И восходит луна

Маделин только держали. Она смотрела с любопытством и безо всякой жалости. И Грайс не понимала, почему она не жалеет их - они ведь умрут. Все так просто, их скоро не будет. Для них уже приготовлен серп. И он срежет их, как мама срезала цветы в саду. И они упадут, как цветы падали в мамину корзину, а потом ими украсят дом. Грайс заплакала.

– Страшно?
– спросила Лайзбет.

Какие глупости. Грайс не было страшно - совсем-совсем. Она чувствовала огромный, болезненный ком в груди, будто там вращались железные штыри. Это была жалость.

Она была горяча, как огонь, к которому поднесли руки Грайс. Она почувствовала запах паленой плоти прежде боли. Она - богиня для них, они были бы рады ее сжечь, но она нужна им. Они ее только помучают.

Грайс закричала, боль проникла даже в кости вместе с огнем. Ее руки горели, она видела, за золотой завесой огня, как плавится ее кожа, слышала, за его ревом, треск плоти и чувствовала ее запах. Почти не неприятно, можно считать, что здесь готовят жаркое. Слезы лились сами по себе, и крик будто тоже был - сам по себе. Боль не отрезвляла, а пьянила, и Грайс чувствовала, что упадет - прямо сейчас. Но ее держали, и держали еще долго, ничто не заканчивалось.

Грайс думала - у ребенка под ее сердцем еще не бьется его собственное сердце, оно не может остановиться.

И никогда не остановится, такова его природа.

Грайс кричала, громко, отчаянно, и ей было радостно, что Маделин рядом. Но она не ощутила ненависти, горячая жалость жгла ее вместе с огнем. Ее оттолкнули на траву, боль была такой, что все потемнело, даже костер.

Грайс открыла глаза, когда ее пнули, как собаку. Она снова улыбнулась, а потом посмотрела на свои руки. Обугленные, тошнотворно пахнущие кости. Кости и только. Ее руки превратились в кости, она была устроена, как и всякий другой человек. Они не двигались, Грайс даже плечом повести не могла без страшной боли.

Она была бы искалечена, а скорее всего мертва, будь она человеком - полностью. Не будь в ней бога. Грайс посмотрела на Лайзбет. Та подняла ее за шкирку, заставила вскинуть руки.

– Посмотрите!

И они смотрели.

– Она исцеляется.

Грайс не чувствовала этого, боль заглушала все. Но вскинув взгляд, она увидела, как пепел сходит с костей, кости становятся белыми, обрастают плотью, как вены вытягиваются вновь, как кожа покрывает обнаженное мясо. Грайс дрожала от тепла и боли.

– Эта шлюха - ключ к тому, чтобы мы могли выжить. Восславим ее, ибо она подарит не ребенка богу, а жизнь - нам. Она - наша мать, мать Бримстоуна.

Девочки издали животный визг, в котором нельзя было различить их голосов. Они оставались бессловесными.

Маделин сказала:

– Это глупо, Бейтси.

– Ты следующая окажешься в костре.

– Ты считаешь, что можешь вести на смерть девушек просто потому, что тебя чем-то очень обидел Дом Хаоса?

Маделин ударили, но - не сильно. Ее не хотели портить, она должна была достаться Госпоже.

Девочки очень жестокие существа. Нет никого хуже девочек. Девочки мучают, причиняют боль, кусаются и царапаются. Грайс вспомнила, как ее заперли в шкафчике в шестом классе, и она пыталась выйти, а девочки постарше били ногами по железной двери. Они говорили:

– Нравится тебе? Нравится сидеть в темноте? Ты же делаешь это дома?

Они смеялись, как птички. Грайс ненавидела их.

Но сейчас в ней не было никакой ненависти. Наоборот, она любила их. Жестокие девочки, мертвые девочки. Здесь не останется ничего. Грайс вдруг почувствовала то же, что и Маделин - уверенность.

– Скажи что-нибудь ты, - Лайзбет дернула Грайс. Грайс встрепенулась, обвела взглядом ряды одинаковых белых масок.

– Мне так жаль, - сказала она. Глаза у нее опять наполнились слезами. Кто-то засмеялся. Они все-таки были настоящими, и жестоки были, как настоящие.

Лайзбет спросила:

– Чего же тебе жаль?

– Всех здесь. Я жалею, что вы будете мертвы. Это ужасно. Наверное, среди вас есть те, кто не убивал. Они не заслуживают смерти. Но тоже умрут.

– Глупая сука, - сказала Лайзбет.
– Тебе не должно быть жаль. Ты ведь умрешь раньше, чем последняя из нас.

Грайс пожала плечами. В руках больше не ощущалось никакой боли. Грайс чувствовала себя свежей, отдохнувшей. Ночь была в самом разгаре, и телу Грайс было хорошо от нее.

Лайзбет толкнула ее на траву, и Грайс проехалась по ней. Ее подобрали две девочки, лезвие привычно ткнулось ей в спину. Маделин стояла рядом, сложив руки на груди. Ее ловкие пальцы выстукивали по плечу неслышную Грайс мелодию. Она заскучала.

Лайзбет, почувствовав это, словно она была импресарио, развлекающим именно Маделин, провозгласила.

– Призовем же нашу Госпожу, и пусть она возблагодарит нас за дары, которые мы принесли ей.

– Довольно сомнительно.

На этот раз Лайзбет пропустила слова Маделин мимо ушей. Одна из девушек вышла вперед и передала Лайзбет канистру бензина. Ее хрупкие, белые пальчики до боли сжимали ручку - она волновалась. Может быть, в Бримстоуне, это была почетная обязанность, а может Лайзбет пугала ее. Грайс подумала, сколько из них - убийцы. Что они чувствуют сейчас? Хотят ли убивать снова?

А может им страшно? Может, они не понимают, во что ввязались. Чокнутые девочки, глупые девочки.

Лайзбет плеснула керосин в огонь, и пламя взметнулось, будто к самому небу, Грайс невольно отшатнулась от него, испытывая страх и боль, которые принесли ей дикие девочки, заново.

– Выходи же! Выходи же, Госпожа, будь здесь для нас, своим присутствием разгони тьму.

И Грайс подумала - Лайзбет ведь говорит так, будто она настоящая культистка. Поколения жрецов говорили сквозь нее, это не вытравишь и не уничтожишь. Она та, кем родилась, как и Грайс.

Лайзбет говорила так, будто это был культ какой-то богини.

Девочки расступились, уступая место лесу.

Она появилась из ночи, из самой темноты. Неслышная, ступающая, как дикий зверь. Все на ней было черное, она была облачена с ног до головы, перчатки скрывали руки, длинное платье скрывало тело, вуаль скрывала лицо, и даже волосы были скрыты под платком. Она была никем, тенью. Ее ноги ступали по напоенной росой траве, как по иглам - неясная болезненность ее шага пугала.

– Госпожа, - сказала Лайзбет, и все склонились, упали ниц, распластались на земле. Стоять остались лишь Грайс и Маделин. Грайс посмотрела в сторону леса, раздумывая, стоит ли бежать. В них будут стрелять, определенно. В Маделин могут попасть.