Иди через темный лес. Вслед за змеями

И пламя объяло весь мир.

Я была этим пламенем, я горела в нем, смотрела сквозь него, рассыпалась пеплом и восставала из пепла, каждой клеточкой, каждой мыслью проживая испепеляющую боль, выжигающую и очищающую.

Эта пытка длилась, и длилась, и длилась, вечность свернулась кольцом вокруг меня, закусила хвост и мудрыми, терпеливыми глазами змеи смотрела, как умирает прежняя личность со всеми страхами и обидами, как от нее остается только звенящая, трепещущая суть, древко стрелы, и как эта стрела заново обрастает зазубренным наконечником и ярким, огненно-алым оперением.

Ведь единственное пламя, способное очистить, – это пламя стыда.

Я лежала на земле, прижавшись щекой к мерзлой, покрытой иголочками инея траве. С трудом сфокусировав взгляд, я увидела над собой жар-птицу, потускневшую, как потухающее пламя.

Она просто перестала меня ослеплять.

Сумрак стал прозрачнее и светлее, словно близился рассвет, туман редел, легкой дымкой поднимался к небу. Я осторожно, с трудом поднялась, прислушиваясь к своему состоянию, чувствуя, что во мне изменилось что-то значимое, но так и не понимая что. Словно наконец исчез болезненный надлом, о котором я узнала, только когда он исцелился.

Внутри меня словно включили свет, и я видела все темные уголки, в которых копились черные мысли, усталость и озлобленность, все свои темные, тайные даже для меня самой стороны.

– Это и есть свет путеводный? – хрипло спросила я, сжимая и разжимая кулаки. Меня потряхивало. Перед глазами все двоилось, словно на мир бросили покрывало с рисунком и очертания не совпали. Я знала, что вижу лес и его тень – Ирий, руины прекрасного сада, но не могла понять, откуда во мне это знание.

Может, мысли жар-птицы все еще были продолжением моих мыслей.

А может, только ее мысли во мне и остались.

– Да, – прошелестела она, щуря глаза-бусинки. – Мое перо – глупость, для тех, кто остался в Нави, оно ничем не отличается от гусиного. Оно не осветит ни ночной лес, ни царство мертвых. Путеводный свет нельзя вложить в чужую грудь, как в сосуд. Его можно только разбудить.

Я медленно вдохнула холодный кисловатый воздух, понимая и принимая изменения в себе, свыкаясь с новой собой. Было волнительно и немного страшно.

– Где мои спутники? Если ты знаешь о каждом, кто ступил на черную тропу, то должна знать, что я пришла не одна.

– Спутники? – неуверенно повторила за мной жар-птица. – Ты пришла не одна, это верно. Молодой волк шел с тобой, и его судьба раздирала его изнутри. Он пришел ко мне и склонился предо мной, это верно.

– Когда это было? – взволнованно вскрикнула я. Я же понятия не имею, сколько времени блуждала в тумане, перебирая свои воспоминания, сколько времени меня жгло пламя жар-птицы. Вдруг шаман решил, что я погибла?

– Когда? Возможно, то было давно. Возможно, скоро случится. – Жар-птица обернулась ко мне, улыбнулась, и на этот раз ее улыбка на моем лице не выглядела чужеродной. – Здесь нет времени. Когда бы вы ни покинули Ирий, вы сделаете это вместе.

Я облегченно перевела дух, едва удержавшись от неуместного «слава богу».

– А третий, охотник?

– С тобой не было третьего, – терпеливо повторила жар-птица. – Больше никто не шел по твоим следам.

– Но… – Я вцепилась в волосы, снова чувствуя, как уходит земля из-под ног. – Но он же всегда был с нами?..

Жар-птица молчала.

Кто же шел позади меня по черной тропе, кто спорил с шаманом из-за костяной флейты? Кто спасал нас раньше, вел обходными путями, указывал тропы и давал подсказки? Исчез ли охотник только перед черной тропой или его вообще никогда не было?

Черт.

Это Ирий, сказала я себе. Здесь все – туманы, морок и сумрак, тени и обманы. Я и так уже слишком загостилась в погибшем саду жар-птицы, от которого остались только камни да пыль. Пора возвращаться.

Мне больше не нужны проводники – я сама знала путь, видела тонкую ниточку, тянущуюся из-под ног. Я видела, где туман колеблется, как оборванная паутина на ветру, где сумрак светлеет и расступается, а деревья теряют зыбкие очертания.

Уже готовясь шагнуть в лес, к вратам золотого царства, я оглянулась на жар-птицу, погруженную в одиночество, словно в сон.

– Если ты знаешь все пути, если твое пламя способно провести через земли мертвых, через их пещеры и реки, почему ты все еще здесь? Почему тебе самой не восстать из пепла?

С гулом и шипением пламя снова рассмеялось.

– Потому что извечно я была здесь и останусь здесь, в своем саду, что бы ни случилось с миром за его стенами.

– Даже если никогда больше никто не придет?

– Здесь нет времени, а значит, нет и «никогда».

Она запела мне в спину, когда очертания Ирия уже стали истончаться и исчезать, и никто не мог бы сказать, была ли та песня радостной или печальной.

Я шагала и шагала, пока тихая мелодия не превратилась из песни огненной птицы в прерывистый плач флейты. С замиранием сердца я прибавила шаг. Шаман! Жар-птица не обманула, он рядом! Едва сдерживая глупую улыбку, я сорвалась на бег, желая заключить друга (брата!) в объятия.

Музыка не приближалась.

Я бежала до тех пор, пока в груди не закололо, а дыхание не начало вырываться из груди с хрипом. «Это лес, – гулко стучало у меня в висках вместе с кровью, – это все лес, это его обман, я же слышу, я чувствую, мой волк рядом, и это его флейта плачет о загубленной любви».

Я уперлась кулаками в колени, пытаясь перевести дыхание. Тропа под ногами двоилась и петляла, но я различала тонкую поблескивающую нить, единственный верный путь среди паутины призрачных и ложных. Я чувствовала, что могу подцепить ее, уложить петлей, свить в узор и заставить привести меня куда угодно. И, покорная моей воле, нить затрепетала, как паутина в искусных лапах паука, и повлекла меня вперед – к дворцу Василисы, где ярко сияло солнце, цвели алые маки и золотые яблоки тянули ветви деревьев к земле.

Лес покорно расступался передо мной, и я почти летела, чувствуя присутствие волка – совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Краем глаза я замечала его сгорбленный силуэт, размытый и темный, словно отделенный от меня матовым толстым стеклом. Мой шаман возвращался из Ирия, лелея свою боль и свою судьбу, и слова, которые он не мог найти, звучали в тоскливой песне флейты.

В сад Василисы мы шагнули одновременно, когда стихла последняя нота песни, и, не глядя друг на друга, взялись за руки. Солнечная магия окутывала и согревала, но пламя в груди, разожженное жар-птицей, было сильнее. Буйство ярких цветов, от вызывающе красных маков до нежных небесных незабудок, ошеломляло, но после ослепляющих пламенных перьев жар-птицы казалось дымкой, обманом и сном.