И восходит луна

В этот момент снова зашла Лайзбет, а вместе с ней другие дикие девочки. Грайс не успела рассмотреть громоздкий инструментарий, который они завезли. Наверняка, это было что-то вроде аппарата для диализа.

– Уж извините, - сказала Лайзбет.
– Чем богаты. Но мы успели кое-что подготовить.

– Можно посмотреть?
– спросила Грайс.

– Ты и вправду такая наивная девочка?
– Лайзбет потрепала ее по щеке. Другие дикие девочки копошились рядом, трогали ее, обрабатывали ей руки, вставляли иглы в вены. Скосив глаза, Грайс могла увидеть длинные трубочки, по которым тянулась, будто сок в чей-то жадный рот, ее кровь.

– Разве это не убьет нас обеих? Я не думаю, что вся моя кровь уже изменена!

– Это может убить ее. Мы посмотрим.

– У нас хотя бы одна группа крови?
– спросила Грайс.

– Шанс один из четырех. Но есть еще шанс, что твоя кровь пригодна для переливания ей. Считай сама, если любишь комбинаторику.

Они долго настраивали аппарат, потрескивавший, с нажимом вытягивавший из Грайс кровь. Грайс чувствовала мучительную слабость. Интересно, могло ли их с Кайстофером дитя восстанавливать кровь с такой же скоростью, с которой аппарат выкачивал ее. Грайс слышала, как кровь Маделин капает в подставленную емкость - мерный, гулкий, несоразмерно громкий звук.

– Часа три, - сказала Лайзбет, проверяя настройки прибора.
– Молись, Маделин, чтобы у нас вышло. Тогда у тебя будет еще немного времени.

– Я начну прямо сейчас. У меня есть бог, чтобы ему молиться.

Голос Маделин звучал все так же уверенно, будто это не ее кровь капала сейчас вниз с таким мерзким звуком. Трубки соединяли их, как провода, кровь Грайс шла в тело Маделин, медленно, болезненно, покидая саму Грайс.

Лайзбет прошла мимо, щелкнув Грайс по носу.

– Отдыхайте.

Девочки двигались как-то странно, дерганно. И Грайс поняла - они боялись. Отчего они боялись? Грайс и Маделин ничего не могли сделать им. Они были связаны, не представляли никакой опасности, и даже кровь их им больше не принадлежала. А потом Грайс поняла, с отвращением поняла, в них видят их далеких покровителей - Кайстофера и Дайлана. На них обращены страх и ненависть.

Дикие девочки в жутких масках не считали, что Грайс и Маделин люди вроде них самих. Они были функционерами божественной системы. И их спешили оставить.

Грайс истекала кровью, одно ее радовало - условия были намного более стерильными, нежели раньше. Она смотрела в потолок, чувствуя, как ее будто становится меньше, все становилось блеклым, вялым.

– Серьезно?
– спросила Грайс.
– Ты думаешь, все будет хорошо?

– Абсолютно, - убежденно сказала Маделин. Голос ее звучал вполне бодро.
– По крайней мере, у тебя. А теперь, моя сладкая, расскажи-ка мне какую-нибудь сказку. Хочу слушать твой журчащий голос, чтобы знать, что ты не умерла от страха.

– А ты не умрешь?

– Не знаю, сложно сказать, - она засмеялась, и, видимо, дернувшись - зашипела. Грайс впервые поняла, что ей тоже больно. Ей стало неприятно, захотелось помочь Маделин, вытащить из нее иглы, погладить, обнять.

– Говори, - сказала она.
– А я попытаюсь поспать.

Голос у нее был жесткий, почти жестокий, как будто она отдавала Грайс приказ на войне, которую они вели только вдвоем. Грайс нахмурилась. Ей хотелось подумать о том, как им отсюда выбраться. Она пробовала дотянуться до ремней пальцами, пораскачивать кушетку, но ничего не вышло, и в голову больше ничего не шло. Наконец, Грайс сказала:

– Хорошо. О чем ты хочешь, чтобы я говорила?

– О своей жизни. Я, между прочим, раскрыла тебе самые сокровенные тайны моего бытия, а о тебе я только знаю, что ты - культистка из Юэты.

– Это моя основная драма.

– Ну, если ты такая скучная, то просто не мешай мне.

Как она умудрялась говорить так спокойно? Она ведь могла умереть через пару часов, но голос ее был свежим и бодрым, как если бы она, отлично выспавшись, готовилась провести весь день на теплом пляже, у кромки лучшего на свете моря. Грайс молчала, слушая ее мерное дыхание, чередовавшееся со звуком разбивающихся капель ее крови. Постоянное гудение аппарата было почти незаметным, шло по самому краю сознания.

Грайс сказала:

– Я родилась и выросла в семье культистов. Мои мама и папа всегда любили Дом Хаоса больше, чем меня и моих сестер. Я была вроде как совершенно одинока, но при этом меня никогда не оставляли в покое. Я участвовала во всех этих глупостях - мессы, "Книги восходов и закатов", жертвоприношения зверушек, собрания верующих, просмотры шоу телепроповедников из Нэй-Йарка. Вся моя жизнь вращалась вокруг культа, но я не была этим, я не была частью этого, я хотела быть больше, чем это.

Маделин молчала и слушала, что было для нее вовсе не характерно. Грайс вдруг почувствовала комок в горле, который побуждал ее рассказывать, никогда прежде она не ощущала ничего такого, будто что-то проталкивало слова через ее глотку.

– Никто не возлагал на меня никаких надежд, у меня не было склонности к работе с людьми, которой обычно посвящают себя члены культа Дома Хаоса, я не любила мессы и ритуалы, меня пугали истории о богах, казнящих кого-то, я не понимала всего этого глобального Стокгольмского синдрома вокруг богов. Почему они живут с этим? Что заставляет их проповедовать верность богам? Почему им не кажутся чудовищными все эти истории? У меня не было ответа на все эти вопросы. Даже так: ни на один вопрос никакого ответа. Я просто жила в этом, позволяла запирать себя в темной комнате на время месячных, отказывалась от еды в полнолуние, бичевала себя и пророчествовала вместе с сестрами на праздниках - это было частью моей жизни. А потом я пошла в школу, и там все было по-другому. Другие люди после работы приходили и смотрели телевизор вместе со своими детишками, ехали в кафе, пить сверхсладкие молочные коктейли с растительными жирами или гуляли в парке. Там были другие дети, с велосипедами, конфетами, живущие в высоких домах без месяца над ними, играющие в компьютерные игры, одевающиеся в любые цвета. И я совершенно не знала, как с ними быть.

Грайс показалось, что Маделин засмеется - прямо сейчас. Но Маделин молчала. Грайс подумала, что ей стало плохо, но Маделин дышала размеренно и спокойно. Она что, слушала? Впервые Грайс слушал кто-то, кроме ее психотерапевта.

– У меня перед глазами был Ноар. Мы учились в одном классе. Он будто забывал о том, кто он, переступая школьный порог. Ему все удавалось, все его любили, никто не смотрел на него, как на прокаженного. Он был капитаном футбольной команды, у него были друзья, а я была заучкой с последней парты, которая может спрятаться от мира только за сальными волосами и факультативами. Понимаешь? Я была полной противоположностью Ноара. Я была неудачницей. И это всегда то, кто я есть. Я сбежала, самым позорным образом, сразу после выпускного. А они едва это заметили - у них не было насчет меня никаких надежд. Я никогда, никому не была нужна. Я всюду лишняя. Я даже сама себе - лишняя. У меня никогда не было желания сильнее, чем чтобы меня никогда не было.

Грайс замолчала. Теперь ей было все равно, слушает ее Маделин или нет.

– А знаешь, что самое забавное? Что я на самом деле в себе ненавижу? Никакая я не несчастная барышня, страдающая от застарелых травм. Ничего со мной не было такого, что могло бы повредить мою хрупкую психику. Я страдала ни от чего, я страдала, и не могла остановиться. Вот за что я себя ненавижу! Грайси - слабачка, Грайси и не достойна лучшего, потому что не заслужила этого. Грайси ломается от ветра, Грайси ни в чем никогда не уверена, Грайси не может стать близкой никому, потому что боится людей, Грайси ненавидит свою семью, Грайси ненавидит себя, Грайси чокнутая, но, самое главное, самое мое любимое - у малышки Грайси нет для этого ни малейшего повода! Она выдумала себе миллион страданий, у нее миллион проблем, но она не имеет на них права. Она просто слабачка, и особенно - сейчас, когда говорит об этом.