Идеальная пара

Это, подумал он, не совсем так. Каждая великая роль трудна, но есть самые трудные из всех. «Макбет» была одной из труднейших пьес; этим, вероятно, объяснялись рассказы о несчастьях, которые она приносила.

Вейн возненавидел Макбета за долгие недели подготовки роли, и даже на репетициях ключ к характеру этого человека по-прежнему не давался ему. Он понимал дилемму Макбета – человек, допустил единственную ошибку, совершил ужасное преступление, и теперь не в состоянии уйти от этого тем более, что леди Макбет, едва скрывая свое презрение к мужу, толкает его на новые и новые преступные деяния… Вейн долго и упорно размышлял, почему он не доволен своей ролью, и пришел к выводу, что проблема заключается в леди Макбет – или точнее, в том, как Фелисия ее интерпретировала, хотя это была частично его идея.

Фелисия, кажется, получала большое удовольствия, играя чувственную, соблазнительную леди Макбет, более опасную и решительную, чем ее слабовольный муж, вознамерившуюся добыть для него корону, которую он жаждал получить, но за которую у него не хватало мужества бороться. Постепенно, не без поддержки Чагрина, вероятно, она стала центром пьесы, а Макбет превращался во все более пассивную, вспомогательную фигуру в трагедии, героиней которой была она.

– Пойдем спать, дорогая, – сказал он, ощутив вдруг огромную усталость.

Она кивнула, и он повел ее в спальню. Интересно, подумал он, как вела себя чета Макбетов, когда они поднимались в свои апартаменты в замке? Шекспир давал здесь зрителям самим домысливать происходящее. Он не показывал, как Макбеты раздевались, завтракали или занимались любовью – если они вообще этим занимались. Робби и Фелисия так долго представляли свою любовь на публике, что в последнее время прекращали изображать влюбленных, как только оставались одни. Они заходили в лифт отеля молча, каждый погруженный в свои мысли, но стоило двери открыться – они брали друг друга за руки и выходили в вестибюль, играя роль звездных влюбленных перед публикой в лице служащих отеля и случайных посетителей.

Почему так получалось, подумал он, что он мог поделиться своими самыми сокровенными чувствами с Рэнди и больше не может этого сделать с Фелисией? Он, конечно, знал ответ. Он во многих отношениях не оправдал ее ожидания и теперь вынужден был это скрывать от нее. Вейн разделся, пока Фелисия была в ванной, и с мрачным видом закурил новую сигарету (пора бросать курить, подумал он, к тому же сигареты выдают по карточкам, так что нельзя бездумно расходовать их).

Странно, но секс с Рэнди не доставил ему никакого особого удовольствия, кроме вполне понятного волнения, появляющегося когда совершаешь что-то запретное. Он не шел ни в какое сравнение с тем, что у него было с Лисией, и Вейн не почувствовал ни малейшего желания заниматься этим вновь, ни с Рэнди, ни с каким-либо другим мужчиной. Было нечто другое – чувство духовной близости, сокровенных тайн, искренней дружбы – точнее сказать, нежности, – что связывало их с Рэнди, чувство, которое можно было скрепить только сексом, потому что в нем выражалась непосредственная самоотдача. Рэнди, конечно, хотел продолжать их отношения, но Вейн отказался. Что говорил Вольтер о гомосексуализме? «Один раз – философ, два раза – педераст».

Мы с Фелисией поженимся, говорил себе Робби. Имея свой дом и детей, они будут счастливы – он был в этом твердо убежден, другого просто быть не могло.

Он крепко держался за эту мечту: собственная семья и слава. Если он закрывал глаза (в этом ужасном гостиничном номере все равно не на что было смотреть), то ясно видел картину той жизни, о которой мечтал: Сайон-Мэнор с его тронутыми временем стенами из золотистого котсуолдского камня, посыпанный гравием двор, кирпичная конюшня, а за ними холмистые поля – его поля – пруд с утками, английский сад, клумбы. Он представлял себе чаепитие на лужайке среди цветов, собак, лежащих у ног, где-то на заднем плане ребенок верхом на пони…

Робби услышал шум в водопроводных трубах, которые гудели и дребезжали при каждом повороте крана, потом звякнула задвижка в ванной (Лисия всегда запирала дверь ванной, даже дома – у нее была просто мания уединяться и одновременно такая брезгливость, что она предпочитала мучиться, чем пользоваться общественным туалетом). Он почувствовал, как она скользнула под одеяло рядом с ним. Он не сомневался, что она лежала так как всегда, прямо на спине, руки скрещены на груди, пальцы ног вытянуты, как изображение дамы времен крестовых походов на каменном надгробии – для полноты картины ей не хватало только собачки у ног. Голова ее обязательно лежала точно в центре двух подушек, положенных одна на другую, с непременными ее собственными наволочками на них; ее шелковые тапочки были аккуратно поставлены на чистое полотенце на полу у кровати – ей было неприятно ставить босые ноги на гостиничный коврик, по которому до нее ходили разные люди – одеяло и простыня (ее собственная, конечно) были загнуты точно на шесть дюймов, ни больше ни меньше.

Иногда ему хотелось закричать: «Разве ты не знаешь, что идет война?» или «От грязи не умирают, черт возьми!» или что-нибудь в этом роде, что, без сомнения, обидело бы ее, но был ли в этом какой-либо смысл? Ее невозможно было переделать, и, по большому счету, бессмысленно было и пытаться. Неужели он все-таки предпочел бы неопрятность? Да, черт побери, сказал он себе, некоторая неопрятность могла бы все изменить: упавшая на пол шпилька, волосы, случайно оставшиеся на ее расческе, пятнышко на дорогом нижнем белье…

Вейн вдруг понял, что леди Макбет по-своему тоже одержима манией чистоты.

«Неужели эти руки никогда не станут чистыми?» Что там говорит о ней ее служанка? «Это у нее привычное движение. Ей кажется, что она их моет. Иногда целых четверть часа проходит, а она все трет и трет». [59]

Мания чистоты и аккуратности – определенно редкое явление в средневековой Шотландии – могла стать интересным штрихом в раскрытии Фелисией образа леди Макбет; ее руки постоянно поправляли бы что-то, ставили все на место, смахивали пыль с плаща Макбета… Надо поговорить об этом с Филипом, решил он.

59

У. Шекспир «Макбет».

Робби с удивлением почувствовал, что рука Фелисии сжала его руку под одеялом.

– Робби, – прошептала Фелисия; ее голос был слегка хрипловатым от многочисленных сигарет и нескольких часов непрерывного пьянства в обществе Тоби Идена, – я не вызываю у тебя отвращения?

– Боже мой, нет, конечно! – воскликнул он, проснувшись от неожиданности. Он почувствовал, как кончики ее пальцев скользят по шелку его пижамы. Он ненавидел эти проклятые пижамы, и на фронте совершенно спокойно спал в одних трусах, но Фелисия всегда покупала ему самые дорогие пижамы, поэтому он считал себя обязанным носить их. – Что ты имеешь в виду, любовь моя?

– Мое тело не вызывает у тебя отвращения?

– Почему это тебя вдруг стало волновать?

– Просто интересуюсь. Что тебе больше всего нравится в женском теле? В отличие от мужского, я имею в виду?

Ее вопрос заставил его насторожиться.

– Меня никогда не интересовало мужское тело, – твердо заявил он.

– А я думала, каждого мужчину это интересует – немного. Женщин ведь привлекают другие женщины, пусть всего лишь в воображении.

– Возможно. Я не знаю. Однако я не испытываю никакого интереса к мужским телам. Я достаточно на них нагляделся в школе и на фронте.

– Неужели тебя никогда не интересовало, как это – заниматься любовью с другим мужчиной? Меня, например, интересовало, что можно почувствовать, занимаясь любовью с другой женщиной?

Вейн вздохнул.

– А меня нет.

– Понимаю. – Ему явно не удалось убедить ее. Он был уверен, что она рассчитывала застать его врасплох, когда он устал и хочет спать. Ему хотелось поскорее уйти от этой опасной темы. Он привлек ее к себе и крепко поцеловал.

В тусклом свете, проникавшем из гостиной, последнее, что он увидел перед тем, как заняться с ней любовью, были ее глаза, глядящие на него с холодной пристальностью следователя, как будто она точно знала, что он сейчас сделает и что он старается скрыть. Потом она оказался под ним, и все исчезло.