Иглы мглы
Шрифт:
ДВА СОНЕТА
1Я размышляю часто: "Почемуне удалась мне все же лит. карьера?Как будто есть талант, своя манера,нашел с годами костыли уму".И все-таки никак я не пойму:не кирпичи, не бревна, а фанеравоздвигнута навроде стен, примераяснее нужно ль? Сам себя в тюрьмузагнал — таков итог… Какого херавсю жизнь истратил, ежели в домуне Муза, а зловредная мегеранатягивает на плечи суму,и, как свеча, истаивает вера,душа скулит, предвосхищая тьму?2Мой дом, мой сад, где мысли как цветыветвятся и головками кивают…Мне бабушка твердила в детстве: "Бают,один Господь лишь воплотить мечтыспособен, и зачем решился тытворить стихи, в них гласные зияюткак раны ножевые, убиваютнеосторожно ждущих
СЛЮНИ АПОЛЛОНА
В доме Шехтеля — посольство Уругвая… Там однажды мне привиделась нагая то ли нимфа, то ль дриада, то ль русалка… Я впотьмах не разглядел, и очень жалко, что не знаю, когда выдастся мгновенье, чтобы снова заглянуть в стихотворенье, где дом Шехтеля стоит, ни шагу с места, в ожиданье большевистского ареста (и такое было чудное мгновенье…) Корвалолом заглушив сердцебиенье, боль зубную чистым спиртом заглушая, я мечтаю снова диву Уругвая встретить в сумерках, мне даже знать не надо, кто она: русалка, нимфа иль дриада… Лишь бы вновь ко мне тянулись ветки-руки, лишь бы взгляд мелькнул, мои уменьшив муки, и луна светила, видеть помогая, как танцует красота любви нагая в тихом дворике закрытого посольства, проявляя на мгновенье хлебосольство, утоляя мой порыв… Какое чудо знать, что может просочиться из-под спуда низких истин влага выдумки, живая родниковая вода… Из Уругвая привезли ее? Я думаю: едва ли, ни к чему чужим аршином мерить дали, ни к чему черпать чужую воду ситом, чужестранца убеждая сном забытым, сном неясным, чуть мерцающим, как блики расшалившейся луны, чьи ласки дики… "Это я-то чужестранец?" — я подумал, и мгновенно из-под арки ветер дунул, ветер злобный, обдирающий одежды и в пандан мои последние надежды… Огляделся я, очнулся, нет русалки или нимфы, иль дриады… Лишь вразвалку ходит двориком обычная ворона… Вот тебе, поэт, подарок Аполлона! Вот тебе, мой друг, сегодняшняя муза! Был ты жителем Советского Союза, а сейчас глядишь, страны не узнавая, на пустынное посольство Уругвая. Ночь, хоть выколи глаза, как пел ты в песне днем ли, ночью ль, пробегаючи по Пресне, повторяя с постоянством попугая, как пленительны мартышки Уругвая. Первокурсником, очкариком, салагой, вечно с книжкою под мышкой, не со шпагой. А с чего тогда подался в Дон-Кихоты, если драться с ветряками нет охоты? Ветер времени, порывистый и резкий, режет память на короткие отрезки, режет яростно, ему совсем не жалко то ли нимфу, то ль дриаду, то ль русалку, и меня, уже беззубого, кромсает и во дворик лунодольками бросает… Подбирай скорей, ворона, эту падаль, а чего тебе иной кормежки надо ль, клюй да клюй себе уже не понарошку, попривыкнешь и зажалуешь кормежку. Я мечтал когда-то в детстве: великаном буду я и Прометеем, может, стану… Что ж, увы, не вышло что-то в Прометеи, медным тазом принакрылись все затеи, и луна сейчас сияет медным тазом, как циклоп своим последним третьим глазом… Что не стал я Прометеем — эка вона, клюет печень не орел мне, а ворона… Зарастает ночью мясом диким печень, ну а днем опять по-новой, дескать, нечем заслониться, руки связаны, придурок, жизнь сгорела, как табак, соси окурок, едкий дым пускай расхлябанным хлебалом… Что ж, порой покуришь, выпьешь… И навалом снова радости, и ты как прежде молод, утолив души бессонной блажь и голод… Огляделся я, очнулся — мрак и морось, нет луны и даже ветви мерзнут порознь, и, увы, давно исчезла стервь нагая, то ли нимфа, то ли блядь из Уругвая… Я стою, держусь руками за решетку, ноги сами то и дело бьют чечетку, а на плешь мою, как слюни Аполлона, что-то скользкое оставила ворона. РОССИЙСКИЕ КАТАКЛИЗМЫ
"Не жди, чтобы цвела страна…"
Ты хочешь, чтоб цвела страна, чтоб мир зависел от рассудка, а не от власти, что спьяна войну считает просто шуткой? Вот так же полтораста лет тому назад вся Русь страдала и так же плакался поэт, что ум-то есть, а толку мало. Закон опять забыт совсем, зато братки отнюдь не слабы, зато в правительство меж тем легко протырились завлабы. Но так же жалок будет трон, когда его освоит кучер, как пугало со всех сторон засвищет, чтоб казаться круче. Что ж, диспропорция проста и лишь меняется местами: вот были воры без креста, зато сейчас ворье с крестами. Был шулер, но проснулся "жор", стал красть согражданам на горе… В стране все время форс-мажор, поэтому мы все в миноре. Забьем на будущее болт, не в Аргентине мы, не в Чили… Лишь слово новое "дефолт" все поголовно заучили. Аж мухи дохнут от вестей, по "ящику" обрыдли толки… Уж депутатам всех мастей важны не тенниски — футболки. Что ж, доллар стал единый бог, пока экю не утвердился… А в президенты тот не плох, кто на куски не развалился! И как тут не вскричать: "Конец?" И веку, и тысячелетью. К успокоенью всех сердец приложит новый кучер плетью.ПЕРЕВЕРНУТЫЙ СОНЕТ
Когда кругом свиные туши,не прячь, не закрывай лица!Да разве можно бить баклушис беспечной миной наглеца?!Все то, что на врага обрушитдождь разъяренного свинца…Все то, что губит, жалит, сушитво имя Сына и Отца…Противоборство вод и суши,враждой разбитые сердца.Когда тебя несчастье душит,художник, помни до конца:холсты — спрессованные душивсевышней волею творца! ПАМЯТНИК
И я свой памятник воздвиг, пусть вовсе он не из металла; воздвиг я пирамиды книг, их мысль моя перелистала. С того и верю: не умру я весь… Поскольку время взвесит пред тем, как в вечности дыру нырнуть, освоят книги веси и грады; вновь переходя из рук в другие руки, книги то капли пермского дождя, а то мурановские миги воспомнят… Что ж, я тоже мог отважно рассуждать о Боге, предвосхищая свой итог, мол, мысли плоски и убоги, когда отзывчивой рукой само не водит провиденье, гоня полуночный покой во славу хрупкого творенья. Когда, резвясь не по годам, хотел от мрачных дум проснуться, творить — ведь это — к проводам высоковольтным прикоснуться. А если все же уцелел, поймал трепещущее слово, то твой раздвинулся предел, душа к бессмертию готова! * * *
Себе любую долю выбирай, как богатырь когда-то в поле чистом… У нас в России для садистов
рай, ведь все мы поголовно мазохисты. У нас в России для садистов дел невпроворот, всегда кипит работа; ведь если кто-то косо поглядел, удар — и глаза нету отчего-то. У нас в России для садистов страх — излюбленное лакомство, доколе сжигать пророков будут на кострах, а несгоревших будут грызть без соли. У нас в России для садистов суд не истина, из ясель мчим в детсадик, с рожденья донимает кожный зуд и на душе зловоннейший осадок. Но даже если станешь старый хрыч, в конвульсиях забьешься, ноет глотка: залить моргала б… Требуй магарыч, ведь есть же "Ерофеич", чем не водка! * * *
Боксер любил боксироватьсо своей тенью.Однажды,особенно удачно ударив,он послал ее в нокдаун.Тень отлежалась.С трудом поднялась.Обиделасьи ушла навсегда.* * *
Треть жизни провожу во сне,а две — в пустых мечтах.Ах, до чего вольготно мне!Живу во весь размах.Забыв про долларовый курс,падение рубля,всегда смеюсь, войдя во вкус…А плакать, что ли, бля?Когда навеки я усну,последняя мечта:чтоб все же встретили веснуосенние уста;чтоб, улыбнувшись, мол, удали спину не согнув,я, как живой, в гробу лежал,костлявой подмигнув. МЕНЮ ОБЕДА ВЕЛЬМОЖИ XVIII ВЕКА
Вот вам примерное меню (я ни строки не изменю) замысловатого обеда времен Потемкина, оно доставит, коли суждено, восторг очам диетоведа и гастронома… Строгий граф, блюдя чередованье граф, любил гусиную печенку; ее в меду и в молоке мочили в давнем далеке кухарки, бойкие девчонки. Но где меню? Где сей сюрприз? Сперва идет похлебка из рябцов с нежнейшим пармезаном, потом филейка-егоза, говяжьи в соусе глаза скворчат под водочку с нарзаном; пикантный соус (соя тож) в любые кушанья хорош, им приправляли устриц даже; что ж, пусть кусается цена, аж выше всякого вина, зато поет хозяин в раже. Но вновь к себе зовет меню, я снова рифмы применю, ценилось раньше не салями; гурманы в дедовской земле любили неба часть в золе, гарнируя лишь трюфелями. Хвосты телячьи хороши, телячьи уши покроши, баранью ногу столистово возьми и вилкою листай… Потемкин, Строганов, всяк знай, вкушал изрядно и толково. Гусь "в обуви", потом бекас и голуби пленяют нас, (а голуби по-Станиславски); что ж, хочешь — горлицы возьми да устрицы… В глухой Перми порой едали так, по-царски. Десерт уж в рот не лез, зато манило вкусное гато из сладостного винограда; крем жирный, девичий и чай китайский, дескать, не скучай, всегда обеду сердце радо. Так потчевал сам Остерман, за словом он не лез в карман, а с ним тягался Разумовский… Мне кажется порой, что я пил с ними, ел, шутил, хотя сам пир не правил, не таковский. Зато запомнил сорок строк меню, зарифмовал; дай срок, еще добавлю строк с десяток, чтобы потомок истекал слюной и все-таки читал, не замечая опечаток. 1999
* * *
В луче проектора, в киношке, когда на части мир разъят, как над костром осенним мошки неуспокоенно кипят. И так таинственно и горько глазеть на эту толчею… Что ж, не крутись, с собой поспорь-ка, в раю ты или не в раю… Ведь эта жалкая киношка, луч в темноте и мошкара — модель вселенной… Понемножку вникай, чем кончится игра. Что я сказал? Что ты сказала? Для вечности наш звук — пустяк. И нас, как мошкару из зала, дай время, выдует сквозняк. В межзвездной пустоте, пылинки, мы будем биться и летать, пытаясь взяться по старинке за руки, слово прошептать… ОТКРЫТИЕ
(Из Владимира Набокова)
Я отыскал ее в земле легендсредь скал в лаванде и в пучках травы,нашел внезапно средь песчаных лент,намытых ливнем жесткой синевы.Ее детали сразу дали знакк молчанию: и форма, даже теньпридали привкус — это не пустяк,открытием обогатился день.Скульптурный секс я причесал иглой,не повредить старался чудо-ткань,она меня слепила синевой,манила бахромой погладить длань.Винт провернулся; из тумана вновьдва желтые крюка смотрели в лоб,и марсиански скошенная бровьникак не помещалась в микроскоп.Я отыскал ее и окрестил,поскольку терминолог хоть куда,на описание достало сил,другой не надо славы никогда.Она спокойно на булавке спит,она жива в несведущих глазах,пусть энтомолог новый сохранитмой экземпляр, великолепный прах.Что все картины, троны, что века,стихи, что восхищали королей,пред вечностью простого ярлыкана бабочке малюсенькой моей!ПРИЗНАНИЕ
Влюбленности необъяснимы… Что мне Набоков в 20 лет? Зачем рассматриваю снимок, вскочив на камский парапет? Зачем брожу с французской книжкой день изо дня из дома в дом, держа в руках или под мышкой растрепанный от чтенья том? "Защита Лужина", извольте, названье радости моей; двенадцать букв, как пули в кольте, ложатся в сердце все кучней. Еще три года до "Лолиты", до чтенья "Бледного огня", но наши души купно слиты, и он — Учитель для меня. Могли б мы встретиться, но случай не выпал, пролетел "джек пот"… Что ж, жизнь другою встречей мучай, его столетье настает. И я, отмеривший полвека, на тот же снимок вновь гляжу; неисправимый, как калека, его стихи перевожу. Виват, пленительный Набоков! Как Пушкин, ты неуловим. Дай Бог, случайно, ненароком я стану толмачем твоим, поводырем настырным слова летучего, как мотылек; ночного славного улова, не веря, подведу итог. Быть может, сын твой строки эти вполглаза все-таки прочтет, поймет восторги в честь 100-летья, что ж, вот еще один "джек пот"… И что мне троны и картины, когда наглядней ярлыка мелькнет в дали необозримой воссозданная мной строка!
Поделиться с друзьями: