И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)

– Фонсека! – хриплым шепотом позвал капрал Мейрелеш. – Фонсека! Ты видишь то же, что и я?

– Никак нет, мой капрал! – четко ответил караульный Фонсека. – Я вообще ничего не вижу!

– Тогда вольно, – сказал капрал и закашлялся.

Караульный Фонсека смотрел на пустую площадь и довольно улыбался, видишь, мысленно сказал он покойной матушке, не я их разбудил. Что, спросила матушка сонным голосом, ничего, спи, сказал караульный Фонсека, я тоже буду. И действительно уснул и даже не почувствовал, как капрал Мейрелеш вынул из его рук винтовку и, укоризненно покачав головой, поставил ее на предохранитель.

Мария Элоиза

…эта история начинается с того, что принцесса укалывает палец веретеном и просыпается. Вначале она ворочается, то натягивает одеяло на голову, то стаскивает его до пояса, то, брыкаясь, скидывает на пол, но уснуть, как ни старается, не может и в конце концов усаживается на постели, потная, взлохмаченная, в перекрутившейся сорочке, озадаченная и недовольная, и ищет, на ком бы свое недовольство сорвать. Но вокруг никого нет – ни няньки с молитвенником, ни фрейлины с платьем и новой сплетней, ни камеристки с умывальным тазом и кувшином воды. Принцесса сползает с кровати, но ноги ее не держат, и она усаживается на холодный мраморный пол. Потом с трудом встает, придерживаясь за кровать, и ковыляет на непослушных ногах к выходу в поисках живой души. Сразу за дверью обнаруживается усатый румяный гвардеец. Уронив голову на грудь, он спит и деликатно похрапывает. Принцесса окликает его вначале тихонько, потом погромче, потом кричит во все горло, топает ногами – от злости ноги как будто ожили, – потом, не сдержавшись, пинает гвардейца, стараясь попасть в чувствительное, – гвардеец все так же похрапывает и улыбается, даже усом не дрогнул. В ярости принцесса изо всех сил толкает его в грудь, и гвардеец валится на пол, громыхая латами и не переставая улыбаться – разве что храпеть прекратил. Взбешенная принцесса почти бежит по дворцу, распахивает двери одну за другой, за каждой кто-нибудь спит. По двое, как в казармах, спят принцессины фрейлины, в неожиданно узенькой кроватке спит толстенькая нянька, налитые щечки выпирают из ночного чепца, словно два яблока из ажурной корзинки, опершись на оружие, стоя и сидя спят у дверей стражники, в королевской опочивальне, в постели – точной копии принцессиной, но побольше, двуспальной, – полуоткинув одеяло, обольстительно спит королева, принцесса несколько секунд завистливо смотрит, как мерно вздымается высокая молочно-белая грудь под тонкой тканью ночной сорочки, и тут же откуда-то с пола доносится страшный с пристоном храп, принцесса заглядывает под кровать и видит там могучее, слегка начавшее тучнеть тело капитана дворцовых гвардейцев в полуснятых замшевых штанах. Его величество король в шелковом халате, разошедшемся на круглом, поросшем кудрявой шерсткой животе, спит у себя в кабинете, откинувшись на спинку невысокого диванчика, у его ног, склонив шелковистую головку к нему на колени и умильно причмокивая губами, спит юный паж, – принцесса морщится и отворачивается, одно дело узнавать о родительских шалостях от доверенной фрейлины и совсем другое – видеть все это своими глазами.

Поодиночке и вповалку спят слуги, на сундуке с бельем прикорнула кастелянша, хорошенькая принцессина камеристка спит, дурочка, на подоконнике, в обнимку с незнакомым лакеем. И – самое неприятное, потому что принцессе с каждой минутой все больше хочется есть, – в совершенно пустой и гулкой кухне спит мертвецким сном толстый повар. Принцесса уже и крышками от кастрюль погромыхала, и поколотила огромным половником по суповому котлу, чуть сама не оглохла, повар и не шевельнулся. Принцесса вывернула на пол ящик с посудой, нашла большую двузубую вилку и с силой ткнула ею повара в жирный бок. Повар коротко вздохнул, будто всхлипнул, и принцессе немедленно стало стыдно, даже голод слегка унялся. Она уселась рядом с поваром на выскобленную лавку, привалилась к нему и горестно, с подвываниями, зарыдала, а нарыдавшись, почувствовала, что ее клонит в сон, и радостно уснула.

Просыпается принцесса часа через два, еще более голодная и несчастная, чем была. От сидения на жесткой лавке в неудобной позе у нее болит спина, и, кажется, она простудилась, бегая босиком по каменным полам, ее слегка лихорадит, голова тяжелая, а в носу нестерпимо чешется, как будто она вот-вот чихнет, но все никак не чихает. Принцесса встает, еле волоча ноги, выходит из дворца – снаружи царит тот же не раздражающий глаза полумрак, что и внутри, – и идет по парку. Где-то за чайной беседкой росли яблони, если, конечно, они принцессе не приснились. Принцесса хихикает и прибавляет шагу, и действительно – вот они, яблони, а на них – яблочки: маленькие, твердые, невообразимо кислые, но какая к черту разница, это еда, настоящая еда, и принцесса рвет, кусает, грызет, жует, ей кажется, что она уже сто лет ничего не ела, и, возможно, она не так уж далека от истины. Наевшись, она валяется под яблоней, бездумно подбрасывает и ловит недоеденное яблоко, и тут у нее начинает болеть живот. Полчаса спустя принцесса еще сидит в кустах, добежать до дворца не удалось, сорочка совершенно изгажена, волосы прилипли к бледному взмокшему лицу, и в перерывах между сотрясающими ее спазмами принцесса тихо и безнадежно плачет.

Но вот рези успокоились, принцесса выбралась из кустов, искупалась в дворцовом пруду, – на крохотном островке посреди пруда, раскинув крылья, на гнезде спит лебедь, – и сорочку, как смогла, сполоснула и выжала, но надевать мокрую не стала и теперь идет вглубь парка, похлопывая себя ею по ногам. Там, где аккуратные аллеи сменяются нехожеными тропами, где деревья не слушаются садовников, и нет ни статуй, ни скамеек, ни качелей, растут ядовитые ягоды и грибы. Принцесса не знает их в лицо, но она твердо решила пробовать все подряд, чтобы умереть побыстрее и, может быть, вернуться в тот мир, из которого она так неудачно проснулась сегодня утром.

Принцесса забрела довольно далеко и теперь оглядывается в поисках чего-нибудь ядовитого, а вокруг, как назло, ничего похожего, одни колючие кусты с едва завязавшимися ягодами. Принцесса тянется в середину куста за самой оформленной ягодой, вдруг она все-таки ядовитая, неосторожно берется за колючую ветку, укалывает палец и тут же засыпает и валится, бесчувственная, прямо в заросли, только сорочка осталась висеть на ветке.

Снится принцессе, что ее зовут Мария Элоиза, что она маленькая, совсем маленькая женщина, едва ли в ней есть метр двадцать, круглолицая, веснушчатая и неловкая. Руки дырявые! Кричит ей хозяин, когда она роняет и бьет посуду, коровьи копыты! Мария Элоиза работает в баре судомойкой, иногда хозяин выпускает ее к стойке, просто так, для смеху, потому что из-за стойки виднеется только голова Марии Элоизы с круглыми темными глазами и большими, очень мягкими на вид ушами. Завсегдатаи бара Марию Элоизу поддразнивают, но любят, а хозяин, хоть и грозится уволить, когда Мария Элоиза роняет целую стопку тарелок или десяток стаканов разом, не увольняет и даже не собирается, маленькая Мария Элоиза – его достопримечательность, с тех пор как она у него завелась, к нему ходят кутить все городские повесы, а бар между собой называют «у гномика». Пойдешь сегодня вечером к гномику? Или наши все соберутся у гномика. Так что жизнь у Марии Элоизы скорее хорошая, хотя и немного скучная. А в кармане форменного халатика, вечно чем-то перепачканного, сколько его ни стирай, Мария Элоиза носит маленькое шило. Она верит, что если уколет этим шилом палец, то немедленно уснет отсюда и проснется в другом мире, где она принцесса, и никто ее не зовет гномиком и не пытается ухватить за мягкое ухо или насильно напоить пивом. Когда ей делается совсем тоскливо, или когда хозяин сильно не в духе, Мария Элоиза вытаскивает шило и осторожно трогает пальцем острие. Ей кажется, что в этот момент в другом мире нетерпеливо ворочается, собираясь проснуться, принцесса, и Мария Элоиза снова прячет шило в карман и удовлетворенно вздыхает.

Еще два слова о кризисе среднего возраста

…А возьмем, к примеру, самую обычную женщину, не то чтобы молодую, а, скажем, моложавую, лет где-то сорока пяти, сдержанно полнеющую, со следами былой миловидности на довольно еще гладком лице, конечно, вот это на лбу – это уже морщинка, и, когда к концу дня лицо плывет от усталости, рот берется в две скорбные скобки. Год-другой, и, если героиня собой не займется, у нее появятся самые настоящие брыли, а она и не займется, она принципиально против пластической хирургии, всяких там подтяжек, ботокса и силикона, и, значит, скоро окончательно увянет и без того не особенно сочный рот, и поникнет некрупная грудь. Впрочем, это когда еще будет, а пока героиня для своего возраста еще ничего, и, когда подкрасится и оденется к лицу, по ней бывает приятно скользнуть взглядом. Образование у нее пусть будет высшее, хотя и средней руки, дом – чаша, скорее полуполная, чем полупустая. Муж-ровесник, дочь-подросток, две машины – семи и четырех лет, кредит за старшую уже выплачен – и маленькая взъерошенная собачонка неизвестной породы и склочного нрава.

И вот такая женщина в один прекрасный день, оглядев свою жизнь, понимает, что живет по инерции, без радости и удовольствия, что мужа давно не любит, на работу ходит как на мучительные медицинские процедуры, что дочь, родное существо, раздражает до крайности своими подростковыми выходками, что дом нуждается в ремонте, что в ванной заклинило дверцу у шкафчика, что склочная собачонка отгрызла и съела каблук у нового сапожка и стошнила им, полупереваренным, в другой сапожок, что пьяный попрошайка на автостоянке назвал ее мамашей, а когда она не дала ему денег – толстухой, а парикмахер спросил, будем ли закрашивать седину, и дальше так продолжаться не может, ей надо как-то менять свою жизнь. Героиня ходит с этой мыслью день, другой, неделю и наконец обсуждает ее с ближайшей подругой в кафе за легким салатом и бокалом домашнего вина. Домашнее – черта с два, говорит ближайшая подруга и заказывает себе темного пива, – они просто сливают из бутылок все, что не допили другие посетители, а потом продают бокалами. Подруга считает, что у героини просто кризис среднего возраста, и ей не жизнь надо менять, а попить валерьянки и не гневить Господа, но подруге легко говорить, она художница, живет в мансарде, у нее любовник на пятнадцать лет ее моложе – что он, спрашивается, в ней нашел, в этой кобыле? – и еще один любовник, о нем подруга говорит таинственными полунамеками и выразительно – ей кажется, что выразительно, а на самом деле жеманно, – закатывает глаза, а наша героиня мучится завистью и подозрениями, потому что ее собственный муж раза два явился домой за полночь, сказал – работал, а от самого пахло, это героиня сейчас точно вспомнила – темным пивом. Она прощается с ближайшей подругой, – та хочет еще посидеть и выпить кофе, но у героини кончился обеденный перерыв, поэтому она платит за себя, но чаевых не оставляет нарочно, пусть подруга выкручивается. Вечером после ужина она садится напротив мужа и говорит ему давай поговорим.

А теперь представим себе мужа героини. Он замначальника отдела сбыта или шеф технического департамента, у него отличные зубы, правда, не все свои, но все безупречные, на нем неплохо сидят костюмы, хотя брюки могли бы быть и посвободнее в поясе. Работа у него ответственная, а нервная организация тонкая, и лет двадцать назад у него непременно была бы язва желудка, но сегодня ее умеют лечить, поэтому муж героини ничем не страдает, кроме нечастых запоров, и еще его беспокоит, что волосы на макушке вроде бы стали слегка редеть. Посмотри, перебивает он героиню и наклоняет голову, правда, стали? На макушке у него идеально круглая лысинка размером с баночку сапожного крема, но героиня не хочет его огорчать и говорит, тебе кажется, это, должно быть, от шампуня, и муж соглашается, да, наверняка от шампуня, я тут долго думала, без перехода говорит героиня, и муж перестает ее слышать. Мы, конечно, можем решить, что он скверный, эгоистичный человек, но, в конце концов, ему тоже сорок пять лет, у него жена-ровесница, и дочь-подросток, и, кажется, начинается геморрой, хотя врач и говорит, что он просто чересчур мнительный, к тому же ему предстоит двухнедельная командировка в арабские эмираты, и он должен сказать героине, что пятнадцать лет со дня свадьбы они будут отмечать позже, а светленькая аманда из отдела кадров вчера за кофе сказала, зовите меня манди, все друзья меня так зовут, а он накрыл рукой ее руку и спросил, а вы уже бывали в эмиратах… эээ… манди, подсказала аманда, и он закончил, манди, но сконфузился, поперхнулся и пролил кофе, а аманда растроганно сказала ооооооо таким особенным грудным голосом и стала промокать его салфеткой, и теперь он не знает, бесовское ли это искушение или награда ему за то, что он такой хороший семьянин. В этот момент героиня произносит что-то вроде, я с детства об этом мечтала, понимаешь? И муж, спохватившись, говорит, купи, конечно, сколько тебе нужно, и лезет в карман за бумажником.

Ну, тут, конечно, начинается, и гремит, и грохочет, и бьется вдребезги, всклокоченная собачонка захлебывается визгливым лаем и пытается хоть кого-нибудь укусить, героиня выпила каких-то капель, и теперь в комнате навязчиво пахнет мятой, а ее муж два раза выбегал, хлопнув дверью, чтобы последнее слово осталось за ним, и два раза возвращался сказать что-нибудь еще. Их дочь-подросток заперлась у себя, включила музыку на полную громкость и попробовала левое запястье отцовским лезвием, но это оказалось больно и как-то по-дурацки, и дочь-подросток замотала запястье шарфом и пишет в твиттер, что, когда завтра ее не станет, пусть друзья ее не оплакивают и не несут ей цветов.

Потом все как-то утихает, героиня еще всхлипывает, распространяя волны мяты, но уже согласна выслушать совершенно охрипшего мужа и даже коротко кивает, как будто против воли с ним соглашается, дочь-подросток выбралась из комнаты попить, нашла в холодильнике коробку сливочных пирожных и тихонько кормит ими всклокоченную собачонку, а через десять минут героине позвонит ближайшая подруга и прорыдает в трубку, что приняла много таблеток и собирается умереть. Героиня не станет ничего у нее выспрашивать, скажет коротко, погоди умирать, я сейчас, быстро почистит зубы, наденет брюки и куртку, клюнет мужа в круглую лысинку – сильно видно? страдальчески спросит муж. Вовсе нет, скажет героиня, абсолютно незаметно, – велит дочериподростку отправляться в постель, – ну, мам! завопит дочь. Помамкай мне, непреклонно ответит героиня, но смягчится и разрешит посмотреть фильм по второму каналу, только потом сразу спать, – конечно-конечно, неискренне буркнет дочь, – подхватит всклокоченную собачонку, все равно ее надо будет вывести прогуляться, и пойдет к гаражу, на ходу доставая из кармана ключи от старшей машины. Конечно, будет думать она всю дорогу до дома ближайшей подруги, бедная дурочка, живет одна в какой-то дыре, только и название, что мансарда, ни постоянного мужчины, ни детей, ни работы, сейчас приеду и скажу ей, что так нельзя, она должна как-то упорядочить свою жизнь. На заднем сиденье слабо тявкнет всклокоченная собачонка, вот именно, скажет героиня вслух, даже ты понимаешь, что так больше продолжаться не может. Ведь понимаешь? Собачонка издаст сдавленный звук и стошнит на сиденье полупереваренным сливочным пирожным.