Иди через темный лес. Вслед за змеями
Шрифт:
В зародыше задавив подступающий истерический всхлип, я поднялась и шагнула вперед. Иллюзии и обиды осыпались с меня как шелуха, обнажая ядрышко, семя, забытое с детства, – привязанность к сестре. Мысли стали чисты и ясны, я больше не сомневалась ни в чувствах, ни в желаниях – впервые за долгое время. Я верила – еще не все потеряно и темный лес не более, чем испытание и для меня, и для Марьи. Если мы выберемся отсюда, если я проведу ее сквозь мороки, туманы и трясины, то и с бедами и обидами мы справимся.
Мгла медленно светлела и расступалась, и чем сильнее становилась моя решимость пройти
И у нее было мое лицо.
21
Очищающее пламя
– Я знаю, зачем ты пришла.
Ее голос был похож на потрескивание раскаленных углей или на птичий клекот, зарождающийся глубоко в груди. Звуки дрожали, дробились и не складывались в слова, но я все равно понимала ее.
Жар-птица не походила ни на птицу, ни на человека. Она была воплощенный огонь, яростный, ослепляющий, но здесь, в медленно погибающем осколке рая, он не мог ни осветить, ни согреть. Жар-птица полыхала, языки пламени – ее оперение – переливались багряным и золотым, но в паре метров от нее я не чувствовала ничего, кроме промозглого тумана и легкой мороси, оседающей на лице и одежде.
– И зачем же? – Я скептически хмыкнула и скрестила руки, едва сдерживая желание с головой закутаться в плащ, скрыться от прожигающего взгляда жар-птицы.
– За путеводным светом.
На мгновение в огненном ореоле проступил человеческий силуэт, девушка, носящая мое лицо как неподвижную маску из резного дерева, неумело повела плечами. В следующий миг снова огромная птица трепетала среди пламенного зарева.
Я только неопределенно хмыкнула. Огненная птица пугала меня, хотелось зажмуриться и с воплем бежать обратно, в густую черноту леса, к голодным скрипучим деревьям, тянущим к тебе узловатые ветки – только бы не оставаться здесь, лицом к лицу с жуткой птицей, воплощенным пламенем, в котором то и дело мелькает твое лицо.
– Ты всегда все знаешь? – Фраза прозвучала с неуместным вызовом и насмешкой, я снова за глупой бравадой пыталась скрыть пожирающий меня ужас.
Пламя отрицательно качнулось, снова затрещало.
– Мне ведомы лишь желания тех, кто ищет меня. Кто бы ни ступил на черную тропу в мой заброшенный сад, открывает мне свое сердце.
Я вспомнила скелет безымянной влюбленной девочки под комковатой землей и черными прелыми листьями, изувеченный костяк ее сестры. Вспыхнул гнев, маленьким комочком пламени обжигая меня внутри, испепеляя страх, и дрожащим от злости голосом я выдохнула:
– Это ты решаешь, кому дойти до тебя, а кому сдохнуть и остаться гнить в лесу?
Огненная птица с большими печальными глазами чуть качнула головой, неуверенно шевельнула крыльями. Она сострадала каждому, кто решился шагнуть в черноту, кто мотыльком полетел к ее убийственному пламени. Она горевала и по девочке, чьи кости стали флейтой с горестным голосом, и по ее сестре, чье сердце оказалось чернее самого темного леса, и по тому безымянному, который кругами бродил по тропе, теряя силы, пока
не опустился на листья иссушенной мумией. Она горевала и по мне, забывшей все и всех, продравшейся сквозь воспоминания и иллюзии, – и, пожалуй, по мне она горевала больше.Жар-птица оплакала бы нас всех, но огонь не умеет плакать.
Я поняла это, и гнев исчез, осыпался с меня пеплом, оставляя только усталость.
– Раз ты знаешь, что мне нужно твое перо, дай мне его.
Из пламени снова проступило мое лицо, отрешенное и безучастное.
– Оно нужно не тебе. – Губы огненной девушки не шевелились, и мне все больше казалось, что я так и лежу на черной тропе, уже наполовину заметенная листьями, и мороки древнего леса сводят меня с ума. – Та, что отправила тебя за ним, все равно не извлечет из моего пера ни света, ни силы…
– Она обещала мне помощь взамен на него. Я принесу ей перо, а остальное – проблемы самой Василисы!
Жар-птица склонила голову, и на миг мне показалось, что в ее глазах мелькнула насмешка.
– Тогда ты его получишь.
Огненный силуэт взмахнул рукой, и из оперения птицы вырвался искристый язычок пламени, крошечный, как огонек свечи. Он опустился в лодочку моих ладоней коротким пером, красным, с золотистым окоемом, невыносимо ярким в густом и тяжелом сумраке сада.
– Спасибо, – зачарованно прошептала я, с трудом отводя глаза от чудесного перышка.
– Подожди. Чтобы пройти через подземное царство, его тени и обманы, одного пера будет мало.
«Да и то заберет Василиса», – мысленно продолжила я фразу, сразу мрачнея. Ощущение чуда лопнуло, как слишком большой мыльный пузырь.
– Вряд ли ты согласишься сама проводить меня, – невесело пошутила я.
– Ты пришла за путеводным светом. – Мое лицо в огненном ореоле неумело скопировало кривую усмешку. – И я дам его тебе.
– Вот так просто? – сразу насторожилась я. – Не попросишь ничего взамен, не отправишь к черту на рога за какой-нибудь неведомой безделушкой, не назначишь испытание?
Пламя взвыло и выросло до неба, ослепляя буйством света, и я успела проклясть себя за длинный и острый язык, прежде чем сообразила – жар-птица смеется.
Она метнулась ко мне и зависла перед лицом, глаза в глаза – и я наконец ощутила исходящий от нее жар, окутывающий, пробирающий насквозь, расплавляющий и создающий заново.
– Ты уже прошла его. – Свистящий голос вплелся в мои мысли, став их частью, и я с ужасом осознала, что не могу уже разделить свои мысли и слова жар-птицы.
Я вскрикнула и отшатнулась, щуря глаза. Птица ждала, завернувшись в крылья, как в полыхающий плащ.
– Неужели ты надеялась не обжечься, схватившись за огонь?
Я с трудом перевела дыхание. Путеводный свет я понимала как нечто метафоричное и точно не материальное. Меньше всего мне хотелось, чтобы этот свет меня испепелил.
Я заставила себя вспомнить Марью, вспомнить весь путь по лесу, все испытания, все ужасы. Я слишком далеко зашла, чтобы потакать страху.
Так что я выпрямилась и улыбнулась жар-птице:
– Я готова.
Ко мне потянулась огненная девушка с моим лицом, тонкие пальцы поднялись к моей шее, но ямки между ключицами коснулся уже острый загнутый птичий коготь.