Идеальная для колдуна

Едва Амели успела договорить, Нил подался вперед, и она почувствовала на губах его губы. Она замерла от неожиданности, но вино и эта внезапная ласка опьянили настолько, что не было сил противиться и возражать. Хотела целовать мягкие податливые губы, чувствовать, как его рука неожиданно уверенно придерживает за талию. Она обхватила его за шею и льнула сама, ощущая, что сознание покидает ее. Создатель, как же было хорошо… Спокойно, пленительно, будто Амели покачивалась на теплых волнах. Без страха, возражения, без внутреннего протеста. Так вот оно как бывает… Совсем иначе.

Нил оставил ее губы и прижал Амели к себе. Так сильно, что было трудно дышать. Будто боялся, что она выскользнет из рук и кинется прочь.

— Я люблю тебя. Полюбил с той самой минуты, когда увидел. И влюблялся снова и снова, когда рисовал твой портрет, когда ваял твою статую. Нарочно караулил тебя в саду, чтобы ты хотя бы прошла мимо.

Амели не верила ушам. Слушала, замерев, чувствовала, как неистово колотится сердце. Наконец, с трудом отстранилась, чтобы заглянуть в серые глаза:

— Постой. Замолчи, прошу тебя!

— Почему?

Она покачала головой и закрыла горящее лицо ладонями:

— Ты знаешь не хуже меня, что не должен говорить все это. Я чужая жена — и этого не изменить.

— Ты любишь его? Своего мужа?

Амели лишь покачала головой и всхлипнула, пытаясь задавить подступившие слезы:

— Нельзя. Я даже представить боюсь, что будет, если он узнает. А он узнает. — Она отняла руки от лица и подняла на Нила полные слез глаза: — Что будет с тобой? С теткой Соремондой?

Он вдруг закаменел лицом, отстранился:

— Знаешь, мне все равно, что будет.

Амели подняла голову, прикрыла рот ладонью:

— Не говори так. Мне не все равно. Не прощу себе, если ты пострадаешь из-за меня.

Она подскочила на ноги, утерла пальцами лицо:

— Поехали. Немедленно.

Нил не спешил. Выглядел, скорее, растерянным:

— Останься здесь, со мной. Хотя бы на час… А потом все будет как прежде.

Амели пятилась, качала головой, как заведенная, а по щекам опять катились слезы:

— Опомнись, прошу тебя. Это просто вино и… сиюминутный порыв. Ты пожалеешь после.

Он опустил голову:

— Скорее, ты пожалеешь.

Амели грустно улыбнулась, даже слезы высохли:

— Я бы не пожалела, — она снова покачала головой. — Если бы мне дали выбор, я бы выбрала тебя. Но теперь слишком поздно. Слишком поздно.

Амели была рада, что, сидя в салоне экипажа, не видела Нила. Теперь это было невыносимо. Губы до сих пор жег поцелуй, а сердце замирало. Это было совсем иначе. Естественно, нежно, желанно. Так, что мозг мгновенно заволокло маревом, а в груди запели свирели. Она до сих пор чувствовала на талии неожиданно сильную руку и не хотела отпускать это ощущение. Она хотела большего. Дойти до конца хотя бы раз. Узнать, каково это, когда тело звенит, а в крови бурлит искреннее желание. Но это невозможно.

Ничего не исправить.

Теперь до конца своей жизни она обречена умирать в руках своего странного мужа. Каменеть, чтобы иметь силы вынести это. А потом она просто навсегда зачерствеет, как старая хлебная корка.

Когда остановились во дворе замка, на город уже опустилась ночь. Амели не торопилась выходить. Просто сидела, прижавшись щекой к обивке, и ждала, когда Нил откроет дверцу. Но когда дверца открылась, в салон просунулась носатая голова горбуна:

— Заснула, что ли?

Амели не ответила. Вышла из экипажа, опираясь на предложенную руку. Глубоко вздохнула прохладный воздух, стараясь успокоиться. Слушала, как шуршит под башмаками влажный песок дорожки. Она мечтала только об одном — забраться под одеяло и реветь, пока не опухнут глаза.

Гасту вытащил из кареты пустые лотки и потащил в дом. Поравнявшись с Амели, поднял голову:

— Нашла время расхаживать. Переоденься и причешись. Мессир ждет тебя к ужину.

Глава 42

Амели чувствовала себя деревянной. Не видела, не слышала, не ощущала. Сидела на табурете, до ломоты сцепив пальцы, пока Мари возилась с волосами, собирая в простую прическу. Феррандо все знает. Это очевидно. Оттого и такая поспешность. Амели не понимала, как взглянет ему в глаза. Что скажет.

Да что тут скажешь…

Сердце едва не выпрыгивало, когда она пересекала анфиладу, руки закоченели. Он мог обойтись без всего этого. Просто прийти и сделать то, что считает нужным. Но он хотел мучить еще больше.

Когда Амели вошла в малый салон, где сегодня было накрыто к ужину, ее муж сидел в кресле и что-то читал в ровном пламени свечей. Феррандо захлопнул книгу и поднялся:

— Наконец-то, сударыня. Я уже полагал, что сегодня решительно останусь без ужина.

Амели сглотнула:

— Добрый вечер, мессир.

Феррандо приблизился к накрытому столу, собственноручно отодвинул стул:

— Прошу.

Амели опустилась, спрятала руки на коленях, чувствуя, как его пальцы, будто невзначай, касаются спины. Эти прикосновения словно прожигали, как угли. Амели смотрела в никуда сквозь приборы, краем глаза замечая, что муж уселся напротив. Напряженная, закаменевшая. Она боялась даже шевельнуться. Вздрогнула, когда стоящий рядом фужер сам собой начал наполняться вином цвета крови.

— Что с вами, сударыня? Вы недовольны поездкой? Мне представлялось, что это развлечет вас.

Губы не слушались. Амели вдруг лихорадочно подумала, что совершенно позабыла о кухарке. Если не она, то кто приготовил этот стол?

— Что с теткой Соремондой, мессир? Ее нога…

Феррандо лишь хмыкнул:

— С ней все прекрасно. Старая симулянтка скачет резвее горной козы.

Амели порывисто подняла голову от неожиданности:

— Что значит «симулянтка»?

Он сцепил пальцы замком и подался вперед, будто хотел, чтобы смысл сказанного лучше достиг цели:

— Симуляция, сударыня, это создание видимости болезни и ее симптомов в то время, как оное не имеет под собой реальных физических обоснований. Иными словами, ложь.

Амели вновь опустила голову, не понимая, как расценивать эти слова. Ложь? Тетка все изобразила, чтобы не ехать на мельницу? Но зачем?

Феррандо потянулся к блюду, собственноручно накладывая облитый коричневым соусом кусок угря:

— Дивная придумка, сударыня. Для того, чтобы остаться наедине с лакеем. Не понимаю одного: как вам удалось договориться с Соремондой?