так же выискивала любую странность в поведении Добронеги. Но сегодня она смотрела на меня почти как раньше, и я немного успокоилась. Окончательно успокоиться не давало это самое «почти». Про Злату я не спросила. Побоялась.

К моему огорчению, оказалось, что этим утром мы завтракаем с Милонегой. Завтрак накрыли на небольшой террасе, выходившей в сад. Я смотрела на альпийскую горку и думала, что нигде не видела здесь домов с террасами и таких садов. Было странное чувство, будто Милонега принесла сюда частичку другого мира. И в свете моей истории опасения эти могли быть не беспочвенными.

Добронега с Милонегой разговаривали о каких-то травах, вспоминали общих знакомых. Я с трудом могла представить, какие общие знакомые у них могут быть, однако радовалась, что моего участия в разговоре не требовалось. Милонега то и дело бросала на меня короткие взгляды и, если я не успевала отвернуться, неизменно улыбалась, как мне казалось, даже благосклонно.