И.А. Гончаров

Мы ведь тоже немножко с Вами последние Могикане…» [161] .

Что касается Гончарова, то его письма к Тургеневу, относящиеся к 1864–1868 годам [162] , носят иной характер. В них отразились противоречивые чувства и настроения. Дорожа дружбой с Тургеневым, отдавая должное его тонкому художественному вкусу и считаясь с его литературными оценками, Гончаров вместе с тем не в силах быть с ним вполне искренним, язвит и лукавит в своих письмах. «И, читая их… вы постоянно ждете, когда же, наконец, порвется слабая нить этой странной приятельской неприязни, ждете этого с нетерпением, потому что тягостно видеть, как искажается весь душевный лик Гончарова, поскольку он повернут к Тургеневу. И ждать этого недолго» [163] .

161

Сб. «И. А. Гончаров и И. С. Тургенев», стр. 42.

162

Все сохранившиеся письма Гончарова к И. С. Тургеневу 1860 и 1864–1868 годов опубликованы Б. М. Энгельгардтом в книге «И. А. Гончаров и И. С. Тургенев». Изд-во «Academia», П. 1923.

163

Сб. «И. А. Гончаров и И. С. Тургенев», Предисловие Б. М. Энгельгардта, стр. 26.

Летом 1868 года, в момент сильного творческого возбуждения, напряженной работы над «Обрывом», в Гончарове снова вспыхивают подозрения, что Тургенев будто готовит против него новые козни, выпытывает через знакомых Гончарову людей его замыслы, тайно следит за ходом работы над «Обрывом». Даже когда Тургенев проявил искреннее участие в его работе, Гончаров со злой иронией отнесся к этому: «какая бономия!» [164] Позднее до Гончарова дошли отрицательные отзывы Тургенева об «Обрыве». И с этого момента начался период уже нескрываемой вражды Гончарова к Тургеневу. Даже смерть Тургенева в 1883 году не избавила, не исцелила Гончарова от неприязни к нему, к памяти о нем.

164

Радушие!

* * *

Под влиянием каких же обстоятельств возник и дошел до такого печального предела конфликт Гончарова с Тургеневым? Чтобы понять это, надо вдумчиво вглядеться во внутреннюю жизнь Гончарова.

Творчество, писательское призвание были для него той сферой, той его Колхидой, куда он бежал от чиновничьей службы, которую так не любил, от невзгод и горечей личной жизни, и где дышал и жил по-настоящему.

«Я откровенно люблю литературу, — писал он Тургеневу 28 марта 1859 года, — и если бывал чем счастлив в жизни, так это своим призванием… Ведь не десять тысяч (на них мне мало надежды осталось) манят меня к труду, а стыдно признаться, я прошу, жду, надеюсь нескольких дней или «снов поэзии святой», надежда «облиться слезами над вымыслом…». А может быть, ничего и не выйдет: не будет; с печалью думаю и о том: ведь только это одно и осталось, если только осталось, — как же не печалиться!..»

Все сказанное здесь Гончаровым — истинная и глубоко трогающая правда.

Вполне естественно, что такое отношение к писательскому призванию и труду порождало крайне обостренную реакцию на все события и перипетии творческой жизни и литературной работы. Это, между прочим, подтверждается и мнением Тургенева о Гончарове. «Странности Гончарова, — как верно замечал он в письме к Полонскому 16 декабря 1868 года из Карлсруэ, — объясняются нездоровьем и слишком исключительной литературной жизнью» (курсив мой. — А. Р.).

Гончаров долго и мучительно вынашивал свои замыслы и был поистине сокрушен, когда увидел, что Тургенев, которого он считал замечательным «художником-нувелистом» и «миниатюристом», мастером только небольших повестей и рассказов, вдруг стал создавать с невероятной быстротой романы, в которых как бы опередил Гончарова и в разработке определенных тем и образов русской дореформенной жизни.

Поскольку сам Тургенев признал (в начале ссоры), что между «Дворянским гнездом» и «Обрывом» кое в чем «есть сходство», Гончаров выражал в одном из писем к Тургеневу беспокойство, что «внешнее, поверхностное сходство» романов, «тождество сюжетов» будет стеснять его, мешать ему разрабатывать «Обрыв» и что когда он напишет роман, самого его могут обвинить в заимствовании.

Насколько серьезно Гончаров тревожился за свою писательскую репутацию, свидетельствует, в частности, тот факт, что именно из-за пресловутого «сходства» некоторых положений в упомянутых романах он выбросил из рукописи «Обрыва» всю обширную главу «о предках Райского».

Окончательно сражен был Гончаров, когда нашел известное сходство некоторых образов и положений в «Накануне». В этом, а также в громадном успехе тургеневских романов и в его способности быстро писать, захватывая те характеры, житейские и психологические ситуации, над которыми он сам так кропотливо и медленно трудился, Гончаров увидел страшную угрозу своему творчеству в будущем.

Это, конечно, было тяжелое заблуждение. По всему своему существу художественный талант Тургенева, его стиль и манера письма, языковые средства иные, чем у Гончарова. Тургенев и Гончаров совершенно различно изображали взятый из действительности материал. Иногда, правда, и Гончаров и Тургенев фиксировали свое внимание на однородных явлениях жизни. Возможно, что, услышав от Гончарова рассказ о художнике Райском, Тургенев заинтересовался психологией художника и ввел в свой роман «Накануне» фигуру художника Шубина. Некоторые сходные черты имеются между Райским и Рудиным, но это обусловлено сходством тех жизненных фактов, которые наблюдали романисты. Существо же этих образов весьма различно, различна и их художественная трактовка.

Таким образом, «сходство» тургеневских романов с гончаровскими замыслами было поверхностным, что и дало повод Д. Минаеву выступить в 1860 году в «Искре» (№ 19) с юмористическим стихотворением «Парнасский приговор», в котором он пародировал третейский суд и, в частности, неосновательные обвинения Гончарова против Тургенева:

У меня герой в чахотке, У него портрет того же, У меня Елены имя, У него Елена тоже *; У него все лица так же, Как в моем романе, ходят, Пьют, болтают, спят и любят… и пр. и пр. [165]

165

* В первоначальном плане «Обрыва» фигурировала в качестве главной героини Елена, позже названная Гончаровым Верой.

Кстати сказать, Гончаров неожиданно весьма спокойно отнесся к этой насмешке над ним и даже нашел, что минаевские стихи «очень забавны» [166] .

«Жалкая история», как называл сам Гончаров свою ссору с Тургеневым, наполнила многие годы жизни Гончарова сложными и болезненными переживаниями. Она внесла глубокую и неисправимую травму в его душу и окрасила в мрачный и трагический тон многие дни его дальнейшей работы над «Обрывом».

* * *

166

См. письмо И. А. Гончарова С. А. Никитенко от 14 июня I860 года из Мариенбада.

В мае 1860 года Гончаров в третий раз едет в Мариенбад с надеждой написать там весь роман. Из Петербурга он выехал 7 мая на пароходе до Штеттина и затем до Дрездена вместе с А. В. Никитенко и его семьей.

В числе тех людей, к которым Гончаров относился с неизменным доверием и дружественностью, был один из либеральных деятелей цензуры, профессор русской словесности Петербургского университета и затем академик Александр Васильевич Никитенко (1805–1877). Дружеская связь между ними установилась еще с конца сороковых годов и продолжалась до смерти Никитенко. Гончаров считал его лучшим из друзей.

Дружба эта была основана на известном сходстве их как общественных, так и житейских взглядов, что, однако, не мешало им видеть и недостатки друг друга. Гончаров, судя по свидетельству одного из современников, сдержанно оценивал деятельность Никитенко как ученого. Никитенко же был весьма неважного мнения о характере своего друга.

Так, в дневниковой записи его по поводу ссоры Гончарова с Тургеневым говорится, между прочим, о «подозрительном, жестоком, себялюбивом и вместе с тем лукавом характере Гончарова» [167] .

167

См. «Сборник Российской публичной биб-ки», т. II, вып. I, П. 1924, стр. 174.