И вспыхнет новое пламя

Пит подходит к столу, не спеша выкладывая из пакета буханку свежего хлеба. Я рассматриваю его из-под опущенных ресниц, отмечая про себя, что мой бывший напарник выглядит сильным и здоровым. На его щеках легкий румянец, а в волосах еще осталось несколько белесых снежинок.

– Разбудить меня без применения холодного оружия, - ворчит Хеймитч. Я поправляю его, уточняя, что это была всего лишь холодная вода, но он отмахивается от меня, как от назойливой мухи.

Пит улыбается и режет хлеб. Я, как зачарованная, смотрю на его руки, сжимающие буханку. Я помню, какими нежными они могут быть, знаю, как они могут обнимать, спасая от кошмаров.

– Угощайся, - говорит Пит, и я понимаю, что это он мне.

Часто моргаю, будто пойманная на месте преступления, и бросив безразличное: «Нет, спасибо», выбегаю из дома ментора, даже не прикрыв за собой дверь.

***

Вздрагиваю и с тихим криком откидываюсь на подушку. Что происходит? Как не мои воспоминания попадают в мою голову? Я, определенно, схожу с ума. Хочется плакать от бессилия.

Хеймитч со своего места кряхтит, пару раз причмокивает губами и просыпается.

– Привет, солнышко, - говорит он, криво улыбаясь.

«Солнышко, так меня называл только ментор, и изредка Пит». Чужая мысль. Снова.

– Привет, - отвечаю я. – Как Пит?

Эбернети подвигает стул ближе, наклоняется ко мне, уперев локти в колени, и смотрит исподлобья, хмурится.

– Китнисс, - начинает он, - похоже, Питу досталось больше, чем мы думали. Теперь ясно, что побоями дело не ограничилось. Капитолий опробовал на Пите один из редких способов воздействия на сознание. Доктора называют это «охмор».

Я слушаю очень внимательно, потому что в моем времени мало кто интересовался, что именно произошло с Мелларком, вынудив его ненавидеть Китнисс. Когда Пит пришел к власти и начались репрессии, людей уже не интересовали первопричины, их задачей было просто выжить.

– Слово довольно старое, точное значение утеряно, - продолжает ментор. – Это что-то вроде формирования условного рефлекса страха с помощью яда ос-убийц. Тебе досталось от них на первых Играх, так что ты примерно понимаешь, о чем я говорю.

Отвожу взгляд, боясь, что Хеймитч заменит мою растерянность. Я никогда не была на Играх. Это первая Китнисс Эвердин сумела их пережить и даже вытащить с собой Мелларка, а я выросла в Тринадцатом – даже в мое время этот Дистрикт не отправлял трибутов в Капитолий. Однако от мамы я слышала, что яд ос-убийц вызывает галлюцинации, панику, и, как следствие, страх, потому что он точно определяет твои уязвимые места.

Пока я размышляю, ментор снова рассказывает:

– Даже малая доза яда вызывает спутанность сознания, а при постоянных инъекциях и с использованием дополнительного оборудования, можно добраться даже до воспоминаний человека, трансформировать их так, как тебе нужно, и вернуть обратно искаженными.

Я чувствую, что меня снова тошнит. То о чем говорит Хеймитч отвратительно и бесчеловечно.

– Сноу сделал это с Питом? – спрашиваю я.- Он исказил его воспоминания о Китнисс?

Я настолько шокирована, что даже не замечаю, как говорю о Сойке в третьем лице. Когда все-таки спохватываюсь, то благодарю Бога за невнимательность ментора – он не заметил мой промах.

– Да, - отвечает он. – Исказил настолько, что парень видит в тебе врага. И хочет убить. Это что-то вроде защитного механизма.

Закрываю лицо руками, стараясь сдержать подступившие слезы. Я не верю, что такое может быть на самом деле. Мне рассказывали, что президент Мелларк ненавидел Огненную девушку по личным мотивам, приплетали сюда множество домыслов и слухов, а теперь я узнаю, что Пит – всего лишь жертва в умелых и безжалостных руках Кориолана Сноу. Парень, который любил Китнисс Эвердин настолько, что кто-то догадался превратить его любовь в оружие.

– Это… можно как-то исправить? – с надеждой шепчу я, но Хеймитч только качает головой.

– У докторов слишком мало информации, Китнисс. Они обещали попытаться, - говорит он, - в том числе и ради тебя, - он смотрит на меня, явно намекая на что-то, но я не могу понять суть.
– Никто не обещает полного выздоровления. Если отбросить прочее, то Пит теперь боится тебя, а победить страх труднее всего.

Ментор замолкает, и я понимаю, что мне тоже нечего сказать. Мы просто остаемся вместе в моей белоснежной палате еще очень долгое время, погруженные каждый в свои мысли, но, в конце концов, Хеймитч уходит, когда медсестра собирается сделать мне укол. Я совершенно не чувствую “укуса” иголки, потому что мои мысли далеко отсюда.

Я вспоминаю мир, затопленный кровью невинных, я вижу города, погрязшие в нищете, и людей, умирающих с голода. Меня учили, что виной всему Пит Мелларк. И в эту привычную уже схему теперь большими красными буквами вписано имя Кориолана Сноу. Как никогда ясно я понимаю, что Мелларк – пешка в руках настоящего злодея. Того, кто раз за разом вкалывал яд безнадежно влюбленному парню.

Сон медленно подкрадывается ко мне, и я все-таки засыпаю, но в моей голове уже полная ясность.

Первое – я убью Сноу.

Второе – я сделаю все, чтобы помочь Питу выбраться из его личного кошмара.

***

Из объятий Морфея меня вырывают громкие голоса непрошеных посетителей. Строгий и сухой женский голос, явно, принадлежит Койн. Два мужских я не узнаю. Намеренно не открываю глаза, прислушиваясь.

– …Если она еще слаба? – спрашивает первый мужчина.

– У нас договор. Эвердин потребовала освободить Мелларка. Моя часть сделки завершена, - отзывается женщина.

– Может, стоит ее разбудить? – третий голос я, как будто, уже слышала.

Кто-то касается моего плеча, слегка трясет. Бессмысленно и дальше притворяться, так что широко зеваю, потягиваюсь и распахиваю глаза. Прямо надо мной стоит темнокожий мужчина, который не пускал меня в палату к Питу. Вероятно, поэтому его голос и кажется мне знакомым. Боггс, если я не ошибаюсь?

Чуть позади стоит Альма Койн и седовласый мужчина с вполне добродушной улыбкой. Опять-таки, его я где-то видела. Как же это напрягает – путаться во времени и лицах!

– Плутарх, кажется, твоя Сойка проснулась, - с легким пренебрежением говорит Койн, обращаясь к седовласому, одновременно разрешая мою проблему.

Плутарх Хэйвенсби. Распорядитель Квартальной бойни, в которой участвовала Сойка, и один из подпольных организаторов Восстания. Теперь я вспоминаю, где видела его лицо: портрет этого мужчины висел в Штабе президента Хоторна на Доске почета – своеобразной стене памяти тех, кто оказал ощутимую помощь в борьбе с Капитолием.

– Да, я проснулась, - отзываюсь, уставившись на Койн.

Стараюсь передать в своем взгляде все презрение, которое испытываю к ней. Думаю, она его видит, но оно отражается от нее, как от зеркала. Президент молчит, вместо нее ко мне обращается Хэйвенсби.