И восходит луна
Шрифт:
– Это очень приятно, - сказала Грайс.
– Спасибо большое.
И вдруг Лайзбет подалась к ней, ее пальцы скользнули за ткань платья, вцепились ей в бедро.
– Шлюха для шайки развращенных недолюдей. Вы там все трахаетесь, да? Тебя все они трахали? Ты предала людей, свой вид, меня тошнит от тебя.
– Мне очень жаль, - вежливо сказала Грайс. Она не знала, что еще добавить. Ситуация была такой абсурдной, что Грайс засмеялась. Смех клокотал в ней, как кашель, и ремень, впивающийся в шею, душил ее сильнее, когда она дергалась, заливаясь в истерике.
Пощечина обожгла щеку.
–
– Я не удержалась. Все это звучало так смешно и дико. Я не хотела тебя обидеть. Хотя ты и хочешь выкачать из меня всю кровь. Ты правда устрашающая. Просто иногда я не могу справиться с собой.
Лайзбет засмеялась тоже - весело, будто они были знакомыми, только начинавшими узнавать друг друга, будто они могли стать друзьями и уже начинали друг другу нравиться.
– А ты довольно чокнутая.
– Ты увидишь, какая я чокнутая, если не дашь мне флуоксетин.
– Звучит, как угроза.
– Да, но на самом деле я просто начну плакать.
Они обе улыбнулись. Грайс чувствовала себя очень странно - она не могла понять всей чудовищности своего положения из-за транквилизатора. Ей казалось, будто и это поправимо, причем как-то очень просто.
Лайзбет снова дала ей затянуться сигаретой.
– Мне жаль, что ты на другой стороне.
Грайс выпустила дым к потолку. Она сказала:
– Я не думаю, что это война.
– Никто не думает, - коротко сказала Лайзбет. Ее нервные руки метнулись к хвосту, перетянули копну ярко-рыжих волос.
– Если бы не Госпожа, я бы никогда не подумала, что мы можем не только прятаться. Прятать свою ненависть, себя, свою жизнь. Госпожа научила меня нападать.
Сейчас, подумала Грайс, по законам жанра Лайзбет должна была рассказать свою слезливую историю. Нужно было вежливо выслушать ее и посочувствовать.
– Знаешь, что ждало тебя и твое дитя там, дома? Знаешь, что бы сделали с ним при рождении?
– Знаю. Отрубили бы голову, чтобы доказать, что этот ребенок - божественной крови и превосходит смерть. Чтобы доказать, что он не похож на меня. Не человек.
Грайс хотела добавить что-то еще, но нахмурилась.
– Ты из жреческой семьи?
Лайзбет хмыкнула:
– Ни хрена. Эта дрянь обошла меня стороной. Но моя мама - была. Сбежала с отцом - досрочно. Ее даже не выбирали. Божественные мальчишки были тогда еще божественными малявками. Но Ионатан приказал найти маму. Я думаю, он ее самолично сожрал. С него бы сталось. Мне было десять, когда ее нашли. Он ее забрал. А про папу моего ты и так знаешь. Я думаю, поэтому Дайлан и выбрал его - из других преступников. Они очень мстительные твари.
Какая печальная история, подумала Грайс, маленькая девочка, потерявшая родителей, мстит врагу, который заведомо сильнее нее. Грайс прониклась к ней чем-то вроде уважения.
– А ты?
– спросила вдруг Лайзбет.
– Неужели с тобой все так просто?
– Со мной все очень просто. Кроме того, что я родилась в Юэте. Там все довольно сложно, особенно с ирригацией.
– Почему ты такая смешная?
– спросила Лайзбет.
– Мне будет так жаль тебя мучить.
– А тебе обязательно это делать?
Лицо Лайзбет приобрело задумчивое выражение. А потом она сказала:
– Да. Ты носишь внука убийцы моей матери. Я
хочу сделать тебе больно.– Я бы не сказала, что это особенно справедливо, - протянула Грайс. Даже сейчас ей было стыдно перед Лайзбет, она должна была сказать ей что-то, поддержать беседу и каким-то образом выбраться отсюда, но вежливые, участливые слова в голову упрямо не шли.
Давай же, Грайс, ты нашла их даже для Ноара на единственный день рожденья, когда он пригласил тебя.
От мучительных раздумий Грайс отвлек звук шагов и надсадный, немилосердный скрип каталки. Дикие девочки, лишенные лиц, катили перед собой каталку со спящей Маделин. Даже во сне она была прекрасна. Впрочем, очень скоро, прекрасную Маделин вывезли из поля зрения Грайс. Она успела заметить, как дикие девочки метнули испуганные взгляды в сторону Лайзбет, но она вытянула руку, махнула им.
– Спокойно, девчонки, никто отсюда не выйдет, снимайте маски, если вам жарко.
Они судорожно мотнули головой, напомнив Грайс медсестер из «Сайлент Хилла». Да уж, будь Аймили сейчас рядом, она бы прыгала от радости и, возможно, даже сфотографировала пару кадров для своего гиковского инстаграмма.
Грайс попыталась развернуть голову к Маделин. Ее перекладывали с каталки на кушетку, пристегивали ремнями.
– Это твоя подруга?
– спросила Лайзбет.
Грайс только осознала, как мучительно она пыталась повернуть голову. Ей хотелось увидеть Маделин, посмотреть, в порядке ли она.
– Она жива, - сказала Лайзбет.
– А теперь ты ответь на мой вопрос.
Грайс не знала правильного ответа, а в таком случае вежливо говорить полуправду.
– Мы хорошо общаемся, - сказала Грайс.
– Интересно, - кивнула Лайзбет.
– Вы близки?
– Весьма.
– Вы станете еще ближе. Вы разделите, буквально, самое дорогое.
Грайс едва не засмеялась снова от того, что ей на ум пришла реклама «Кока-колы». А потом она поняла, что именно разделит с Маделин. Кровь. И Грайс не знала, как это отразится на ней и на самой Маделин.
– Не думаю, что она станет бессмертной надолго, - продолжала Лайзбет.
– Но если бы мы могли даже в ограниченных количествах использовать твою кровь, это стало бы звездным часом для Бримстоун.
– Вы уже подумали, как распорядитесь этим сокровищем?
– подала голос Маделин. Она говорила хрипло, насмешливо. Транквилизаторы явно повлияли на нее минимально. А может она и вовсе была просто пьяная. С нее бы сталось.
– Заткнись, сука!
– рявкнула вдруг Лайзбет.
– А ты злобная, подруга. Я ожидала кого-то вроде убежденных коммунистов, а не сборище девочек из фильмов ужасов.
Маделин говорила так же вальяжно и нагло, как обычно. Грайс сочла своим долгом предупредить.
– Она не чурается рукоприкладства.
– Да ладно? Может нас и на дыбе пытать будут?
Голос у Маделин был самый жизнерадостный. Грайс вдруг представилось, что они вместе просто отправились в путешествие и теперь, как настоящие подруги, разбирали вещи в отеле и жаловались на происходящее.
А может у них и кондиционера нет? И все такое прочее. И где конфетки на подушках?
Грайс почувствовала, что сознание снова уплывает. Маделин в ее воображении, мучительно-светлая, заходилась смехом.