Идя сквозь огонь

* * *

Дмитрий очнулся от выплеснутого в лицо ушата воды. Сознание московита все еще мутилось, перед глазами плыли цветные круги.

Неведомые силы, пленившие боярина, раздели его донага и, связав руки вервием, подвесили к потолку в каком-то в полутемном, пропахшем запахом крови и тлена, срубе.

Длина веревки на запястьях, переброшенной через крюк в потолочной балке, была такова, что Дмитрий едва касался земли пальцами ног.

В таком положении он не мог ни подпрыгнуть, освобождая веревку от крюка, ни действенно защищаться от врагов ногами. Тати, лишившие его опоры, хорошо знали свое дело…

— Крепко же твое зелье! — донесся до Бутурлина откуда-то сбоку хрипловатый, но зычный мужской рык. — Сколько времени висит, а до сих пор не оклемался!

— Так я на него дурман-травы не пожалела! — гордо прогнусавил в ответ знакомый Дмитрию голос Гоготуньи. — Мое варево и не таких богатырей с ног валило!

— Положим, сего маломера богатырем не назовешь! — судя по тону, усмехнулся обладатель звериного рыка. — Но и он пойдет в пищу! Мелкая дичь — тоже добыча!

Услышав сие, Дмитрий невольно вздрогнул, и это не осталось незамеченным собеседниками.

— Гляди, ожил! — с умилением воскликнул зычноголосый. — Долго же мы тебя ждали!

Повернувшись, насколько ему позволяла веревка, в сторону говоривших, Бутурлин узрел в факельном свете двух мерзких чудищ. У меньшей твари в юбке была хищная волчья морда и выбившиеся из-под платка седые космы.

Другая походила на огромного рыжего вепря, вставшего на задние ноги. Налитые кровью глаза зверя глядели на пленника свирепо и в то же время насмешливо. Широкая пасть была полна острых зубов.

Но вскоре действие дурмана, бродившего в крови боярина, стало сходить на нет, и пленившие его тати обрели свой истинный облик.

Волчья морда меньшего чудища поплыла, превращаясь в рожу Гоготуньи. Вепрь же преобразился в рослого, плечистого мужа, чья людская внешность поражала не меньше, чем его прежний, звериный вид.

У незнакомца была обритая голова и мясистое лицо, тонущее в огненно-рыжей, до брюха, бороде. Звериным оставался лишь взгляд татя, полный презрения к чужой жизни.

— Я знаю, кто ты! — прохрипел Бутурлин, в памяти коего всплыл рассказ проезжих крестьян о лесном людоеде. — Ты — Махрюта!

— Верно! — обрадовался душегуб, слегка удивленный широтой своей известности. — А тебе откуда ведомо?

— Слухом земля полнится! — горько усмехнулся боярин.

— Это хорошо, что полнится! — Махрюта рассмеялся, оскалив зубы, способные, казалось, раздробить лошадиную голень. — Слава — то, что мне нужно!

— Слава людоеда? — изумился его словам Дмитрий.

— А хоть бы и так! — пожал широкими плечами тать. — Слава в любом случае слава! А дурная она или добрая — не все ли равно!..

— А ты, как я слышу по говору, из Московии будешь? — приблизился к пленнику Махрюта. — Не чаял я встретить в сей глуши земляка!

— Ты что, родом из Москвы? — вопросил его Бутурлин, пытаясь оттянуть, насколько можно, час своей кончины. — Что-то не встречал я тебя раньше…

— Да и не мог! — поморщился лиходей. — Я ведь — исконный рязанец! У батюшки моего с Рязанским Князем размолвка вышла, он и решил отъехать со всеми владениями к Москве.

Свершить сие было нетрудно, ибо земли наши граничили с московскими угодьями. Сказано-сделано!

Да только не пожелал нас Великий князь Иван в Столицу пускать. Дал детинец на отшибе. Мол, живите здесь, а на Москву в гости приезжайте!

Крепкую обиду затаил на Князя мой старик! Жаждал почета на Москве, а тут такое небрежение!..

— Ты толкуй с пленным, Махрютушка, а я пойду! — влезла в беседу Гоготунья. — Только когда закончишь, не забудь мне оставить сердце! Я в окрошку его положу, сказывают, оно от болей в ногах помогает!

— Перебьешься! — напустился на нее людоед. — Мало ли вам благ от меня перепадает?! И так жрете-пьете с моего стола!

— Совесть имей! — сварливо выкрикнула трактирщица. — Кем бы ты был без меня и моих сынов?! Когда от стужи подыхал, кто дал тебе приют? Обогрел, насытил?

— Совесть? Уже поимел! — хищно усмехнулся Махрюта. — Молвишь, кем бы я был без вас? Да кем бы вы сами без меня были?!

Кучка отверженных уродцев, боящихся из леса нос высунуть! А теперь всю округу в страхе держите!

Корчма у дороги выстроена за мои деньги, сынков твоих неприкаянных я одел-обул. Но тебе все мало! Сердце еще подавай! Ладно, получишь свое сердце, теперь же ступай прочь!

Покличь сюда Щупа и вели Марухе принести уксус!

Бормоча что-то себе под нос, Гоготунья скрылась за дверью.

— Лихо ты с ней обходишься! — Дмитрий сам дивился тому, что до сих пор не утратил способность трезво мыслить. — Не боишься нож в спину получить?

— Не боюсь! — тряхнул бородищей Махрюта. — Я ей нужен. Да с сими выродками по-иному и нельзя. Попустишь вожжи — мигом на шею сядут!

Вот и нынче чертова баба помешала беседе! А я хотел душу тебе излить. Не помнишь, на чем нас прервали?

— На обиде твоего отца, — подсказал людоеду Дмитрий, изо всех сил стараясь расслабить веревки на запястьях. — Тебя-то самого кто обидел?

— Меня? Да, в общем-то, никто! — развел руками Махрюта. — Судьба лихая обидела! У батюшки моего было двое старших сыновей: я и брат мой Авель!..

— Тебя, часом, не Каином кличут? — прервал вопросом его рассказ Бутурлин.

— Каином, верно! — радостно изумился тать. — А ты откуда знаешь?

— В святом Писании прочел! — ответил боярин, уже ничему не удивляясь. — Повествуй дальше!

— Ты только не прерывай меня! — назидательно поднял толстый палец Махрюта. — Вдруг я что-нибудь важное упущу!

— Не буду! — уверил чудовище в людском обличии Бутурлин. — Мне самому любопытно…

— Ну, вот! — возобновил рассказ тать. — Авель родился первым, а я, как ты разумеешь, вторым. Брат был старше меня лишь на год, а коли учесть мое превосходство в росте и силе, сия разница была вовсе незаметна.