Идти туда, где ты

Дверь распахнулась.

И в него уперся до черноты страшный взгляд, какого он никогда в жизни не видел. Ни у Макарова. Ни у кого. Только потом понял, что это Илья так глядит. Глядит и молчит. Несколько длинных, тянущихся секунд. Как смычком по струне – протяжно.

Потом Илья развернулся и прошел в квартиру, оставив дверь открытой. Скрылся в комнате, из которой орал телевизор. Выпуск новостей, кажется.

Никита прошел за ним, уменьшил громкость.

– Привет, - развернулся он к брату. – С каких пор увлекся новостями?

Илья головы не поворачивал. Но теперь глаза были пустыми. Будто бы он не слышал вопроса, да и не видел того, что показывали в экране. Но все-таки ответил:

– Сегодня. Надо.

– Ааа… Алиса где? На работе?

Теперь Макаров дернулся, будто получил удар. И загнанным зверем уставился на Логинова.

– Нет. Алиса погибла, - произнес он ровно.

– Это шутка? – выдохнул Ник. Хрен! Таким не шутят. – Как? Когда?!

– В среду утром, бензовоз какой-то въехал, - пробормотал Макаров и вдруг хохотнул, откинувшись на спинку кресла: - Дебил! Жду новости, а они устарели, наверное, да?

– Какой еще бензовоз? Куда въехал? Где? – Логинов тяжело дышал, не желая осознавать того, что слышал. – Илья!

– Да обыкновенный бензовоз! – резко заорал Макаров, вскакивая с места и нависая над братом. – Она в автобусе куда-то ехала! Я не знаю куда! Не знаю! Ее мать мне не сказала!

Никита вздрогнул. Не от крика Ильи – от того, что именно орал Макаров. Он подался к нему и медленно спросил:

– Куда-то? Ты не знаешь, куда ехала твоя девушка и где она погибла?

– Да, мать твою! Не знаю! Мы с ней поругались, и она уехала!

– Я знаю, что вы поругались, она говорила. Но я привез ее домой!

– Ты? – дико хохотнул Макаров. – Ты привез ее домой? Да, ты, тварь, привез ее домой! После того, как трахнул! А потом, конечно, привез! Только я не пойму, чего так быстро-то! Домой запросилась? Не понравилось?

Подумал Логинов только после того, как врезал Илье в челюсть. Но недолго. Потому что следом ударил тяжелым кулаком в живот.

– Скотина тупая! Ты что наделал?! – выплюнул он ему в лицо.

Макаров согнулся пополам, от боли потемнело в глазах. И в конце концов, осел на пол. Дышал через раз, мучился. И сильнее всего мучился тем, что недостаточно больно, чтобы перекрыть то, что секунда за секундой убивало его. Посмотрел снизу вверх на брата. Взгляд прояснился. И он заговорил:

– Я видел, Никит. Видел. Там камеры натыканы, дурак. Диски где-то тут валялись, показать могу. Вы лизались с ней на глазах всего клуба, а потом ты ее уволок. Так что нехрен… Это смысла не имеет…

– Придушить бы тебя, гаденыша, да тетку жалко, - Логинов отвернулся. – Она пьяная была. Ну лезла целоваться, дурочка малолетняя. А талдычила только о тебе, кретине. Ты как ее в таком состоянии вообще из дома выпустил? Это я несколько часов ее россказни об удивительном мальчике Илюше Макарове слушал. Другой бы не стал! Я. Привез. Ее. Домой.

– Ты меня за идиота держишь?! – крикнул Илья, поднимаясь с пола и не желая ничего слышать. – Не, ты реально считаешь меня идиотом?! Она только после трех прикатилась! Я думал сдохну из-за вас. Из-за тебя! Каково это, а? Каково быть с девушкой, которую я люблю, и которая любит меня! Тебя от себя не воротит?

– Нет, - пожал плечами Никита. – Потому что я не знаю, каково это. Одно дело увести ее у тебя, заставить ее полюбить меня – это было бы интересно. Но для Алисы никого не существует, кроме тебя. А тебе, как всегда, показалось мало. Пошел ты, Макаров! Никогда не прощу тебе того, что ты ей сделал.

Он обвел глазами комнату, на короткое мгновение задержавшись взглядом на размытой стене, криво усмехнулся и ринулся из квартиры, чувствуя ком, вставший в горле.

Дверь хлопнула на всю парадную. Макаров вздрогнул от этого удара. Но остался стоять посреди комнаты. Только смотрел теперь на стену. Блуждающим взглядом, в котором совсем не было жизни. Потом медленно подошел к картине, так и не ставшей картиной. И провел по ней рукой. Краска не приставала к ладоням. Здесь она навсегда, что бы ни было.

Нелепо. Дико. Он касается стены, к которой прикасались ее пальцы, а ее самой нет. И все так в этой комнате. Даже плед в кресле у балкона – она всегда оставляла. Ее плед, хоть и негласно. И столько еще всего… Вся квартира ею наполнена. Каждая мелочь.

Всего-то три месяца.

А заменила все на свете.

Макаров приложился щекой к стене, там, где было размыто. Закрыл глаза и стоял какое-то время, потеряв этому времени счет. В сущности, счет ушел в минус. Оборвался утром среды.

Бедная… звонила ему… до последнего звонила, даже во вторник.

Не думать!

Ни о чем не думать.

Когда в комнате стемнело, Илья расстелил диван и лег. Под боком пристроился кот и едва слышно мурчал. Потом он заснул. И Макаров проваливался несколько раз, но тут же выныривал. Снов не помнил. Снов, наверное, и не было. Были образы вокруг. Как фотографии в серванте Любови Михайловны. Стоп-кадры. Они сыпались на него, не давая вздохнуть и заполняя все пространство. Порхали бабочками по комнате. И тихо шептали ему что-то важное. А он, как ни вслушивался, разобрать не мог. Все заглушал скрип кресла. В нем кто-то всю ночь просидел, раскачиваясь туда-сюда.

Но стоило открыть глаза, как видел, что по-прежнему один. Что ничего не изменилось и ничего не изменится.

Под утро вылез из постели. Всыпал в кошачью миску корма, сколько влезло. И оставил открытыми еще несколько банок. Полюбовался своей работой. И направился на балкон.

Оказывается, он любил рассветы. Они казались ему всегда символом надежды. В символизм он немного верил, хотя и отрицал это. Выходит, что зря.

Было теплее, чем накануне. Воздух становился весенним, пусть февраль еще не закончился. Но это ничего не меняет – он обещал весной сводить ее на Диво остров. А теперь и не сводит. Получается, обманул.

Макаров вцепился пальцами в перила и вдохнул поглубже. Ему нравилось, как воздух полз по носоглотке. Он казался ему свежим и вкусным. Его не хотелось выдыхать. Но вместе с выдохом из горла вырвалось громкое и отчетливое:

– Доброе утро, Алька!

Сказал и сам испугался звука своего голоса.

Потом все делал быстро. Будто часовая стрелка ускорилась, не желая давать ему и мгновения на передышку. К чему это? Он и так знал, что время вышло, что все кончено. Что не передумает.

Потому просто механически делал то, что должен был. То, что было правильным.