Идиот нашего времени

Однажды он, сидя за компьютером, открыл калькулятор и начал считать. Было понятно, что, если углубляться в разветвления родов, пересечения будут нарастать, и наконец наступит момент, — его, наверное, можно было просчитать в исторической тьме, — когда все люди сначала города, потом губернии, потом континента, и наконец всей земли первый раз сольются в сплошном родстве. Настолько математически неизбежно паутина родства опутывала город, губернию, страну, выползала за края и, напротив, вползала из-за краев в середку варившегося самом в себе города. Исходя из известного факта, что каждое колено предков удваивается, поскольку для нормального деторождения, не знающего почкования и клонирования, никак не обойтись без двоих — мамы и папы, он каждое новое число начал умножать на два. Сначала все шло в пределах понимания. У Сошникова были мама и папа, во втором ряду предков уже четверо — две бабушки, два дедушки, в третьем — восемь прямых предков, в четвертом — шестнадцать… Но мало по малу цифры начинали терять здравый смысл. В двадцатом колене, а отстояло оно, судя по всему, от Сошникова на пять столетий, должно было проживать больше двух миллионов его прямых предков. Он немного растерялся. Всего пятьсот лет и два с лишним миллиона! С калькулятором было сложно спорить. Мало того, получалось, что точно так же у каждого жителя города, страны, земли пятьсот лет назад было по два с лишним миллиона прямых предков. И даже с точностью до единиц: 2 097152. Ни одного нельзя было выбросить из этого счета, ни одного прибавить. Он записал число. И вновь принялся умножать, время от времени записывая получавшиеся числа.

Сорок колен назад, во времена Владимира-крестителя, по меркам туманной истории не так уж далеко, количество прямых предков Сошникова выражалось числом, которое пришлось разбивать на части, чтобы подвергнуть прочтению: 2 триллиона 199 миллиардов 23 миллиона 255 тысяч552. Ни прибавить, ни убавить хотя бы одного также было нельзя — опять же в силу того, что и в прошлом люди не умели плодиться почкованием, клонированием, а также тройственным генетическим слиянием. Точно такое же количество прямых предков сорок колен назад имел каждый современный человек.

Незадача была в том, что все население Руси тысячу лет назад недотягивало до трех миллионов, а население земли не превышало трехсот миллионов бедолаг. Но даже триста миллионов укладывались в то гигантское число 733 раза.

Тогда он продолжил считать дальше. И наконец восьмидесятое колено, жившее во времена Христа, выплеснуло на экран ни о чем не говорившее загадочное число, причудливое, фантастическое, выраженное двадцатью пятью знаками:

2 417 851 639 229 258 349 412352

Сошников расслабленно откинулся к спинку стула. Вряд ли у этого цифрового ряда имелось название. Что касается мира людей, такое число вообще ничего не могло обозначать — даже, наверное, количество всех волос на головах всех людей, живших в последние две тысячи лет, было меньшим.

Но именно это число было шифром к загадке человечества, оно открывало простую истину: за две тысячи прошедших лет человечество перемешивалось в сплошном родстве многократно — по множеству линий.

Итак, круг родства всей России первый раз замкнулся во времена обозримые, когда пугливый и жадноватый Иван-третий нагребал по сусекам свое царство. Все население тогдашней страны, каждый человек, чья линия во времени не пересеклась, был прямым предком Игоря Сошникова. А значит, каждый, кто жил в пятнадцатом веке, был прямым предком каждого, кто жил в России в двадцать первом веке.

Немного же раньше, в столетие Батыевых нашествий, в неизбежном родстве первый раз смешивался весь континент — от англосаксов, португальцев и мавров до китайцев, японцев, камчадалов, от норманнов, пермяков, самоедов до арабов, турок, индусов. А еще на пару столетий раньше родство разносилось по всем уголкам мира: если учесть, что древние чукчи и эскимосы не чурались друг друга и свободно одолевали пролив, и если учесть, что китаец, заплывший к полинезийцам на джонке, бывал не съеден, а усыновлен вождем племени, а монголы, вторгшиеся в пределы молодой империи Восходящего солнца, до того как были наголову разгромлены самураями, успели проскакать по прибрежным деревням с обычными своим надобностями… Если принять во внимание множество таких неизбежных событий, то за прошедшую тысячу лет, а тем более за две тысячи, все население земли должно было полностью смешаться в замысловатых, но неизбежных сплетениях прямого родства не раз и не два — количество таких полных смешений должно было подходить к умопомрачительным величинам. А раз так, то Сократ, Моисей, Конфуций, как и все прочие великие, объявшие человечество своим разумом, были прямыми предками Сошникова по множеству линий. Точно так же, как и другая крайность, охищненное историческое отребье, Александр, Ирод, Аттила, как и все прочие проклятые, были несомненными прямыми предками Сошникова по огромному множеству линий.

Так что Адам и Ева и сопровождающая их нелепая сказка о разбегающихся во все стороны веточках человечества — у Еноха родился Ирад; Ирад родил Мехиаеля; Мехиаель родил Мафусала — слишком тускло все они смотрелись на фоне родственного человеческого варева, напоминавшего вовсе не дерево, развесившее мертвые корни, и даже не обволакивающую человеческий род паутину, а пульсирующий клубок из миллиардов перевязанных друг с другом нитей. К тому же Енох вообще мог никого не родить, если бы вместо подразумеваемой машины для размножения, которая покорным призраком сосуществовала рядом с ним, оказалась бы прыткая Дарья. Вот она, главная загадка этногенеза: женщина, плодовитый узел родственности, центр притяжения, вокруг которого сплеталось все человечество.

Однажды у кого-то из обнаружившихся новых родственников, взяв на руки совсем маленькую девочку, годик от роду, Сошников сказал непонятную тем людям, насторожившую их фразу, до непреложности которой сам он дозревал долгое время: «Представьте себе, у меня на коленях будущая мать всего человечества».

Народы двигались, переселялись, разделялись, сливались, изничтожались друг другом и дополнялись друг другом: братья — братьями, сестры — сестрами, братья — сестрами, сестры — братьями… И так до утраты смысла, до полного низведения в посмешище отдающих изрядной заносчивостью и глупостью абсурдных учений и мифов об этносах, расах, генеалогических коленах. Что же тогда твои личные рождение и смерть, таившиеся в этом клубке, и в чем та посильная лепта, которую ты обязан внести во вселенскую братскую мясорубку?

* * *

Сошников однажды подошел к редакционному компьютерщику, и тот всего за пару минут нашел нужный адрес. Этот адрес отпечатался в сознании, и уже никак нельзя было его оттуда вытравить. Так что время потекло вязкой субстанцией, сердце маялось и ныло. У этих ощущений обнаружилась особенность: со временем они не затухали, а, напротив, нарастали. Сошников просыпался ночью и видел перед собой в воздухе пропечатанную набухающую запись адреса, которая отразилась тогда на мониторе. За месяц он трижды приезжал по этому адресу, проходил под аркой во двор двух длинных девятиэтажек, стоявших углом друг к другу, намечал взглядом нужный подъезд, рассчитав, что именно там должна находиться «та» квартира. Но далее двинуться не смел, поворачивал назад. И сам же знал, что долго так продолжаться не может.

Как-то он застрял на работе допоздна. Возвращался в почти пустом трамвае. Трясся на задней площадке, прислонившись лбом к холодному вибрирующему стеклу. Освещенные фонарями залитые дождем улицы разворачивались прямоугольно перед взором. Взгляд скользил по окнам домов, по автомобилям, по чинным прохожим. Повернулся в вагон — в плохом освещении те же отрешенные спины, рассаженные редко, как в приближающейся к завершению шахматной партии: за полвека сросшиеся друг с другом король и королева в черных плащах; впереди — королева белых с кассовой сумкой на животе; диагонально друг к другу две толстые ладьи — в белом и черном; на светлом поле — молодой офицер и под ударом его взгляда — белогривая лошадка… Выматывающий день (полтора месяца Сошников работал в газете Земского и сильно уставал). Но теперь день кончался — закрывалось очередное колечко того, что мерещилось бесконечностью. И вдруг, как и в прошлые несколько раз, он опять вышел за две остановки до своей улицы.

Было десять, он неуверенной походкой направился к переходу. Загорелся «зеленый». Сошников так же машинально перешел на другую сторону, повернул в арку. Здесь в прошлый раз он остановился, какое-то время стоял в задумчивости, а потом повернул назад. Но теперь прошел во двор и так же медленно, хотя, впрочем, без особых размышлений, а только как-то совсем отвлеченно удивляясь самому себе, направился к «тому» подъезду. Остановился перед массивной железной дверью. Усмехнулся. Запертая дверь была надежным оправданием. Но он решил сосчитать до тридцати, и если за это время кто-нибудь откроет дверь, то он войдет внутрь и поднимется к нужной квартире и только тогда повернет назад. Да, только посмотрит на дверь «той» квартиры и повернет назад… Если же никто не откроет подъезд, то повернет домой сразу, как только окончит счет. Он начал считать, но почти тут же с улицы, со спины, быстро подошел невысокий паренек, открыл дверь домофонным ключом, прошел в подъезд и оставил дверь открытой перед Сошниковым. Было видно, как стремительно прыгая через три ступени, паренек одолел первый пролет и затопал еще выше.

Пришлось войти. Сошников стал медленно подниматься. На дверях были номерки: «72», «73»… «77». Нужная квартира оказалась на третьем этаже. Он остановился перед ней все в той же отрешенности. Пора было поворачивать назад. Он вовсе не собирался звонить. Что можно было сказать тем людям, которые могли ее открыть? У него никогда не нашлось бы слов, чтобы придумать оправдание своему появлению… Впрочем, можно было соврать, что спутал дом, подъезд, да мало ли… Вот только бы взглянуть в их лица… Он надавил за кнопку звонка. Послышалась удаленная трель… Да, так он и решил, скажет: «Простите, я, кажется, ошибся…» Страшное неодолимое желание посмотреть, кто они — те люди… Один раз взглянуть в их лица…