И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно

В очереди непосредственно передо мной стоял невысокенький такой мужчина чуть моложе средних лет, то есть такой, которого назвать молодым человеком уже нельзя, и одет он был самым обычным образом, то есть ничто не выдавало в нём какого-нибудь крутого, как принято сейчас говорить, человека, способного противостоять наглости, грубости и силе с чьей -либо стороны. Об этом, назовём его для краткости скромнягой, человеке я пишу на основании его вида сзади (он ведь стоял в очереди передо мной) и на основании нижеследующего. Стоим мы, стоим. В очереди. И вот к нему подходит сбоку усатый мужчина средних лет роста метр восемьдесят в шапке-ушанке из натурального меха, совсем не натянутой, а просто положенной на голову, в чёрной кожаной куртке. И тихим голосом обращается к скромняге:

– Я тут к тебе пристроюсь. Если что - я с тобой.

Скромняга ничего не ответил наглецу, ведь тот не пытался встрять в очередь перед ним, а остался стоять лицом к очереди напротив уха этого самого скромняги. Я понял, на что рассчитывал наглец. Что никто из стоящих позади скромняги или не поймёт, что пристроившийся к нему сбоку наглец решил сэкономить время своего стояния в очереди и наверняка успеть получить справки, ведь занятие им очереди в конце её не гарантировало ему этого, или посчитает лучше не связываться с грозного вида наглецом, типа: "Ну что ж, одним человеком больше, одним меньше в очереди, и вообще, пусть выступает против наглеца тот, кого он больше всего задевает, то есть тот, перед кем он непосредственно лезет без очереди, ну а если тот промолчит, то и нам чего вмешиваться?" И поняв это, я понял и причину, по которой он пристроился именно к скромняге. Наглец не мог пристроиться совсем близко к окошку - это было бы слишком заметно и возмутило бы всю очередь, что не позволило бы ему получить справки, а тихо пристроившись где-нибудь в середине очереди, где будут стоять не старики-пенсионеры или женщины, которые точно разорутся при попытке пристроиться к ним, а мужчины, не такие грозные и/или наглые на вид как он, или совсем негрозные и/или ненаглые на вид, то есть такие как скромняга и я, по расчёту наглеца уж точно промолчат, побоявшись его и/или демонстрации собственной слабости по сравнению с ним, или ничего с ним поделать не смогут опять-таки из-за проигрыша ему в силе. Итак, я в глазах наглеца слабое звено в цепи-очереди к окошку, в котором выдаются-заказываются справки-формы, такое слабое звено, которое ему, наглецу, необходимо порвать в собственных интересах. Следует также, наконец, отметить, что наглец жевал черемшу, распространяя вокруг себя вонь чесночного типа. А из телевизора я давным-давно знал, что её любят жевать именно чеченцы. И присмотревшись к наглецу я понял, что он точно чеченец, ведь и шапка на нём лежала (не могу сказать - надета) так, как я видел по телевизору у чеченцев, и черты лица были характерными для них. Однозначно, чеченец! И не мирный представитель своего народа, а боевик, коли готов самоуверенно ввязаться в бой со мной, мирным человеком, тихо-мирно стоящим в очереди, если я посмею помешать ему взять справки передо мной. И вот что я решил. Распространение чеченским боевиком черемшовой вони изо рта - это уже агрессия. И на носы окружающего его русского народа (ну скажите, почему все вокруг должны терпеть эту вонь?), и на сознание (типа: плюю я тут на вас всех свысока, что вам неприятна моя черемша, и я жевал, жую и буду жевать её сколько мне угодно!). а когда подойдёт моя очередь к окошку, то есть после того, как получит в нём справки скромняга, и стоящий чуть впереди меня в очереди чеченский боевик окажется перед окошком и просунет в него свои документы, то произойдёт агрессия в виде физического вторжения в очередь, попирающего моё право получения в порядке очереди справок. И я воспринял это наглое прилипание к очереди источающего вонь злого чеченца не как целенаправленное нарушение именно моих прав и унижение только моего достоинства, а как выпад против всего русского народа, стоящего вокруг меня, ведь выбирая меня в качестве слабого звена злой чеченец осмотрел и оценил и стоящих вокруг меня людей, заключив, что мы стерпим, испугавшись его, а не помешаем ему. Нет, я не могу допустить, чтобы о моём родном Народе думали плохо инородцы. Значит, выпал мне жребий защищать его добрую репутацию, не просто же так меня зовут Алексеем, то есть Защитником по-гречески! А о себе нечего тут думать, и пострадать за правду я готов, ведь я же буду терзаться угрызениями совести потом всю жизнь, если не попытаюсь отстоять свою правду, что я трижды прав, что необходимо не просто прекратить агрессию злого чеченца, но и проучить его на будущее, чтоб знал наших, то есть русских, сам знал и своим соплеменникам рассказал о чреватости нападок на нас, что послужит укреплению авторитета моего Народа в их умах, и, по большому счёту, дружбы между нашими народами, ведь она возможна только при условии взаимного уважения нашими народами друг друга. Так что, не на того напал, волчара! Я клянусь, что ты не получишь справки вперёд меня! И ведь какой наглец: решил обосноваться здесь, в Питере, среди нас, русских (раз он ходок в жилконтору к этим окошкам), а ведёт себя, не считаясь с нами! Так что получишь ты, зло ходячее, урок от меня, если не отреагируешь на моё замечание!:

– Эй! Вы здесь не стояли! Идите в конец очереди!

Ноль реакции. Со стороны его. Как будто я ничего не говорил ему. Ладно, думаю, переходить к активным действиям мне ещё рано, но чувствую, что уже точно придётся. Ну, гад, сейчас у тебя будет последний шанс избежать применения мной тяжёлой артиллерии, итак, я делаю тебе последнее, китайское, предупреждение:

– Прекратите жевать черемшу, ведь невозможно же стоять рядом! А лучше: уйдите в конец очереди!

Боевик никуда не ушёл и продолжил жевать как и жевал, только в лице изменился - теперь его наглая рожа из улыбчивой превратилась в грозно нахмуренную.

Ладно, стой, индюк, и хмурься. Всё равно сегодня тебе справок не видать. А то, что и я сегодня не получу справок, так что ж, не смертельно для меня - ну, подумаешь, лишний день поголодаю (напомню: в этот период я часто ходил поработать за спасибо на майонез), и всего на день замедлю свой переезд из Кристины в Пашину комнату. Ну а как же окружающий нас со злым чеченцем русский народ? Ничего: получит справки в другой раз, что также не смертельно, зато его авторитет не пострадает, а даже возрастёт. И ведь в спалённой пожаром Москве 1812 года был первый поджигатель, а в итоге говорят, что это русский народ постарался, не позволив французам остаться в ней зимовать. В общем, у меня в кармане куртки был газовый "перцовый" баллончик, который я купил для обороны от бомжей, и который я давно уже постоянно носил с собой, ведь опасность со стороны бомжей не миновала, а лишь уменьшилась. Того, что меня могут обвинить в неправомерном применении газового баллончика, я не боялся - возмущение-негодование агрессией злого чеченца мобилизовало меня постоять за русский народ, в том числе и за себя, ощущающего себя его частицей - дать отпор и урок незваному пришельцу-боевику. Так что, если он, злыдень, портит воздух черемшой, то я приправлю его перцем - по-моему, моя ответная мера вполне адекватна действиям злыдня.

Вот, наконец, скромняга получает в окошке свои справки-формы и собирается уходить. Я уже наготове. И естественно, что злой чечен, стоящий ближе к окошку, чем я, должен опередить меня в занятии места перед ним, освободившемся. В руках у него бумаги. Вот он делает последний шаг к окошку с правой стороны, я же одновременно с ним делаю пару шагов левее, заходя к окошку слева.

– Вас здесь не стояло!
– громко говорю я врагу, давая ему последнюю возможность избежать газовой атаки с моей стороны, уступив мне место перед окошком. Но злой чечен, как будто не слыша меня, просунул свои бумаги в окошко сотруднице жилконторы и слегка повернулся ко мне корпусом тела, а мордой так совсем прямо на меня, и окинул меня презрительным бешеным взглядом своих искромётных глаз, в которых читалось наглое: "Поздно рыпаться - видишь: я уже просунул свои бумаги в окошко, так что меня здесь обслужат сейчас уже точно!".

Ну всё, ты сам, вражина, подписал себе приговор, просунув свои бумаги в окошко - получай, фашист, гранату! И я резко достаю из кармана парашютной куртки своё перцовое средство тушения искр в его глазищах и поливаю им его, самоуверенного-самодовольного-торжествующего, почти в упор. Объект моей газовой атаки сразу же наклоняется и подносит руки к морде, ругаясь. И я тут же прекращаю свой урок. Мне бы сей момент отступить назад от моего ученика, чтобы самому не попасть под действие моего учебного пособия да под удар его, очухавшегося от усвоения учебного материала. Но некуда!: за мной , стоящим левым боком к стене, сзади люди, стоящие плотно в очереди к соседнему окошку. И я продолжаю стоять лицом к проученному мной чечену, превратившемуся из злого в злого-злого после усвоения учебного материала. Стою я, значит, стою. На расстоянии вытянутой руки от него. С опущенными руками. А он всё утирается, ссутулившийся, с опущенной головой. И на секунду прекратив утираться правой рукой, он вдруг совершенно неожиданно для меня выплёскивает в направлении моего лица левую, скорее всего, не целясь, но всё равно задев меня: удар кулаком пришёлся мне по правой скуле и был скользящим - кулак съехал в воздух под ухом, стало быть, мне повезло, ведь удар-то был сильный. К этому моменту за моей спиной было уже пусто: газовое облако распространилось вширь, и народ, ощутив его, отхлынул от меня назад в сторону выхода и открывшихся окон. Люди покидали помещение жилконторы ругаясь-возмущаясь. Я тоже ринулся к выходу, и, оказавшись уже на дворе, расслышал объявление, что жилконтора закрывается, то есть на сегодня выдача справок окончена. И удаляясь в темноте (уже стемнело) со двора восвояси, я расслышал:

– Вон он! Это он! Он!

– Да, это он...

И я надев капюшон ускорил шаг на всякий случай.

Следует упомянуть, что во дворе, не заходя со мной в помещение жилконторы, поджидала агент моего агентства недвижимости, чтобы заполучить от меня выданные мне справки. Ей я успел сообщить, что это моих рук дело.

Забегая вперёд, спешу сообщить, что мне на моём жизненном пути повстречается и добрый чеченец, и именно его я смогу называть без определения "добрый" просто чеченцем, ведь быть добрым - это нормально, стало быть и определение "добрый" в большинстве случаев излишне. А этого моего ученика просто чеченцем я не называю, чтобы не обижать чеченский народ словом. Вот такая вот риторика.

* * * (Звёздочки 59)

...Итак, переезд не за горами, стало быть, настала пора готовиться к нему, ясное дело, как - паковать вещи по коробкам. А где их взять? В магазинах да на помойках (подавляющее большинство самых удобных и прочных коробок были подобраны именно на помойках). Это было моим делом - поиск подходящих коробок в окр'yге. Замечу, что это занятие было не из простых и занимало у меня много времени: я целенаправленно заходил во дворы, где могли оказаться помойки и были тылы магазинов с пустыми коробками перед ними. А ведь коробок требовалось ну очень много: упаковать 137-метровую пятикомнатную квартиру - нешуточное дело, доложу я вам!

Так что, по грибы я ходил много раз, в смысле: по коробки.

В конце ноября первой переехала из Кристины мама. С фургоном вещей в Купчино. Которые доставят в однокомнатную квартиру Марка (Уля с сентября уже жила там, и в школу с третьего класса ходила в Купчине.

И остался я в такой огромной и почти пустой Кристине один-одинёшенек - и мне стало вдруг жутко неуютно в ней. Через несколько дней как раз накануне моего переезда новый хозяин Кристины или его человек (возможно, главный по ремонту Кристины) привёз в неё целую бригаду белорусских гастарбайтеров-нелегалов в количестве пяти человек для производства в ней грандиозного квартирного ремонта с изменением планировки. В этот день я пошёл в магазин за продуктами, и со мной увязался один из них, обнаруживая во время нашего с ним пребывания на улице страх попасться в лапы милиции, ведь в случае задержания его бы, однозначно, депортировали в Белоруссию, чего ему ой как не хотелось, судя по его бегающим глазкам и вертящейся во все стороны голове, как я понимаю, в целях своевременного обнаружения ментов, короче, я еле сдерживался от смеха глядя на моего спутника. А вечером моего последнего дня в Кристине белорусы поят меня пивом, которое я помог им купить будучи проводником до магазина описанного только что забавно смотревшегося белоруса-закупщика. Но не в угощении меня пивом - это мелочь, проявили себя с хорошей стороны белорусские ребята: а в любезно оказанной ими мне бесплатной услуге - вынести и загрузить все мои вещи в грузовик при переезде (а мебели, коробок и прочего скарба у меня было предостаточно), что позволило мобилизованным мною моим четверым знакомым волонтёрам собраться на Гражданской улице только для выгрузки вещей и поднятия их по крутейшей лестнице наверх в мою комнату в квартире 13. Из четвёрки добровольных моих грузчиков отмечу Дениса. Я с ним познакомился на майонезе, куда он пришёл как и я на подёнщину, и где мы выполняли с ним одну работу на двоих. Денис был приятным собеседником настолько, что мне захотелось с ним выпить пива после работы, продолжив общаться за питиём. Так вот, этот самый Денис, которого я видел всего лишь раз, согласился бесплатно мне помочь с пониманием моей нужды в грузчиках и отсутствия у меня денег для их найма. Видимо, Денис, помогая мне, исходил из принципа, что люди должны помогать друг другу, то есть он был своего рода философ. И именно с ним я остался после занесения в комнату вещей на какое-то время в ней, чтобы отметить мой переезд распитием небольшого количества пива, купленного здесь рядом на перекрёстке Мещанской, ой, простите, Гражданской, и Столярного, то есть на Перекрёстке Раскольникова. Эй, Денис! Я о тебе пишу, чтобы передать тебе привет. Итак, Денис, привет! И я надеюсь, что мы с тобой ещё встретимся. И плодотворно поработаем. На благо нашего Народа.

Начало моей новой эры

* * * (Звёздочки 60)

Сходив с Денисом за пивом на Перекрёсток и вернувшись в мою комнату, я заметил, что в её окне отсутствует пара стёкол: в наружной и внутренней раме. Так что сидеть за распитием пива с Денисом пришлось в верхней одежде. Попили-посидели недолго. И вот я один. В холодной комнате с нагромождением в стиле "а ля бардак" коробок и прочих вещей. А на дворе, между прочим, уже зима: как-никак, а декабрь уже начался.

Теперь вот что. Паша, бывший хозяин теперь уже моей комнаты (далее для удобства я буду называть её конурой), по приезде меня с вещами на Гражданскую дал мне 3 тысячи, чтобы я заплатил, не могу вспомнить, конкретно за что, но, точно, связанное с канурой или телефоном в квартире 13 - какой-то долг.

На утро, моё первое утро в конуре - бр-р-р, как холодно, я первым делом сходил в шарашку, где режут стёкла нужного размера. Пришлось раскошелиться - ну и подлец же этот Паша, устроивший мне холодрыгу и раскош'eль!.. А во двор дома Раскольникова мне войти не удалось - теперь ворота были на установленном жильцами дома кодовом замке.

Переехав, я, естественно, должен был прописаться по адресу своего нового места жительства на Гражданской. Так совпало, что в те времена происходила постепенная замена паспортов старого, советского, образца, то есть серпасто-молоткастых, новыми, российскими, с двуглавыми орлами о трёх коронах, и поэтому в подобных моему случаях паспортные столы милиции не штамповали по быстренькому печати о прописке в старых паспортах, а забирали их вместе с фотографиями, чтобы выдать взамен их уже новые паспорта, естественно, с новой пропиской. И производилась процедура замены старых паспортов новыми дольше, чем просто прописка в паспорте. Так что, сдав старый паспорт с фотографиями в начале декабря, я оставался без главного документа аж до 12 января 2003 года - дело в том, что в срок выдачи мне нового паспорта затесалась череда выходных дней, посленовогодних и околорождественских. И в этот долгий период своего беспаспортства я был лишён возможности куда-либо устроиться на работу по причине этого самого отсутствия у меня паспорта. Так что на данные Пашей мне 3 тысячи рублей мне предстояло тянуть полтора месяца.