Идеальные

Селеста убрала первый стул в мешок и повесила его на плечо.

– Нет, Беллз. Сегодня без мороженого.

– Ты же обещала, – произнесла Белла медленно, терпеливо, как иногда взрослые разговаривают с детьми. – Ты сказала, что после игры мы полакомимся мороженым.

– Я помню, Беллз, но ты укусила мальчика. – Селеста ощутила тяжесть во всем теле. Даже волосы, казалось, оттягивали ее скальп.

– Он меня намочил, – замотала головой девочка. – Я из-за этого его укусила.

– Неважно из-за чего, Беллз. Людей кусать нельзя.

– Он меня намочил, – уже настойчивее повторила дочь.

– Я знаю, и это было неправильно. Но ты не должна кусать людей, даже если они тебе досадили.

– Мама-а. – Голос Беллы перетек в завывание, и Селеста испугалась, что близка к окончательной потере того терпения и выдержки, что у нее еще оставались.

– Мы поговорим об этом дома, хорошо?

Селеста протянула руку ко второму стулу. Сложить его оказалось намного труднее из-за мешка с первым стулом, свисавшего с ее плеча.

– Ма-ма-а-а, – простонала Белла.

И Селесте показалось, будто она услышала звук крошечных пластмассовых зажимов, втоптанных в траву за ее спиной. Этот звук вызвал у Селесты желание тоже топнуть ногой. Но вместо этого она поспешила сложить стул, резко сдавив его ножки. И попыталась поднять мешок, но тот зацепился за что-то тяжелое позади. Бросив взгляд через плечо, Селеста увидела, что Белла схватилась за него и повисла, как трепыхающаяся рыбешка на леске.

– Белла, – предостерегла дочь Селеста.

– МАМА! – взвизгнула девочка таким высоким тоном, что и так уже пульсировавшие виски Селесты пронзила боль.

Она скорее осознала, чем увидела, что Луи вскинул глаза от зонтика как раз в тот момент, когда Белла налегла всем телом на мешок и, перенеся вес назад, дернула его на себя. Селеста почувствовала, что и мешок, и стул начали выскальзывать из ее рук. И, не успев осознать, что она делает, рванула их к себе.

– Черт возьми, Белла. – Ее голос заглушил гвалт детей на игровом поле. – Ты когда-нибудь прекратишь это?

Стул опять разложился, и в приливе неожиданной ярости, Селеста швырнула и его, и парный стул наземь. Раздался лязг металла – ножки стульев ударились друг о друга.

Глаза Беллы расширились. Селеста посмотрела на дочь, затем на стулья, а потом туда, где все родители в момент примолкли. Тишина вокруг установилась такая, как будто вся вселенная решила взять паузу. И лишь тяжелое дыхание Селесты в ее центре нарушало абсолютное беззвучие.

Селеста закрыла глаза и надавила указательными пальцами на виски.

А когда она подняла, наконец, веки, большинство родителей из вежливости отвели взгляды в сторону. Но у Селесты создалось впечатление, что они лишь притворялись, что не прислушивались. И это было даже хуже, чем если бы они вытянули шеи, чтобы лучше видеть.

Луи шагнул к ней, и на мгновение Селесте показалось, что он готов схватить ее за руку. Она подумала о Дэклане, об оттиснутой на его коже отметине от укуса, похожей на крохотную розовую бабочку. Но муж не к ней протянул руку. Он поднял стулья, скорчившиеся у ее ног, водрузил их себе на плечо и посмотрел жене прямо в глаза.

– И ты после этого удивляешься, почему она ведет себя так импульсивно? – покачал головою Луи.

Глава 21

Холли

Тремя месяцами ранее

Даллас, штат Техас

Холли моргнула. Тени в спальне все еще плотно смыкались, делая темноту вокруг нее настолько полной, что на долю секунды – в мутном мороке между сном и пробуждением – Холли забыла, где находилась.

Она забыла о кухне, о пустой коробочке от йогурта в мусорном ведре.

Об опустошенной упаковке крекеров.

О пустых обертках протеиновых батончиков.

О пакетике из-под крендельков, в котором кроме соли в глубине уголков ничего не осталось.

Холли забыла о Нике накануне вечером, о лямке большой спортивной сумки, впившейся ему в грудь в их прихожей. О и том, с какой грустью – с такой грустью! – он сказал ей, что переночует у брата. Что ему нужно подумать обо всем этом наедине с самим собой. На короткий миг – каплю в море ее жизни – Холли позабыла обо всем.

А потом она еще раз моргнула и все разом вспомнила.

Накануне вечером Ник ушел. Не навсегда – так Холли думала. И даже без всякого драматизма. Хотя она почему-то предпочла бы бурную сцену. Она предпочла бы, чтобы Ник поддался эмоциям, пошвырял рубашки и носки в сумку и хлопнул входной дверью так, что затрясся бы дом. Холли предпочла бы увидеть его ярость, потому что ярость – эмоция временная. Сильная, но временная. Никто не может пребывать в состоянии ярости вечно. И это означало бы, что рано или поздно гнев мужа утихнет, и они смогут зажить своей прежней жизнью.

Холли протянула руку к мужниной половине постели. И, не обнаружив там ничего, ощутила одиночество.

Она опять моргнула, пораженная неожиданной мыслью: в действительности она была не одна, формально не одна. Холли поднесла руки к животу, который пока еще оставался таким же плоским, каким был всегда. Она не поняла, как долго пролежала в темноте, пока безмолвный дом не огласил звонок в дверь.

Холли вслепую отыскала мобильник, заряжавшийся возле кровати. Экран заполняли уведомления Инстаграма вперемежку с баннером Фейсбука и несколькими текстовыми сообщениями. А еще она пропустила три звонка от Мэллори: в восемь, в половине девятого и без четверти десять утра. Сейчас была уже четверть одиннадцатого.

От пропущенных звонков Холли перешла к пропущенным сообщениям. Два были от Робин и пять – от Мэллори. Накануне вечером, после ухода Ника, Холли отправила ей эсэмэску всего из двух слов: «Я беременна». Она, конечно, поколебалась, не написать ли больше? Об аптеке, о том, каким радостным и ярким было оформление всех упаковок с тестами на беременность. Можно было написать и о Нике, и о том, что их обоих заставило позабыть о «Маргарите» в «счастливый час». Холли обо всем этом подумала, но размышления настолько изнурили ее, что в итоге она выключила звук в телефоне и предалась сну.