Иду на свет
Шрифт:
— А мама твоя?
— Ей было сложно, но она никогда папе ничего не говорила. Во всяком случае, я об этом не знаю. Она — тонкий человек. Её легко обидеть. Когда Игнат стал постарше — он в принципе перестал подавать признаки адекватности. Они почти не приезжали к нам… И слава богу. Но если где-то пересекались — он обязательно маму колол. До сих пор помню, как мне было за неё обидно. И как сложно было держать язык за зубами. Но чем закончится, если не пропускать мимо ушей, мы знали.
— А Макар?
— Макар… — Санта повторила имя второго брата, задумавшись. Поймала себя на мысли, что «исповедоваться»
Санта закрыла глаза, не сдержавшись. Обняла себя руками, потому что снова мороз, окатывает стыд, дрожью пробегается злость…
— Он считал, что отец обязан был взять его в свою практику после выпускного. Отец считал, что он обязан дать образование, и что обязан не вмешиваться. Коса нашла на камень. Он кричал тогда ужасные вещи. Уже в коридоре. Я помню, как было ужасно стыдно перед собравшимися, которые всё слышали. Каждое слово. Каждое обвинение. Незаслуженное. Потому что он был прав, а Игнат…
Санта не договорила. Но тут и не нужно. Выдержала паузу, закончила:
— Игнат ушел, хлопнув дверью. Макар — следом. Не потому, что оскорбился за брата. Просто он всегда всё делал, как старший. Игнат полжизни обвинял моего отца в том, что посмел бросить их ради меня. Что забыл своих детей, хотя это была ужасная ложь. Папа всегда о них думал. Он ни на минуту о них не забывал. И только сейчас я узнала, насколько же он был лицемерен. Что он-то своего ребенка действительно забыл… И ему так с этим хорошо…
— А если бы ты была на месте своей матери? Зная всё это, стала бы?
Новые вопрос Данилы удивил не меньше, чем тот с которого в принципе начался её рассказ. Санта нахмурилась, пытаясь переварить. Но дело в том, что:
— Я никогда о таком не думала…
— А если в теории…
— У меня не такая же ситуация. Я люблю тебя. Мне не надо думать…
— Поэтому я и спрашиваю: в теории, Сант…
Санте хотелось бы, чтобы Данила не настаивал. Потому что она не готова оценивать, правильно ли поступила её мама. Стоило ли их с Петром счастье сложностей, которые его сопровождали. Знала на все сто, сама Елена ответила бы без сомнений: да!
Но она — не Лена. И, если говорить честно, наличие личного опыта не позволяет быть такой уж воодушевленно-воздушной. Когда-то давно, когда она ещё исподтишка следила за жизнью Данилы, очень боялась однажды узнать, что он женился. Не потому, что верила в нерушимость брака или боялась роли разлучницы. А потому, что это в её голове убило бы последний призрачный шанс на него.
Но ей повезло. Даже больше, чем можно было надеяться.
— В теории… Я могла бы струсить.
Санта ответила, глаза Данилы на долю
секунды закрылись. Что под веками — Санте было неясно, но почему-то стало тревожно.— Почему ты спрашиваешь? — она уточнила, склоняя голову. Была внимательной, как никогда, пытаясь занырнуть на дно зрачков сразу же, как Данила открыл глаза. Но там спокойствие. Если он и сделал для себя какие-то выводы, с ней не поделится…
— А ты почему? — и даже на вопрос не отвечает. Стреляет встречным, напоминая о том, с чего начали. С её просьбы рассказать о Маргарите.
И вот сейчас она может поделиться с ним теми сомнениями, которые вывалила Альбина.
Может быть абсолютно искренней и признаться:
— Примерова видела тебя с той самой первой любовью. Объясни, как мне это понимать?
Но Санта шепчет:
— Просто, — пожимая при этом плечами. А потом закусывает губу, получая такое же:
— Вот и я просто… — в ответ.
Глава 9
У мамы на кухне всегда идеально. Тепло. Спокойно. Душевно.
Только сюда нет входа сомнениям. Только здесь есть ответы на любой вопрос. Только здесь поймут всегда. Всегда поддержат. Только здесь всё, что от тебя ждут, — это искренность.
Сюда Санта приехала с задержкой в неделю.
Сжимала ладонями теплую чашку с какао, смотрела, как снежинки танцуют за окном на ветру, оседают на иголках пушистых, уже украшенных белыми лампочками новогодних гирлянд, елей.
Щетинские любили Новый год. Всегда. Без папы — уже меньше. Но Елена всё равно старалась включать сказку. Немного для себя, но больше для Санты, которая с ней уже не живет. Просто, чтобы порадовать, когда приедет. А может даже не «когда», а если…
И это тяжелая участь — жить от приезда ребенка к приезду. Но и на это Елена не жалуется. Ни на что не жалуется. Ни о чем не жалеет. Находит в себе силы радоваться жизни, а может ей и силы для этого не нужны. Может свет, о котором часто говорит Данила, исходит не только от Санты. Может это передалось ей от мамочки. И это же влюбило когда-то отца.
— Останешься сегодня, Сантуш? Занесло так…
Из размышлений в действительность Санту вернул мамин вопрос.
Она тоже смотрела в то же окно, но не сидя за столом, а прислонившись к кухонному.
— Да, останусь…
Улыбнулась, когда дочь ответила. Мотнула головой, будто сгоняя оторопь, которую переживала и сама Санта — сложно оторваться от волшебного вида за их большим окном.
Отвернулась, приоткрыла духовку…
На ужин снова шарлотка. И снова по кухне плывет запах яблок, белков и корицы. Во рту собирается слюна. Урчанием отзывается желудок…
И тут же сжимается из-за волнения. Потому что Санта не зря пропустила завтрак, а потом и обед. Нервничала.
На то было несколько причин. Но главная, конечно, это решительное намерение наконец-то по душам поговорить.
Санта следила, как мама достает пирог из духовки, как вслепую тянется за ножом, безжалостно разрезает, поддевает кусочек лопаткой, опускает на тарелку. Которую тут же с улыбкой несет к столу.
Конечно же, не себе. Конечно же, ставит перед Сантушей, протягивает ей же вилку, садится рядом, смотрит с улыбкой…