И уйти в закат

— Кстати, об этом я и хотела поговорить, — сказала я. — Я провела здесь уже почти сутки, вы живете общиной, несколько раз в день включаются громкоговорители, и люди слушают твои проповеди, и я их тоже послушала, но так и не поняла, во что именно вы верите.

— А что же ты поняла, сестра? — улыбнулся он. — Что именно ты услышала?

— Про то, что надо верить, что вера поможет пережить любые трудности и прочую стандартную байду за все хорошее и против всего плохого, — сказала я.

— В общине живут люди, которые прошли посвящение и приняли веру, сестра, — сказал он. — Когда человек впустил веру в свое сердце, нет нужды постоянно напоминать ему об объекте веры.

— Может быть, тогда и проповеди читать не стоит? — поинтересовалась я.

— Проповедь напоминает человеку, что он не один, — сказал Джеремайя Питерс. — Проповедь — это цемент, который склеивает камни нашей общины в единый монолит.

— Ну, я не проходила посвящение, так что можно мне просто на словах рассказать? Во что вы верите? В Ктулху? В Летающего Кукурузного Монстра? Кого все эти люди должны поминать в своих молитвах на ночь, кто присылает им покой, утешение и вот это вот все?

Питерс отложил вилку и нож и торжественно скрестил руки на груди.

— Они должны поминать меня, ибо именно я дарую им покой, утешение и вот это вот все, сестра, — сказал он. — Ибо я — бог.

Он умудрился сохранить серьезное выражение лица, но я все равно чувствовала, что меня разыгрывают, и обернулась, чтобы посмотреть на Кайла.

Тот вынул руки из карманов, и на лице его тоже не было и тени улыбки.

— Нет бога, кроме Джеремайи Питерса, — сказал он. — И Джеремайя Питерс — сам себе пророк.

Глава 23

Либо они не шутили, либо за актерскую игру обоим можно было вручать Оскара, Золотой Глобус и Золотую Малину в придачу, чисто для комплекта.

Я бы не смогла про себя такое заявить и не рассмеяться в процессе.

Вообще, когда человек говорит о себе и своей миссии… Даже не так. Когда человек говорит о себе и своей Миссии, и относится к этому слишком серьезно, это первый признак, что от него стоит держаться подальше. Потому что фанатик может принести в жертву своей идее все, включая и окружающих его людей. А уж когда человек объявляет себя богом, это апофеоз, последняя ступень фанатизма, это значит, что отныне никаких моральных ограничений для него нет, потому что он считает, что стоит выше всех, и общие правила на него не распространяются.

— А, поняла, — догадалась я. — Это, наверное, в том плане, что бог везде, в каждом человеке есть частичка божественности, и нужно просто настроиться на нужную волну, чтобы раскрыть весь свой потенциал…

— Нет, — сказал Джеремайя. — Люди — это просто люди. Они — моя паства, а я — их пастырь. Я — бог.

Либо бог, либо псих. Что-то, вероятно, мой житейский опыт или чутье бывалого копа, настаивали на втором варианте. Но он мог творить чудеса. Обратил сидр в воду, а потом воду обратно в сидр.

Этого, конечно, мало, чтобы считаться полноценным божеством, но ведь было и другое. Все эти чудесные исцеления и… Интересно, если меня похитили по его приказу, можно ли считать, что это было божественное похищение?

— Вижу, что тебе трудно принять это знание, сестра, — сказал он.

Но на меня его сила не действует…

— Ладно, — сказала я. — Допустим. Ты — бог, все вокруг — просто люди. А я?

Джеремайя вздохнул, протер салфеткой воображаемое пятнышко соуса в уголке рта.

— Кайл, оставь нас.

И я опять ошиблась. Я думала, мордоворот начнет возражать, говорить, что я могу быть слишком опасна, а Питерс улыбнется и заявит, что я не причиню ему вреда, но этот диалог состоялся только в моем воображении.

В реальности Кайл просто отлип от стены и вышел.

— Полагаю, сейчас меня ждет какое-то откровение, — заметила я.

— Ты — особенная, сестра Роберта.

Так себе откровение. Папа мне тоже такое говорил.

Они оба говорили.

— И в чем же заключается моя особенность?

— Полагаю, именно это нам и предстоит выяснить. Ты не вспомнила ничего интересного о своем прошлом?

— Ничего такого, о чем стоило бы говорить.

— Что ж, — он забросил в себя еду, пожевал, запил все это дело сидром. — Значит, ты не знала? Люди, которые выдали тебе задание, ничего обо мне не рассказали?

— Теневики, — сказала я. — Они много умалчивают, много говорят, но верить им нельзя.

— Все так, сестра. Все так.

Он отправил себе в глотку очередную порцию еды. Бог, не бог, это науке пока неизвестно, но пожрать он был явно не дурак.

За окнами стремительно темнело. Когда я садилась за стол, на улице еще были сумерки, сейчас же там была непроглядная тьма — дом Питерса стоял на краю общины, и окна столовой были обращены к полям, в которых уже никто не работал.

— Я заметил, что ты практически не притронулась к своей тарелке, сестра.

— Новости о твоей божественности так меня взволновали, что я лишилась аппетита, — сказала я.

— Мне жаль, сестра. Но тебе нужно поесть. Твоему организму требуется энергия для выздоровления.

— Так же, как и твоему?

— Разумеется, — кивнул он. — Полагаю, что рана, нанесенная тобой, будет заживать… естественным способом.

— Ты уже можешь ходить, — заметила я. Чувство вины из-за этого выстрела у меня так и не появилось. Он же сам меня попросил.

— Могу, но медленно и на короткие расстояния, сестра, — улыбнулся он. — И мне пришлось послать людей в ближайший город, где есть аптека, чтобы они купили болеутоляющее. У нас здесь нет врачей, сестра, поэтому тебе нужно самой позаботиться о себе.

— А почему это тебя так волнует? Что тебе за дело до моего организма и его выздоровления?

Он отложил столовые приборы и тяжело вздохнул.

— Знаешь ли ты, как трудно быть богом, сестра? — спросил он. — Как печально стоять на вершине в гордом одиночестве?

— А твоя община? Разве ты одинок среди всех этих верующих?

— Они — люди, — сказал он. — Они важны для меня, я помогаю им по мере сил, и они верят в меня по мере их сил, и помогают моему делу по мере возможностей, и они нужны мне так же, как я нужен им, но они не способны меня понять. Они — всего лишь люди.