Иголка в стоге сена

Медведь обнял за плечи жену, со смущенной улыбкой слушавшую его рассказ, и громко поцеловал ее в щеку. Пелагея зарделась краской смущения, а Дмитрий вновь с уважением посмотрел на смелую женщину, чей отчаянный поступок осмелился бы повторить далеко не всякий мужчина.

— Да, много волков развелось той зимой, — продолжил, отхлебнув из меха хмельной браги, Медведь, — но и мы их набили без счета. И самим хватило шкур одеться, и скорнякам Самборским мы их немало продали…

— Похоже, волков ты не так любишь, как медведей, — заметил Бутурлин.

— А за что их любить? — пожал широкими плечами охотник. — Волк — зверь коварный, в одиночку робкий, в стае — наглый. Убивает добычу и в голоде, и в сытости, и всегда больше, чем может съесть. Доводилось ли тебе, боярин, видеть, как волки овец режут?

— Доводилось, — кивнул Дмитрий, — волков и у нас прошлой зимой много развелось. Не только скотину резали, на людей, бывало, бросались…

— Вот за это я их и не люблю, — подвел итог Медведь, — злые они шибко, безжалостные!..

— Ну, если ты их так не любишь, то почему бы тебе не пособить нам с поимкой одного из них? — вступил в разговор старый Тур. — Зверь, правда, на двух ногах, но зато хитрый, матерый. Тебе как охотнику честь выследить такого!

— Ты не о том ли волке толкуешь, что королевского посла порешил? — насторожился Медведь. — На что он вам?

— Враги чужеземные, желая столкнуть лбами Унию с Москвой, убили королевского посла, а вину свалили на его провожатого, — кивнул в сторону Бутурлина Тур. — Снять с себя обвинение Дмитрий может, лишь отыскав истинных убийц Князя. Но чтобы добраться до них, ему нужно изловить беглого татя. Лишь он знает, кому понадобилась смерть Корибута. Поможешь нам взять его на аркан?

— Рискованное дело вы затеяли! — тряхнул лохматой головой зверолов. — Сей зверь и в одиночку опасен, а при нем еще и стая немалая. Рогатиной да ножом его не возьмешь!

— От тебя потребуется лишь найти его, — парировал Тур, — выследишь и приведешь нас к его логову. А дальше мы сами решим, что делать…

— Непросто будет его сыскать! — поднял вверх кустистую бровь Медведь. — Человек, он ведь хитрее любого зверя. Так спрячется, что, пойди отыщи!

— Да ведь и ты непрост! Кто лучше тебя знает сии места? — не сдавался казак. — Помоги нам по старой дружбе, сделай милость!

— Сделай милость, говоришь? — поднял на него хмурый взгляд Медведь. — что ж, отчего не помочь добрым людям? Только ты мне скажи, братец Тур, зачем вам понадобилось лезть в чужую драку? Какое вам дело до того, что один пан другого зарезал?

Может, московиту и есть прок в том, чтобы найти убийц Князя, а вам-то какая выгода их искать? Для вас все паны — враги заклятые, и Корибут покойный не лучше других был…

— Скажи, брат, хорошо ли ты слышал, о чем я говорил?

— Да уж постарался ничего не пропустить мимо ушей! — слегка обиделся Медведь.

— А мне сдается, что главное ты все же упустил. Коли не найдут истинных виновников смерти Корибута, между Унией и Москвой вспыхнет война. А как у нас войны ведутся? Паны саблями машут, а у мужиков головы летят! И если начнется новая бойня, не одна тысяча христианских душ костьми в землю ляжет. Ты-то, может, и отсидишься в лесу, а что станется с теми, что в деревнях живут? Они-то в чем провинились перед Господом, чтобы за панские ссоры жизнью платить?

Вот мы и решили с московитом, что не дадим врагу, кем бы он ни был, заварить кровавую кашу. Что скажешь на это, брат Медведь?

— Что скажу? А то, что как бы вам за свое доброе самим не пострадать! — сурово нахмурился Медведь, — При сем звере будет целая свора, не ведающая жалости, с луками да саблями.

Вы мыслите, Крушевич и его люди по доброй воле сдадутся вам в полон? Да они такую сечу заварят, что от вас лишь клочья полетят!

Ведь это они вам нужны живыми, а им от ваших жизней никакого прока нет. Сложите головы ни за что, а мне мучиться совестью до конца своих дней! Нет, братцы, не возьму я грех на душу, даже не просите!

— А если сии тати и дальше станут убивать? — вмешался в спор Бутурлин. — Тогда тебя совесть не будет мучить? А ведь они продолжат убийства. Зверю, вкусившему кровь, уже не остановиться…

Охотник метнул в московита яростный взгляд, но промолчал, не найдясь с ответом. В избе воцарилась хмурая тишина.

— Значит, не хочешь помочь? — помрачнел старый Тур.

— Если бы не хотел, то сразу бы сказал о том! — вышел из себя Медведь. — Но и вас на погибель отпустить не могу. Раз уж я не сумел отговорить вас от сей затеи, придется мне идти с вами в одной упряжке. Лишние руки в бою чего-нибудь, да стоят!

— Не пущу! — воспротивилась воле мужа Пелагея. — Ишь, чего надумал, с беглыми татями воевать! Давно ли после схватки с медведем на нарах отлеживался, а теперь, гляди, вновь на подвиги потянуло!

Страх потерять мужа в мгновение ока преобразил супругу лесного старателя. От ее недавней застенчивости не осталось следа. С проворством росомахи Пелагея бросилась к выходу из избы и стала в дверях, загораживая путь мужу.

Ее брови грозно сошлись к переносице, глаза метали молнии, и Дмитрию подумалось, что Медведь не соврал про волка, плененного за язык его половиной. Такая женщина при желании могла остановить не только зверя. Ее внутренней силе мог позавидовать иной дюжий мужчина.

— Что же ты творишь, братец Тур? — продолжала изливать свой гнев Пелагея. — Ты, и впрямь, стал для нас братом, почто же нынче кличешь мужа на бойню?! Почто отнимаешь отца у дитяти?! Кто поднимет нашего меньшенького, если Медведь сложит голову?!

На лицо Медведя набежала мрачная тень. Горький упрек жены уязвил его в самое больное место. Он мог сколько угодно рисковать собственной головой, но его жизнь была накрепко связана с жизнью Пелагеи и младшего сына. Погибнуть для охотника нынче значило обречь их на голодную смерть.

Конечно, у Медведя еще оставались старшиие сыновья, но рассчитыва, ть на их помощь особо не приходилось. Первенец, Савва, грядущей осенью собирался жениться и отделившись от отеческого хозяйства, зажить собственной жизнью. Средний же сын, Онуфрий, был еще слишком молод и неопытен, чтобы в одиночку поддерживать мать и братишку.

Впервые перед Медведем стоял тяжкий выбор между желанием помочь другу и потребностью не навредить своей семье.

Душа его разрывалась от противоречий. Он поднял глаза на Тура, ища поддержки, но седого казака, похоже, терзали те же самые сомнения, что и его самого. Взор Медведя угас, широкие плечи поникли, словно на них обрушилась неподъемная тяжесть. Он грустно развел в стороны руками.

— Что ж, брат Медведь, нам пора, — сухо проронил Тур, — если что, не поминай лихом…

— Да что вы все в двери да в двери! — заметался по срубу, утратив былую степенность, охотник. — Разве я сказал, что отказываю вам?

— Без меня им не найти беглых татей… — бросил он умоляющий взгляд на жену, — …а если они и наткнутся на свору Крушевича, то все полягут… Я один знаю, как изловить сих иродов и самим не погибнуть!..

Губы Пелагеи дрогнули, грозный огонь в глазах угас.

— Да разве такое возможно? — произнесла она с каким-то детским изумлением в голосе.