И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)

ребенок оказался девочка, Лидия. Марилия брала ее с собой на капустное поле и клала то под один кочан, то под другой. она не верила соседкам, но другого объяснения Лидии найти не могла. может быть, думала Марилия, Лидия узнает родной кочан. уложенная под кочан Лидия то хватала листья руками и смеялась, то отпихивала их и плакала, и Марилия не могла понять, что это означает. Лидия была еще бесполезней отца, она не умела ни ходить, ни говорить и только квакала, но Марилии она нравилась. надо будет, думала Марилия, завести еще Лидий.

побольше, целое поле.

мне нужны еще Лидии, сказала Марилия матери.

погоди, сказала мать, вот подрастешь, выйдешь замуж.

а без замужа, спросила Марилия. без замужа Лидий не бывает.

а в капусте. мать засмеялась. ну, поищи.

капусту убрали. Марилия взяла Лидию и грабли и пошла на опустевшее поле. в одном месте грядка была странно провалена, будто там когда-то был неглубокий погреб. Марилия положила Лидию на неубранные листья и стала ковырять погреб граблями. скоро из земли показалась рука с некрасивым кривым мизинцем. Марилия знала эту руку, у нее у самой был такой мизинец, и у Лидии тоже, хотя и совсем маленький. она отложила грабли, присела на корточки рядом с Лидией. Лидия перевернулась на живот и пыталась ухватить пробегающего мимо жука. подрасту, думала Марилия, следя глазами за жуком, выйду замуж. потом закопаю мужа и выращу из него целое поле Лидий.

Рынок

Допустим, ты на рынке, выбираешь баклажаны. Ты их не особенно любишь, в них эта загадочная горечь, она то уйдет, то вдруг вернется, пока не съешь, никогда не знаешь наверняка, но зато выбирать – одно удовольствие, они гладкие, налитые, сияют шоколадным и фиолетовым, как редкий портвейн, и вот ты берешь один баклажан, слегка подкидываешь в руке, чтобы ощутить его тугую тяжесть, тянешься положить на весы и вдруг краем глаза видишь, как маленькое, совсем маленькое существо в чем-то белом, и красном, и розовом неверным еще шагом на подгибающихся кривоватых ножках в крохотных башмачках – а шнурки-то развязались и волочатся по полу, куда смотрят родители, наступит ведь и упадет! – идет, вытянув руки, к точно такому же маленькому кривоногому существу, в таких же розовых башмачках. Зеркало, вначале думаешь ты, и, без перехода, ну какое на рынке зеркало, чушь, это близнецы, просто близнецы, и тут тебя отвлекает торговка. Брать будете, невежливо спрашивает она, и ее можно понять, ты загородил собою прилавок, стоишь, молча крутишь в руке баклажан, да-да, торопливо говоришь ты, лезешь в карман за бумажником и забываешь о крохотных близнецах с волочащимися шнурками.

Потом ты идешь к помидорам, помидоров много, большие, шишковатые, слегка зеленые, круглые, гладкие, с хвостиками, пахнущие кустом, длинные с клювиками, почти невыносимо красные, ты выбираешь долго, вдумчиво, не потому, что тебе нужны какие-то особенные помидоры, а просто ты любишь выбирать, а чутьчуть слева от прилавка высокий сутуловатый подросток вдруг делает широкий шаг навстречу точно такому же подростку – худому, светловолосому, слегка испуганному, и снова ты думаешь, зеркало, сейчас ударится, нет, откуда здесь взяться зеркалу, наверное, близне… кто-то настойчиво дергает тебя за рукав, ты досадливо отворачиваешься от мальчиков и от помидоров, это беременная цыганка в черном платке и в резиновых шлепанцах на грубые шерстяные носки хочет продать тебе пластырь, зачем мне пластырь, думаешь ты, но покупаешь две полоски, чтобы отвязаться.

Ты уже все купил, овощи, мясо и специи, от твоей сумки упоительно пахнет кинзой, листик случайно попал в застежку, в руке ты несешь апельсин, тебе его подарила молоденькая торговка из фруктовых рядов, возьмите, сказала, видите, у него тут пупочка, значит, сладкий, и ты взял, конечно, не обижать же девочку, к тому же и впрямь пупочка, ты улыбаешься, поднимаешь взгляд и видишь, как навстречу тебе идет твой улыбающийся двойник с апельсином в руке, значит, все-таки зеркало, обреченно думаешь ты и даже как будто бы видишь легкий холодный блеск стекла, тебе бы затормозить, остановиться, но слишком велика инерция, вот и пластырь пригодится, мелькает у тебя, ты делаешь шаг и неумолимо входишь в это, блестящее, легко входишь, без брызг и даже почти бесшумно, а сквозь тебя с такой же легкостью проходит твой двойник. На секунду он останавливается, смотрит внимательно тебе вслед, и все на рынке смотрят, кто с улыбкой, кто сочувственно, но ты ничего этого не видишь. Ты зажмурился.

Пальто

…сходил попить воды, по полу тянуло холодом, ноги замерзли ужасно, не топят, что ли, потрогал батареи в кухне и в комнате, греют вполсилы, так ведь и на улице еще не мороз, просто сырой и острый ветер с реки, выкурил, стоя у окна, последнюю ночную сигарету, оказалось – она совсем последняя, а вчера на столе вроде лежала нераспечатанная пачка, пошарил по столу, чуть не сшиб не убранную с вечера чашку, зажег, щурясь, свет, нет пачки на столе, и в сумке нет, и в куртке, надо будет эту куртку убрать в шкаф, а достать другую, потеплее, и хорошо бы купить пальто, длинное пальто, как когда-то, погасил свет, посмотрелся в зеркало, там отразилось пятно – белесое и размытое, не поймешь, пойдет этому пятну длинное пальто или нет, но как же досадно, утром первым делом придется идти за сигаретами, весь день насмарку, вернулся в постель, зевнул, закрыл глаза, пока пил воду, да курил – почти засыпал, а сейчас сон не идет, то было холодно, а отогрелся под одеялом, стало жарко и душно, хоть вставай и раскрывай окна пошире, подушка под головой нагревается быстрей, чем успевает остынуть ее вторая сторона, и еще кровать какая-то неровная, вот откуда, например, взялся этот валик прямо под поясницей, промаялся минут двадцать, совсем было решил встать, одеться и сходить в круглосуточный магазин за сигаретами и неожиданно провалился в сон, как в ловушку…

Снится тебе, будто ты едешь в поезде, в сидячем вагоне. В вагоне, кроме тебя, никого нет, свет приглушен, даже почти выключен, поезд вроде скорый, а трясет и болтает, как в пригородной электричке, за окном темнота, не почитаешь, да у тебя и книжки с собой нет, зато мучительно хочется курить. Мой сон, думаешь ты, хочу – и курю, суешь руку в карман, достаешь сигареты – они, оказывается, в нагрудном кармане лежали, а не в боковом, не забыть бы наутро, – вытряхиваешь сигарету, и тут тебя настойчиво трясут за плечо.

Просыпаешься, будто всплываешь откуда-то со дна, трясешь головой, отфыркиваешься, трешь глаза. Ты сидишь в полутемном вагоне, рядом с тобой стоит человек в серой форме и в твердом, похожем на перевернутую кастрюльку, кепи, положил тебе на плечо руку в белой перчатке, ты глянул на него коротко, он руку отдернул, заложил за спину, здесь, говорит вежливо, но неприятно, нельзя курить, это вагон для некурящих, а если вам невмоготу, пройдите в тамбур. В тамбур, повторяешь ты, ага, еще не хватало. А вагон-ресторан, спрашиваешь, есть у вас? Седьмой с головы, непонятно отвечает человек и уходит, а ты встаешь и идешь через одинаковые пустые вагоны, один, другой, третий, пятый, и, когда тебе уже кажется, что конца этому не будет, ты открываешь тугую металлическую дверь и оказываешься среди столиков – не откидных, как в купе, а настоящих, деревянных, накрытых клетчатыми красно-белыми скатерками, – и плюшевых красных диванчиков, и улыбчивая, розовая, как младенец, буфетчица, в складочках и перевязочках, спешит к тебе, не дожидаясь заказа, с пепельницей, графинчиком и рюмкой. Ты усаживаешься за столик – насколько эти плюшевые диванчики удобней, чем сиденья в твоем вагоне! – крутишь колесико вечной зажигалки, прикуриваешь, буфетчица ненавязчиво наполняет тебе рюмку… Омлет сделайте, пожалуйста, просишь ты, с травами и сыром, а бутербродик, спрашивает буфетчица, с семужкой? У нас отличная свежая семга. И бутербродик, соглашаешься ты, и буфетчица уходит, покачивая розовым с ямочками под черной форменной юбкой, а ты стряхиваешь пепел с сигареты и неожиданно для себя самого засыпаешь.

Снится тебе, будто ты идешь по смутно знакомому городу, унылому, сырому, черно-белому. На тебя налетел мальчишка-газетчик, но не извинился, отскочил назад и уставился, даже рот разинул и физиономия глупая-глупая. Что тебе, спрашиваешь, мальчик? Мальчишка шмыгнул носом, помотал головой, ничего, дяденька, а сам таращится, словно ему встретилась бородатая женщина с Мадагаскара или Единственный в мире амазонский Человек-Крокодил. Ты подходишь к зеркальной витрине магазина готового платья, смотришь на отражающегося себя, на людей, опять на себя, а ведь это мне снится, думаешь ты, вот же угораздило, в куртке на купальный халат, хорошо – не голый, какая-то толстая дама в чересчур узкой юбке и жакете с лисой встретилась с тобой взглядом и гневно отвернулась, задохнувшись, две молодые грязноногие торговки в широких юбках, шалях и черных шляпах, смотрят на тебя из арки и хихикают, толкают друг друга локтями в бок, а через площадь к тебе уже направляется полицейский. Господин не хотел бы зайти, спрашивают у тебя почти нежно, из двери выглянул бледный и изящный, как восковая фигурка, человечек без пиджака и с сантиметровой лентой на шее. Он делает приглашающий жест, и ты – а что тебе терять? – заходишь и видишь сквозь стекло, как полицейский, будто потерявшая след гончая, топчется на месте, оглядывается, потом разворачивается и уходит, шуганув по дороге торговок. Следующие полчаса восковой человечек порхает вокруг тебя, приносит тебе белье, носки, рубашку, брюки, галстук, пиджак, башмаки. Господин не клиент, а мечта, тихо, но восторженно восклицает он, господину к лицу решительно все! Приносит пальто, прекрасное длинное пальто цвета очень светлого кофе с молоком. Ты смотришь на себя в зеркало, пожалуй, отвороты на брюках могли бы быть и поуже – нет-нет, это последний крик, говорит человечек, он колдует над полой пальто, с вашего позволения, бормочет, это мы вот так, и вот уже кажется, будто ты не стоишь, а идешь легким упругим шагом, а небрежно наброшенное на плечи пальто летит за тобою, человечек удовлетворенно вздыхает, ну, что же, шляпу? Ты проводишь рукой по волосам, думаете, обязательно – шляпу? Выражение лица у человечка делается извиняющимся, желательно, аккуратно говорит он, обходит вокруг тебя раз, другой, потом его бледное лицо озаряется улыбкой, и через мгновение он приносит тебе кепку.

Ты расплачиваешься, во внутреннем кармане брошенной на стул куртки оказалась целая пачка подходящих денег, тебе хватило, и осталось еще столько же, восковой человечек показывает тебе, где на пальто надо переставить одну пуговицу и немного отпустить полы, я все сделаю сегодня же, почтительно говорит он, и вечером доставлю пальто господину домой, лучше завтра, отвечаешь ты, только не раньше полудня, а потом четко и размеренно диктуешь ему адрес, с отстраненным любопытством наблюдая, как человечек то бледнеет еще больше, то нежно розовеет, отдувается и промокает вспотевший лоб уголком собственного галстука. Это так неожиданно, говорит он, жалко улыбаясь, от оставшихся денег ты отделяешь две крупные купюры и вкладываешь человечку в карман жилета, это вам за труды, очень вам благодарен, слабо отзывается человечек и снова промокает лоб.

Ты выходишь на улицу, вдыхаешь влажный, солоноватый, пахнущий цветами и рыбой воздух, хочешь достать сигареты. Ну вот, пожалуйста, кто-то крепко взял тебя за локоть. Пройдемте, еле слышно шипит кто-то, только не вздумайте сопротивляться. Ты скашиваешь глаза, крепыш в мятой, в странных пятнах шляпе и сером, туго подпоясанном плаще смотрит на тебя почти дружелюбно, международный отдел полиции надзора и государственной безопасности, говорит он и повторяет, пройдемте, и ты идешь, какая тебе разница, все равно это сон. Закурить не найдется, спрашивает твой спутник, не выпуская твоего локтя. Найдется, говоришь ты, локоть пустите, сигареты в кармане. Ничего-ничего, поет он, я сам достану, и действительно лезет к тебе в карман брюк – тебя передергивает – и достает сигареты и зажигалку. Разрешение-то на зажигалочку есть, спрашивает, нет, говоришь ты, а надо? Ну, конечно, радостно ухмыляется он, ему очень весело и с каждой минутой все веселее. Он крутит в руках сигареты, иностранные, говорит уважительно, а что это тут написано? Курение приводит к импотенции, мстительно отвечаешь ты, да ну, правда, что ли, да, врачи доказали, и он, разом перестав улыбаться, запихивает пачку обратно тебе в карман. И зажигалку, говоришь ты, зачем тебе, все равно придется все сдать. Вот, когда придется, тогда сдам, отвечаешь ты высокомерно, и он нехотя возвращает и зажигалку тоже.