Идеальность

— Ты говорил что-то про кофе и бутерброды, — заметила Лера. — Помнишь?

— Это было очень давно, моя дорогая. Я успел забыть, а кофе успел остыть.

Она неопределенно хмыкнула. Сейчас её внимание было сосредоточенно на новостях. Лера искала зацепки, но не находила.

— Странно, что до сих пор никто ничего не написал. Ни про смерть Бельгоцкой, ни про Нату. Я думала, в полиции отлично сливают информацию журналистам.

Вадик пожал плечами и зевнул.

— Всякое бывает. Может, это не самая яркая новость, чтобы публиковать её немедленно. Или, наоборот, новостные ленты ждут завтрашнего утра, когда основные читатели просыпаются, кушают, едут на работу и поглощают информацию с удвоенной силой. Сейчас новости не должны быть быстрыми или актуальными, они должны быть своевременными.

— И всё равно странно…

Ей было уютно в старом халате и на старом скрипучем диване.

Вадик пошёл на кухню. Зашипел включенный чайник. Лера, продолжая то и дело обновлять новостные страницы, взяла несколько конвертов, открыла первый попавшийся, выудила аккуратно сложенные тетрадные листы в клеточку.

— Женский почерк, — сказал Вадик, появившийся в дверях. — Я даже отсюда вижу. Рюшечки эти ваши, чёрточки над буквой «т» и под буквой «ш». Мужики так не пишут.

— Женщины, между прочим, тоже. По крайней мере, нормальные женщины.

— А кто сказал, что мы имеем дело с нормальными?

— Пятое декабря две тысячи пятнадцатого, из неотправленного, — прочитала Лера. — Римма Ивановна, радость моя, ну скажите, скажите, зачем я во всё это ввязалась? Одёрните меня, неправильно это или как-то… не по-человечески, что ли. Я должна прощать! Бог сказал, что надо прощать. Все хорошие люди говорят, что надо прощать! Так почему я веду себя, как монстр? Почему я всё ещё испытываю отвратительную скользкую ненависть к этому человеку? К ним обоим! (да, уважаемая моя г-жа Бельгоцкая, я до сих пор не знаю имени той потаскушки, что трахается с моим мужем, но, знаете, мне пока и не интересно. Нужно сосредоточиться на Денисе. Дело делается хорошо, если не отвлекаться на что-то другое. Решу с Денисом, возьмусь за неизвестную стерву). Мне совершенно наплевать, что он там обо мне думает. Маски сорваны. Я для него тупая богатая блондинка. Ни за что меня не ценит. Все достижения — пшик. Представьте! Каждую ночь я ложусь в постель вместе с ним и думаю о том, как он обнимал какую-то другую женщину, как мял её, целовал, трахал. Простите за это слово, но оно отлично подходит, не правда ли? Он ведь не любит её, иначе бы давно ушёл. Или, думаете, он со мной из-за денег? Вряд ли. Денис и сам неплохо зарабатывает. Тогда зачем? Я задавала себе этот вопрос много раз. С тех самых пор, как узнала об этих его «пробежках». Не знаю ответа. Вы мне подскажите, милая моя Римма Ивановна? Сможете подсказать? У меня слоятся ногти от стресса. Я так не могу. Это вам не Подольская и даже не Лизин муженёк. Тут близкий человек… Пишу вам, и думаю, что всё ведь уже запущено, винтики крутятся, и Денис рано или поздно умрёт. Возможно, через месяц, или через полгода. Я всё правильно делаю, и пути назад нет. Вы не осудите меня, я знаю. Вы бы пожелали мне только добра и сказали бы своим низким приятным голосом: «Так и надо, Ната, умница! Продолжай в том же духе!». Я знаю, спасибо! Но вы же должны одёрнуть меня, хотя бы для порядка, для чистоты совести…

Лера дочитала до конца первой страницы и поняла, что лист дрожит у неё в руке. Посмотрела на Вадика, который всё ещё стоял в дверях. Чайник на кухне перешёл в затяжное шипение, потом резко стих. В квартире стало тихо.

— Ты понимаешь, что это такое? — спросила Лера. Голос, вопреки ожиданиям, не дрожал, а сделался тихим и сиплым.

— Ната писала письма Бельгоцкой… Весьма странные письма, судя по всему. Похоже на откровения…

— Ага. Неотправленные, похоже. Конверты все запечатаны. Сколько мы их взяли? — Лера торопливо полезла за конвертами, сгребла в кучу, разложила перед собой на кровати. — Одиннадцать писем. Даты… так… четырнадцатый и пятнадцатый год. И одно письмо написано месяц назад.

— Думаешь, Бельгоцкая тогда была ещё жива?

— Не знаю. Что мешает Нате писать письма мёртвому человеку?

— Мне кажется, это уже слишком, — мягко произнёс Вадик. — Она узнала об измене, поделилась своими мыслями с подругой. Поверь моему опыту — нормальные люди не решаются просто так на убийства. Если ты работаешь, у тебя есть семья, дом, хорошие отношения, ты вряд ли просто так возьмёшь и убьёшь кого-нибудь, даже в состоянии аффекта. Есть защитные механизмы, есть осторожность и есть что терять. Нате определённо есть что терять.

— А вдруг она не нормальный человек? Вдруг она убила Подольскую и поняла, что может убивать дальше, а ей за это ничего не будет?

— И кого она ещё убила?

Лера пожала плечами.

— В письме ещё упомянут Лизин муж… Артём или Антон, не помню. Лиза — это сестра Наты. У неё был тяжелый развод, муж её поколачивал… а потом он куда-то пропал. Ну, как бывает обычно с людьми, которых не хочешь видеть. Исчез из её жизни, никто о нём ничего не слышал. Зачем Ната о нём пишет?

В груди зародился зуд. Пройдёт несколько минут, и он расползётся по всему телу, доберётся до головы, заразить мысли и обрушит Леру в то состояние, к которому она была не готова. «Ревинол» остался дома. Интересно, есть ли рядом аптеки, где готовы продать лекарство без рецепта?

— Пашка мог узнать подробности, и за это его… ну… — она не смогла выдавить нужное слово. Глубоко вздохнула. Зуд колко пробежал по позвоночнику. — Она же странная, всегда такой была. Заносчивая, завистливая, опасная. А тут я, увела Дениса. За такое можно убить. Может быть у неё одержимость, как в фильмах, а?

Лера оглядела комнату, плохо соображая. Есть ли у Вадика чистые флешки? Он же монтирует, то есть наверняка или флешки или съёмные жесткие диски. Штуки две хватит. Надо выгрузить информацию о Нате. Поискать сведения о Бельгоцкой. Вспомнить, как звали Лизиного мужа. Про письма не забыть. Про одержимости. Про то, как молниеносно мечутся мысли в голове, когда на тебя сваливается неожиданно много информация. Как в старой игре, где шарик мечется по полю и вышибает очки. Что Ната хотела сделать с Денисом? Что она с ним в итоге сделала?

Как это найти в интернете? В нём ведь есть всё. Или не всё? Или в интернете есть только то, чему там положено находится — мир не стал свободнее или информативнее, чем двадцать лет назад. Он просто расширился до определённых — дозволенных — границ и застыл. А всё, что осталось за его пределами, надёжно укрыто от посторонних взглядов. Скелеты в шкафу. Чёрные дыры сознания. Листочки в клеточку, спрятанные в конвертах на втором этаже дома с мертвецом. Так же и Лера спрятала Настю, от посторонних глаз и интернета, от медиа пространства, которое растерзало бы её. Спрятала среди кленовых листьев и тишины, вдали от информации, что сжирает наши мозги. От суеты и бестолковости бытия. От шампуня, который «не щиплет глазки». От будущего, которого нет.

Леру взяли за плечо, и она закричала, вцепилась ногтями в чужую ладонь, расцарапала в кровь кожу. Сообразила, что перед ней стоит испуганный Вадик.

— Тише, Лерчик, тише! — бормотал он.

Ногти продолжали царапать кожу, но уже не так сильно. Лера заморгала, приходя в себя. Огляделась. Только что она была где-то в холодном и тихом месте, а тут вдруг вернулась в квартиру Вадика, к книжным полкам, к хламу на полу, к плоскому телевизору и свету фонаря сквозь шторы. Где-то шумел дождь. Перед Лерой на кровати лежали конверты.

— Что… — она и так поняла, что случилось. Не дура. — Отвези меня домой за лекарством. Или я устрою тебе второй перелом носа. Срочно.

— В аптеку, — буркнул Вадик. — Тут недалеко. Двадцать четыре часа работают. Продадут без вопросов, я знаю продавца, всё в порядке.

— Читаешь мои мысли.

Она всё ещё напряжённо сжимала в руках письмо. Бумага в двух местах порвалась и смялась. Лера с трудом разжала пальцы. Те, как будто, не хотели слушаться. Листик упал на кровать.

— И если ты ещё раз увидишь, что я хочу сломать тебе нос — влепи мне хорошенько, ладно? — попросила она, убирая руку с расцарапанной ладони Вадика.

— Непременно. А теперь пошли.

В небольшой аптеке на углу дома действительно никто не задал вопросов. Несмотря на то, что Лера была одета в халат и тапочки, а Вадик попросил ещё и пластырь, тут же, у прилавка заклеивая кривые царапины на руке. Видимо, в этом районе к подобному давно привыкли.

Они вышли под козырёк, в октябрьскую прохладу, которая приводила в чувство. Дождь закончился, но всё равно оставалось ощущение, что он не ушёл совсем, а затаился, выжидает, чтобы обрушиться на головы тогда, когда этого никто не ждёт.