Идеалист

– Ну, чего ты, деда? Сказывай!

– Не лёгкий разговор затеяли мы, Борька!

– Пусть не лёгкий. Сказывай!..

Макар пересилил неохочую память, заговорил, притишив голос, чтоб не слыхать было в горенке, где в дневной усталости прикорнула на кровати Васёна.

– Было это после смертного боя, что случился под одной деревушкой на земле смоленской. Меня, считай уж неживого, всё ж вытащили, выходили добрые люди. И когда осилился, пошёл в леса партизан искать. Немцы уж далеко, под Москву подобрались. Надежда одна была – на партизан. Думал с ними довоевать до победного конца. Не день, не два по лесам блуждал. На одном хуторке сошёлся с другим солдатом, что из окружения выбирался. Тоже в надежде был на партизан. Вместе пошли по лесам. Наткнулись-таки на дозор. Привели нас в лагерь партизанский. Да заместо радости такой оборот получился, какого и в уме не держали! Пришли к своим, не похлёбку хлебать – от ворога землю родную отбивать. А веры нам ничуть! Командир, комиссар допытываются: кто, откуда, как тут, в лесах оказались? И вместе, и порознь расспрашивают. Хмурятся. Чуем – ни единому слову не верят! Ночь в землянке, под караулом продержали. А поутру… - Голос Макара пресёкся, притаился и Борька. Макар справился, заговорил ещё тише:

– Поутру вывели нас на бугор, поставили перед ямой уже выкопанной. Народ партизанский в полукруг собрали. Как ворогов нас обозревают. Командир, комиссар тут же, за каждым нашим взглядом, каждым движением следят. Комиссар бумагу из планшета достал, читает. Оказывается, мы не солдаты армии советской, а презренные трусы, к фашистам в услужение перекинувшиеся. Оказывается, под видом солдат, из окружения выходящих, заброшены в отряд, чтоб в нужный момент партизан предать…

Читает комиссар, будто ножом в самое сердце бьёт. И ни молвы нам в оправданье! Слышим последние слова: приговариваются к расстрелу…

Такое вот положение Борька: свои же, родные, и – против нас!..

Вышли два бойца с карабинами, затворами передёрнули, изготовились убрать нас из жизни.

По какому такому побуждению и теперь не ведаю, но подумалось в ту минуту не о том, что вот сейчас случится. А что после будет. На мне шинелишка, считай, почти новая была. Добрые люди из той деревушки Речицы где-то раздобыли. Надели, когда в леса провожали. И представились мне в той шинелишке дыры от пуль. Ведь кому-то достанется! Кто-то носить будет!.. Скинул я шинелишку, сложил у ног. Говорю: «Может, сгодиться кому». Встал перед стрелками. Гляжу поверх леса на небушко светлое, такое же, как над Семигорьем нашим. Напарник ладонь мою нащупал, сжал прощально. Не сказать, как горько сделалось от того, что свои же своим не поверили!.. От горечи несносимой в глазах горячо стало. Слеза, чую, по щеке небритой покатилась…

Борька заворочался, засопел, плотнее прижался, шёпотом спросил:

– И что?..

– Потом уж командир признался: «Слеза спасла тебя, солдат. Вражина перед смертью либо дрожит, либо злобой заходится. А слеза – это от обиды. Значит, свой, ежели в обиде…». И комиссар повинился: «Извини, земляк, - сказал, - время такое: вынуждены смертью верность Родине проверять…»

– Что потом-то?..

– Что потом? С напарником в партизанах отвоевали. Потом на Большую землю перебросили – танкисты надобны были…

– А ты, дедка, герой! – убеждённо сказал Борька. Макар погладил внучонка по таким же мягким, как у отца, как у Васёнки, волосам, ответил сдержанно:

– Не в геройстве, Борька, дело. Великую победу сотворили – страну от ворога оберегли. Лад своей жизни сохранили. Думали, так оно навек. Да в вере своей ошиблись. Был лад, пошёл разлад. И всю-то пролитую нашу кровушку против нас же оборотили… - Макар сказал это тяжко, самому себе сказал. Хотел прикрыть малого, чтоб от дедовой горечи в свой сон ушёл, да Борька запротестовал: сбросил одеяльце, сказал, не смирившись:

– Ещё про себя расскажи, деда!..

– В другой раз, Борька. Может чего вспомнится.

– Тогда сказку расскажи деда!..

– Сказки, Борька, давно все сказаны. Добрые были сказки. Нынче вот добрых сказок не слыхать…

– А ты расскажи те, что были.

– Те в книжках прописаны, сам почитаешь. Разве что-то вроде сказки, рассказать?..

Борька, довольный согласием деда, устроился поудобнее, приготовился слушать. Макар тоже лёг повыше на подушку, закинул руки за голову. Начал сказывать в задумчивости:

– Не так уж в годах давних, когда папка твой был ещё таким, как ты, жил на земле бо-ольшой народ. Такой большой, что ежели соединить всех в одного человека, то голова была бы у него в вечной шапке ледяной. Ноги омывались бы двумя тёплыми морями, а руки, когда б он раскинул их да ударил в ладони, подняли бы крутые волны ещё в далёких друг от друга океанах. И жил тот народ в труде, в согласии: пахал-сеял, хлебушек собиралзапасал, в праздники песни душевные певал. Заводы ставил, где надобность была, города вокруг заводов собирал. Края дальние дорогами соединял.

Соседей не обижал, и себя в обиду не давал. Миром жил, по справедливости. Старого и малого кормил, одежду ткал-шил, всякие машины делал, чтоб ездить, летать – на всё разума хватало! Детишек всех, что в городах, деревнях нарождались, в школах учил, к жизни справедливой готовил. И жил тот народ в безбедности, в добрых домах, в хлебном довольстве, в ладу с жёнами, землёй, друг с другом. Нравом добрый был, к тому ж доверчив, - кто на недостаток какой пожалуется. Тут же отзовётся, рубашку с себя скинет, отдаст.

Всё бы в лад. Да земля-то широка. Люду разного повсюду расселилось. Среди прочих обнаружился и особый, хваткий люд, что богатство выше добра, выше справедливости поставил. А кто богатство хоть раз под себя подгрёб, тот всякий удерж теряет, - что ни узрит, всё под себя гребёт! Да ещё власть прихватывает. Чтоб силой держать то, что подгрёб!

Вот и угнездился среди море - океанов особый жадный люд. Люто невзлюбил он большой народ за то, что тот по справедливости жил, и богатства, что у него были, общими сделал. Никому в том народе не давали отдельно от всех богатеть, каждый свою справедливую долю имел.

У океанского люда как: ежели не по-ихнему, значит, пригнуть того надобно, на колени поставить.

Испробовали войной на большой народ идти, не получилось. У большого народа и сила в защите оказалась большая. Размахнулся, да так ответил, что полвека по всем землям аукалось!

Тогда решили народ тот непокорный коварством извести.

Всякий, кто излишек в богатстве обрёл, услужников себе закупает. И закупленные эти услужники много годов думали и напридумали наслать на землю, где большой народ жил, дурные ветры, вредные дожди и снега. И стали от этой напридуманной вредности рождаться в здоровом народе эти самые, как их, мутанты.

– Мустанги, дед?..

– Нет, мустанги – это лошади дикие. А это мутанты, уродцы, оборотни по-нашему. Мутанты-оборотни эти приноровились запускать в свой же народ этакие ввёртливые микробы. Залезет такой микроб под череп и начинает изгрызать все светлые думы, которые делали народ единым и сильным. Светлые думы изгрызает, а чёрные думы напускает. И получилось так, что стали люди злобиться друг на друга, каждый собой озаботился, напрочь позабыл, как все вместе жизнь общую обустраивали. Микроб тот умственный и разобщил большой народ, разум затуманил, склонил чужим речам покоряться.