И все небо для нас

– Молчи, хрюшка, – достаю салфетку и начинаю вытирать ей лицо.

Мила вырывается, выхватывает салфетку и с жаром заявляет, от переизбытка чувств оплевав меня сладкими слюнями:

– Я сама могу!

Вытираю свое лицо салфеткой и качаю головой.

– Решила быть самостоятельной?

– Да!

– Ну, хорошо. Тогда следующую шоколадку покупай на свои деньги, – разворачиваюсь и иду дальше.

Плохо, очень плохо манипулировать ребенком. Да еще и такими словами, как «шоколадка» и «деньги».

– Какая же ты плотивная, Вела! – пищит позади сестра. – Злючка!

Не оборачиваюсь. Часто говорю что-нибудь не то и тут же хочу извиниться, но гордость наступает на горло и запрещает поддаваться мягкосердечию. Приходится быть жесткой «злючкой».

– Не обижайся на сестру, – говорит дядя. – У нее сейчас трудный период.

– Ты пло месячные? – как можно громче спрашивает сестра.

Краснею. Нельзя же вот так спокойно говорить о таких вещах!.. или можно?

– Нет. На плечах Веры лежит большая ответственность. Она отвечает не только за себя, но и за тебя.

– Так она это и ланьше делала…

– Раньше все было по-другому.

Ускоряю шаг, чтобы не слушать, что Тихон наплетет сестре. Глаза щиплет, ветер сдувает редкие слезинки, размазывая влагу по щекам. Да, раньше все было по-другому. Раньше с нами была мама. Неважно, что она не могла о нас позаботиться; мы все равно были ее детьми. А теперь над нами всюду только бескрайнее пустое небо, и неизвестно, как сложится наша дальнейшая судьба.

Запрокидываю голову, чтобы солнечные лучи высушили непрошеные слезы. Я не позволяю себе плакать при сестре. Даже сейчас, когда душа истерзана и вывернута наизнанку, слезные железы едва выдавливают из себя крошечные слезинки. Есть что-то такое в моей голове, что не дает расклеиться. Какой-то внутренний держатель баланса.

# # #

Спустя несколько часов непрерывной ходьбы мы наконец делаем перерыв и прячемся под навесом остановки. За последние тридцать минут здесь не проехал ни один автобус, зато пролетают легковые автомобили и кроссоверы. В белом роскошном автомобиле замечаю семью, и мне становится завидно. Наверняка они сидят в своей коробке на колесиках, обдуваемые кондиционером, и не обливаются потом, как мы.

– Девочки, сейчас самое время сходить по делам, – говорит дядя.

– По каким делам? – невинно интересуется Мила.

Хватаю ее за руку и отвожу в сторону. Она не сопротивляется, но несколько раз повторяет вопрос. Когда спускаемся, показываю ей на кусты.

– А-а-а, так вот, что за дела.

Мы возвращаемся под навес. Дядя стоит у дороги с вытянутым пальцем.

– А что он делает? – спрашивает Мила.

– Голосует.

– Но он же молчит? – ее лицо становится изумленным. Прыскаю. – Что смешного? – в шутку обижается сестра.

– Ну, это так называется.

– А можно мне тоже так сделать?

Задумчиво кошусь на дорогу. Машин поблизости нет, людей тоже. Мы одни на обочине шоссе… жуть.

– Ладно. Только не отпускай мою руку, поняла?

– Холошо.

За что люблю сестру, так это за ее отходчивость. Она никогда долго не сердится, только в самых редких случаях. Пожалуй, если бы у детей был конкурс «красоты души», она бы там победила. Не зря мама звала ее ангелочком. Видимо, что-то знала…

– Вон глузовик! – Мила тычет рукой вдаль.

Вывожу сестру к дороге. Она с энтузиазмом вытягивает палец и подпрыгивает от волнения. Крепко держу ее за руку. Не хватало еще, чтобы она выбежала на дорогу в приступе счастья.

Гудение грузовика все ближе. Клубы пыли взмываются в воздух. Сейчас нам всем не помешала бы маска с фильтрами. Ненавижу вдыхать всякую гадость.

– Девочки, осторожнее, – кричит дядя.

Грузовик тормозит. Шины трутся о дорогу. В какой-то момент мне кажется, что прицеп заносит, и я оттягиваю сестру назад, но все это оказывается лишь моим разыгравшимся воображением.

Фура останавливается, и дверца кабины распахивается напротив Милы, гордо выставившей палец. Дальнобойщик, улыбаясь, опускает солнечные очки на переносицу и спрашивает:

– Эй, малышка, зачем ты меня остановила?

В нем нет ничего особенного. Обычный дяденька. Но волнение противным клубком сжимается внутри. Пячусь, нога соскальзывает в овраг. Тихон ловит меня за предплечье и рывком ставит обратно.

– Ты в порядке? – дядя смотрит мне в глаза, а я почему-то цепенею. Язык не шевелится, только и могу, что кивнуть. – Хорошо.

Дядя подходит к грузовику:

– Нам бы немного сократить путь до города.

– Увы, мне до него нужно повернуть, но до ближайшего поста ДПС могу доставить, – отвечает дальнобойщик.

– Сколько возьмешь?

– Дочки? – кивает в нашу сторону.

– Племянницы.

– За бесплатно подвезу. Только места в кабине маловато, придется малой сидеть у кого-то на коленках. Полезайте, – водитель пригибает сиденье.

Забираюсь первой, дядя поднимает Милу и помогает ей сесть ко мне. Дальнобойщик возвращает кресло на место и Тихон садится на него. Мы трогаемся. Окна открыты, ветерок освежает разгоряченную кожу, приятно холодит лицо.

Водитель протягивает дяде руку:

– Валерий.

– Тихон.

– Как вас-то зовут, принцессы?

Держу рот на замке, а Мила выдает наши имена восторженным голосом.

– Рад с вами познакомиться, – Валерий подмигивает нам в зеркало заднего вида.

Никакой он не маньяк. Просто водитель, неравнодушный к опаленным солнцем путникам. Мила елозит у меня на коленках, подается вперед и хватается за спинки сидений. Держу ее за талию, плотно сцепив руки в замок на ее животе.

Все трое бурно разговаривают, смеются. Тихон рассказывает про последнюю волю мамы и удочерение. Как бы ни было больно, жизнь продолжается.

8

Мне удается вздремнуть в кабине, прислонившись лбом к спине сестры. Либо мне повезло, либо она сжалилась надо мной и решила посидеть смирно, чтобы я могла отдохнуть.

– Тут в паре часов езды заправка, – сообщает Валерий, когда я наконец продираю глаза. – Нужно подзаправиться, – он похлопывает себя по животу и смеется.

Дядя и Мила подхватывают его смех. Удивительно, как легко некоторые люди могут разрядить обстановку. К сожалению, у меня такой суперспособности нет.