Идя сквозь огонь

— Видишь, как я люблю своих? — с ухмылкой обернулся к Дмитрию людоед. — Только ведь ты мне не свой! Человечину не жалуешь, на таких, как я, с презрением смотришь!

Повстречайся мы в бою, ты бы мне голову снес, даже имени не спросив! А ведь я ничем не хуже Владык ваших, кои без войны обойтись не могут!..

Я убиваю, дабы насытиться, а Князья да Короли — из гордыни!

К тому же, народа они истребили куда больше, чем мои подручные.

Так что не попрекай меня заповедями Господними. Уж их-то я соблюдаю! Помнишь, Христос сказывал: «Вот плоть моя, ешьте ее!»

Я и ем плоть, видя в каждом смертном Божье творение. Так подумай, боярин, могу ли я быть врагом Христа? Нет, я — его верный последователь!

— Ты, видно, с головой не дружишь, — брезгливо поморщился Бутурлин, — коли прикрываешь свои мерзости именем Божьим!

— Знаешь, — улыбнулся, вспоминая былое, Махрюта, — то же самое мне говорил один проезжий грамотей! Сам-то он с головой дружил, книги разные почитывал!

Я его голову в память о нем замариновал. Погляди на сего ученого мужа! Может, встречались когда?

Подойдя к бочонку у стены, Махрюта вытащил оттуда за волосы крупную, украшенную бородой голову. При виде ее девочка-невольница вскрикнула от испуга, и Махрюта наотмашь ударил ее ладонью по лицу.

— Не тронь чадо, хворый сукин сын! — вышел из себя Бутурлин.

Яростно заревев, Махрюта одним прыжком сократил разделявшее их расстояние, и его рыбьи глаза, испещренные прожилками вен, впились в московита мертвящим взглядом.

— Никогда не называй меня хворым сукиным сыном, — прорычал он в лицо боярину, — ибо я — Здравый Сукин Сын!

Рванувшись навстречу врагу, Дмитрий попытался разбить ему головой лицо, но потерпел неудачу. Привычный ко всяким неожиданностям, Махрюта отпрянул назад, и удар боярина не достиг цели.

— Видишь, ты такой же, как я! — заключил душегуб, внезапно успокоившись. — О заповедях, о любви толковал, а сам ждал случая, чтобы в нос меня боднуть!

Ну да то не беда. Друзьями нам не быть, а вот жаркое из тебя выйдет отменное. И с чего это я открыл тебе душу, как на исповеди? Может, потому, что ты унесешь мои тайны в могилу?..

Впрочем, о могиле я вспомнил для красного словца. Ее-то у тебя не будет. Мясо твое мы съедим, кости зверье растащит и память о тебе быльем порастет!..

Он загоготал, радуясь своей неуклюжей шутке. Вторя ему, затрясся в смехе Щуп, брызгая на боярина зловонной, гнилой слюной.

— А ты со мной пойдешь! — прикрикнул на оглушенную пощечиной девчушку Махрюта. — Будешь чесать мне спину, а то зудит с самого утра!

Смотри! Не ублажишь мою чесотку — я тебе пальцы откушу! — прорычал, склонившись над несчастной, людоед. — Вставай живо!

Девочка с трудом поднялась на ноги и, шатаясь, побрела за Махрютой. Из носа у нее сочилась кровь…

— Ну вот, хозяин ушел, пришло время нам толковать! — молвил Щуп, присаживаясь на колоду напротив. — Не тужи, боярин!

Я столько народа на тот свет проводил, что научился сие делать быстро и безболезненно! Это Сап да Хорек-Прыгунок — любители тянуть из добычи жилы, я же — кроткий человек! Мне твои страдания ни к чему!

Свои слова Щуп подтвердил улыбкой, открывшей редкие, изъеденные гнилью пеньки зубов.

— Да у тебя зубы стерты до корней! — покачал головой Бутурлин. — Как же ты меня есть будешь?

Щуп жиденько хихикнул, и огоньки в его глазах-гнилушках запрыгали в такт смеху.

— Вот уморил так уморил! — произнес он, отсмеявшись. — Что ж я зверь лесной, чтобы зубами тебя глодать?

Погляди, сколько у меня всего припасено для такого дела: ножички, скребки! — убийца расстелил на земле рогожку, в кою был завернут весь его нехитрый скарб. — Да я твои косточки так оскоблю, что они сиять будут!

— Знаю, тебе, как и прочим людям, смерть не мила! — продолжал Щуп, выбирая нож для убийства. — Наверняка дома остался ворох незавершенных дел….

Зазноба, чай, где-то ждет? — тать вновь лукаво улыбнулся. — Ждет ведь, сознавайся! Хочет деток малых от тебя прижить… А вот не судилось, что тут поделаешь!..

Щуп глубоко и, как показалось боярину, с сочувствием вздохнул.

— Не терзай себя, боярин, — продолжил он прерванную мысль, — ни к чему перед погибелью растравлять сердце!

Знай, своей кончиной ты послужишь доброму делу. Твоя плоть спасет от голода десяток душ, поможет нам пережить зиму…

Выбирая нож, Щуп поднес один из клинков к свету, дабы лучше его рассмотреть, и Дмитрий невольно обмер. На правой руке убийцы было всего три пальца, сросшихся наподобие клешни.

— Что оробел, боярин? — вопросил его, заметив внимание к своей руке, мясник. — Прежде таких див не видал?

Что ж, любуйся, поскольку впредь не узришь. Мы здесь все отмечены печатью греха, кто в большей мере, кто в меньшей…

Мой случай не самый тяжкий. Верно, на руке у меня три пальца, зато на ноге — семь! Вот и выходит, что в целом у меня их столько же, сколько у прочих смертных! Разумеешь мою мысль?

Щуп вновь захихикал, брызнув в лицо Бутурлину слюной.

Дмитрий промолчал. Он терпел болтовню прихвостня Махрюты лишь по одной причине. Все время, пока Щуп философствовал, боярин пытался растянуть веревку, стягивавшую его запястья.

И хотя ему сие не удалось, московит нашел иной способ обрести свободу. Главное было не всполошить раньше времени убийцу, не дать ему возможности поднять шум…

— Ну, вот и он! — с улыбкой произнес Щуп, вынимая из вороха ножей и заточек тонкий, похожий на иглу клинок. — Красив, правда? Цени, боярин! Войдет в сердце — даже не охнешь!

— Можешь не благодарить! — смущенно улыбнулся он, придвинув к ногам боярина пустую зловонную лохань. — А это для крови и для всего, что в тебе есть… Пока…

— Отпусти меня, Щуп! — обратился к нему с нежданной просьбой пленник. — Спаси в себе то, что осталось от человека!

— Как я могу тебя отпустить? — развел руками душегуб. — Ты, видно, меня не слушал? Я же сказывал, твоя плоть поможет нам пережить зиму! Или тебе нас не жаль?…