Идеи и интеллектуалы в потоке истории

арабисты ссылаются почти исключительно на арабистов, а японисты

— на японистов, исследователи греческой классики — на таких же

классицистов и т. д. Между историко-философскими традициями есть

невидимые, но все же очень жесткие и почти непроницаемые

перегородки (существует традиция сравнительной философии, но по

большей части работы здесь ограничиваются частными парными

сравнениями восточных и западных философских концепций, крупных

концептуальных прорывов на этом пути не отмечено).

Значение труда Коллинза не только и не столько в том, что он свел

эти традиции вместе, он еще и получил новый синтез. В свое время

«снимали сливки» с накопленных интеллектуальных традиций и

Платон, и Аристотель, и Шанкара, и ал-Газали, и Фома, и Декарт, и

Лейбниц, и Кант, и Гегель. Согласно Коллинзу, их имена стали

великими, поскольку полученный ими синтез был не только подъемом

на новый уровень абстракции и рефлексии, но каждый раз стал

символизировать тот или иной поворотный пункт в долговременных

траекториях мышления, открывающий новые пространства проблем.

295

Сумел ли сам Коллинз в своем синтезе подняться на новый уровень

абстракции-рефлексии? приведет ли появление его книги к резким

поворотам интеллектуальных траекторий в научном и философском

творчестве последующих поколений? открыл ли он сам новые

пространства проблем? — вот ключевые вопросы относительно

долговременной значимости «Социологии философий». Моя задача

здесь состоит только в том, чтобы ориентировать внимание тех

читателей, которых данные вопросы заинтересовали.

Что касается нового уровня абстракции-рефлексии, то важно само

выделение Коллинзом такой реальности, как пространство

интеллектуального внимания, в котором появляются и борются между

собой идейные позиции. Философская книга теперь выступает не как

«самореализация» личности автора и не как «отражение» конкретно-

исторического контекста, а как своего рода шахматный ход в борьбе

мыслителей за интеллектуальное внимание в конкретной расстановке

соперничающих идейных позиций. Насколько приложима эта весьма

абстрактная схема к философскому творчеству разных времен и

народов — вот вопрос для вдумчивого и критически настроенного

читателя.

Кардинальная роль личных контактов и «сетевой близости» с

выдающимися современными мыслителями для долговременной

значимости интеллектуального творчества — другая абстрактная тема

данной книги, распространенная на основные традиции мировой

философии. Сюда же относятся раскрытые механизмы, необходимые и

достаточные условия интеллектуального расцвета, причины

рутинизации, схоластизации, стагнации и т. д.

Еще более высокий уровень обобщения достигается Коллинзом

в его сравнительном анализе долговременных процессов развития

философии в разных регионах мира [Коллинз, 2002, гл. 15). Здесь идет

учет количества поколений в непрерывно существующем

интеллектуальном сообществе, схождения и расхождения крупных

идейных линий, взаимовлияния больших сетей и т. д. Нельзя сказать,

чтобы такие макропроцессы не рассматривались в истории идей

вообще и в истории философии в частности, но такого сочетания

жесткой каузальной логики, четкого сравнительно-исторического

анализа и широты охвата интеллектуальных традиций, пожалуй, до

сих пор еще не было.

Социолог Коллинз, после рассмотрения многих сотен концепций

философов, не избежал соблазна и самому выступить в роли философа.

В Эпилоге он представляет свою позицию, обозначенную как

«социологический реализм». Здесь не место обсуждать ее ценность,

истинность, обоснованность или новизну. Но нельзя не отметить, что

«болевые точки» для своего философского анализа Коллинз выбрал

296

предельно точно: это реальность объектов в современных

естественных, математических и социальных науках. Опять же

главным козырем автора является использование ранее накопленного

культурного капитала, в данном случае опыта обсуждения

проблематики «социальной конструктивности» знания в социологии

науки, этнометодологии, радикальной микросоциологии и т. д.

Соединение крайних «субъективистских» идей микросоциологии с

крайне «объективистскими» представлениями о разветвленных сетях и

долговременных линиях преемственности, связывающих

интеллектуалов, дает весьма нетривиальный синтез, во многом

спорный (особенно, в отношении «коммуникативной» природы

математических объектов)82, но очень любопытный и будящий мысль

результат. По крайней мере, мнение о том, что Коллинз «глух» к самой

философии (см. выше), оказывается попросту неверным.

Можно ли считать, что книга Коллинза откроет новые

познавательные пространства, и предполагать существенную

последующую смену траекторий научного и философского

мышления?

Что касается истории и исторической социологии мышления, то

сомнений в этом не возникает. После освоения «Социологии

философий» нынешним и следующим поколением полноценная работа

в области истории идей будет с необходимостью предполагать учет

сетевых факторов, анализ хода борьбы отдельных мыслителей и групп

за пространство внимания, изучение специфики и закономерностей

влияния разных организационных основ на соответствующие

перегруппировки интеллектуальных фракций, исследование