Иголка в стоге сена

И всю дорогу решала, что делать. Все поправимо. Это она на работе вымоталась. Детей растила. Сумки, очереди. Бытовое отупение. Это она наладит. Отоспится, отгуляется. Но с головой надо решать кардинально. В парикмахерскую – ни ногой. Все поводы для огорчений надо устранять раз и навсегда. Вот тут и вспомнилось довоенное пионерское детство. Перед летним лагерем – всех под машинку, наголо. Кожа дышит. От солнца панамки. Вшам-блохам уцепиться не за что. Благодать. А к сентябрю получалась такая коротенькая стрижечка задорная, мальчишеская. К концу учебного года волосы ложились уже совсем по-девичьи. И тут приходила лагерная пора. Она уж совсем взрослой дылдой воспротивилась. И всю юность и молодость носилась с длинными волосами, как с главным достижением классовой борьбы – отстояла! Детей своих никогда наголо не стригла. А тут вдруг на шестом десятке – приплыло. Все ведь правильно тогда делали. Исходя их имеющихся возможностей. Рационально и стильно. И не зря внуки, глядя на детские ее снимки, завидуют: «Ну вы и стильные были, ба!»

Купила Анна Николаевна на деньги для стрижки-укладки подстригальную машинку и сама себя перед дачей обиходила. Все годы с себя сбросила. Легкота необычайная. Осталось только взлететь в майское небо к трескучим жукам. И вот она стала опять, как в детстве, частью природы. Менялась с изменениями времен года. Весной – на земле ничего, и на голове ничего. В городе – панамка или платочек, чтоб зря не пялились злые глаза. В деревне, на своем участке, можно дать голове вздохнуть свободно. К сбору урожая, к яблокам, наступает время самой стильной внешности, на голове ее красуется ровный густой ежик, как ежик же и серенький. Вот тут в Москве и начинают спрашивать, у какого это она стилиста и за какие деньги обретает такую красоту. Но потом зима. И под шапочкой не видно. И к весне уже хочется все под корень.

Сейчас зима еще почти и не началась, так что голова в самом что ни на есть порядке. Пора приниматься за дела.

Три дела за один день. Одно новое, два старых, продолжающихся. Сначала новое.

Она нарезает квадратики бумаги, на каждом ярким фломастером пишет крупно и броско одно и то же: «Пропал кот. Рыжий, крупный, очень пушистый, по имени Князь. Нашедшего или приютившего просят позвонить по телефону (свой номер она выводит особенно крупно и другим цветом). Вознаграждение гарантируется». Когда бумажек набирается достаточное число, можно идти расклеивать.

Еще не развиднелось. В темноте объявления прикреплять к подъездам, столбам и остановкам автобусов приятнее, чем при всем честном народе. Некому пока заглядывать через плечо и читать крик одинокой души. А то и срывают сразу. А так – висит себе и висит. Добрые люди прочитают, а злым наплевать. Может, кто-то уже сегодня вечером позвонит, после работы, но основные звонки будут завтра. У нее опыт, она знает. Пару лет назад прибился к ней в полном отчаянии заплутавший песик. Шел, как приклеенный, от автобусной остановки до подъезда. Приятно было внушать доверие маленькому и одинокому. Она предложила ему кусочек хлебушка – не взял. Дело не в голоде было, а в отчаянии. Пришлось взять в дом, пригреть, обнадежить. На следующий день пошли они вместе хозяев разыскивать: листочки развешивать. И тут же наткнулись на слезную просьбу о помощи в поисках серого с белым щенка Кудрика, пропавшего вчера на бульваре. Повезло им всем тогда. И до сих пор дружат. Иной раз приводят восьмилетнего Саньку, если позарез нужно вдвоем отлучиться, в гости, бывает, зовут.

Далеко ушла. Куда может удрать крупный, крепкий, здоровый кот? В любом направлении.

Едва успевает в храм к началу литургии. На путь истинный встала Анна Николевна совсем недавно. Все думалось – она своей жизни хозяйка, все, что захочет, сможет сама, ни у кого ничего не попросит. Беззаботной она была родительницей. А о чем заботиться, если дети народились активные, здоровые, кровь с молоком? Учились влегкую, плюс спортивные секции, плюс репетиторша по английскому, плюс детская музыкальная школа-семилетка. Успевали все без скрипа. Институты сами выбрали. Было чем похвастаться. Правда, объявлялись ни с того ни с сего тревожные сигналы. Да кто бы в ту пору это за сигналы принял? Так, глупость, одурь. Снилась ей, короче, бабушка. Не маленькая, как при жизни, а огромная. Голову приходилось изо всех сил задирать, чтоб в лицо вглядеться. Лицо было сердитым, темным. «Детоубийца! – возглашала бабушка, – в геенну огненную ввергаешь детей своих!» Голос звучал гулко, издалека. Наяву Анюта, конечно, поиронизировала, поинтересовалась бы, и кого это она, интересно, убила и с какой стати бабушка выступает. Но во сне почему-то цепенела и не находила нужных слов. По утрам она выкидывала все это из головы, наслаждаясь ежедневными хлопотами. И только потом, десятилетия спустя, поняла, в чем ее бабушка винила. С огромным опозданием стала всматриваться в души своих сыновей и с ужасом видела пустоту. У них все было благополучно. В смысле – по работе. Но от старшего почему-то ушла жена. Не к новому мужу, а в никуда. От полного материального благополучия. Вел он себя, оказалось, по отношению к ней несдержанно. То есть срывался. Бил. Не так, чтобы уж очень часто. Время от времени. Лидерствовал. Всегда любил быть главным. Ни перед чем не останавливался. Ну и наломал дров. Потом младший начал метаться, запил. Правда, работа пока не страдала, но если каждый вечер в грязь, то когда-то и не достанет сил выплыть. Вот тут-то Анна Николаевна и поняла свое бессилие и полное одиночество.

Почувствовала себя круглой сиротой. Принялась молиться Отцу Небесному о спасении дорогих ей душ.

«Хвали, душе моя, Господа. Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, дондеже есмь.

Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения».

Она уже многое сейчас понимает. Эх, пораньше бы! Пораньше к бабушке прислушаться. Но ничего! Ничего. Время пока есть. Молитва матери со дна морского достанет. Ведь так батюшка говорил. Значит, так и есть. Значит, успеет она вымолить своих детей от самой страшной напасти – душевной погибели.

Анна Николаевна выходит из храма в день Божий. Светло, суетно.

Так. Что там у нас дальше? Квартирный вопрос. Время от времени ходит Анна Николаевна по объявлениям о продаже квартир. Приглядывает варианты обмена. Это, конечно, очень и очень гипотетически. Квартира ее в любом случае не пропадет – приватизирована, завещана. Но мало ли что?

Вдруг такой вариант сказочный попадется, что не грех и при жизни с кем-то из своих чад съехаться. Дело это утомительное, и предпринимает его Анна Николаевна редко, в случае переизбытка жизненных сил и отсутствия гололеда. Конец осени – самое время. Летом все затихает – дача. Зимой – риск костей не собрать. Вот и надо успеть на переходе сезона в сезон набраться новых впечатлений. Для такого случая она переодевается в шубку, давний подарок покойника-мужа. Шубу положено выгуливать в холода для лучшей сохранности, но почем зря не таскать. Эти правила соблюдались ею многие года, и вот результат – мех как новенький, блестит, пушится.

Больше всего нравится ей осматривать квартиры в старых домах – конец девятнадцатого, начало двадцатого века. Мало их по Москве осталось. Часть реконструировали, значит, только фасад и пощадили так называемые реставраторы, атмосферу же уничтожили безвозвратно. Часть развалилась сама, смотреть слишком страшно на плоды деяний своего века. Поэтому, когда попадаются достойные внимания варианты, надо бросать все дела и идти на разведку.

В подъезде, как положено, смердит. Стены облуплены, лифт заплеван, надписи повсюду разоблачительные детским неустоявшимся почерком, рисунки скверные, впрочем, настолько уже привычные, что и пакостью не кажутся: все гармонично – телесные испражнения на горизонтальной плоскости, душевные – на вертикальной. Вроде и дверь с кодовым замком, а не спастись. Потому что болезнь – внутри. Маленькие жильцы дома самовыражаются. Что видят, о том и поют. Почему-то со старыми домами жильцы особенно безжалостны. До сих пор все отрекаются и отрекаются от старого мира, попирают воспоминания о другой жизни, топчут и топчут и так все давно уже затоптанное.

– Обратите внимание на перила. Ручная ковка, известный мастер, уникальный рисунок, – гнет свою линию настойчивая девушка-риелтор, – лестница мраморная, витражи.

– Так, так, – кивает Анна Николаевна.

Квартира когда-то была великолепным гордым домом приличных людей. При кухне – комната для прислуги, кладовая с крохотным окошком, ватерклозет и душевая для кухарки и горничной. А потом – хозяйские покои. Кабинет, где обсуждались дела с какими-нибудь поверенными, большая гостиная с огромным арочным окном, далее, через коридор, три спальни, просторная ванная комната, туалет.

– Сколько же всего комнат? – поражается гостья.

– По бумагам четыре. Раньше-то было две спальни, одна в три окна – ее разгородили. Комната для прислуги считается подсобным помещением. Хотя до нас, когда коммуналка была, везде жили, даже в кладовке. Квартира на троих максимум плюс прислуга рассчитана, а жило больше двадцати душ. Вот и убили все, что смогли, места живого нет, – показывает свои хоромы хозяйка.

– А вы тут сколько уже?

– Да лет восемь будет. Тетя у меня тут жила. И я с детства, как у нее оставалась, мечтала, как бы я эту квартиру превратила в дворец, все расчистила, поклеила. Вот и съехались. Мы с мужем, отец. Унитазы поменяли, ванную отремонтировали. И – стоп. Муж умер. А папа с тетей лежат.

Женщина открывает дверь комнаты для прислуги, там на крохотном диванчике виднеется восковое личико в платочке.

– Тетя, – шепотом сообщает женщина. – А папа в кабинете. Лежачие они у меня. Вот так и живем. Так что мечты мои поменялись. Убраться отсюда мечтаю подобру-поздорову в однокомнатную светлую квартиру в тихом зеленом районе.

– Да как же в однокомнатную? – ахает Анна Николаевна. – Вас же трое!

– Вы разве не объяснили? – обращается хозяйка к риелторше. – Я же просила, ну сколько можно повторять…