Игорь Святославич

Святослав, подобно героям многих былин, узнаёт о поражении двоюродных братьев благодаря сну:

А Святослав мутный сон видел в Киеве На горах. «Ночью с вечера одевали меня, — рек, — Черными полотнами на кровати тисовой, Черпали мне синее вино, с горем смешанное, Сыпали мне колчанами поганых толковин [24] Великий жемчуг на лоно, Меня нежили. Уже доски без конька в моем тереме Златоверхом. Всю ночь Бусовы вороны [25] граяли У Плесньска на оболони, где дебрь Кисаня [26] Понеслись они к синему морю». Сказали бояре князю: «Уже, княже, горе ум полонило. Се, ведь два сокола слетели С отчего злата стола Доискаться града Тмутараканя Либо же испить шеломами Дона. Уже соколам крылья подрезали Поганых саблями, А самих их опутали Путами железными. Настала тьма в третий день: Два солнца померкли ведь, Погасли столпа багряных два, И в море погрузились, И с ними молодые месяцы, Олег и Святослав, Тьмою оба поволоклись. На реке на Каяле тьма свет покрыла: По Русской земле простерлись половцы, Как барсово гнездо, И великое буйство хинам [27] подали. Уже понеслась хула на хвалу; Уже бьется нужда о волю; Уже свергнулся Див на землю. Се ведь готские красные девы Запели на брегу синего моря, Звеня русским златом, Поют время Бусово, Лелеют месть Шаруканову. А мы уже, дружина, лишь ждем веселия».

24

Возможно, имеются в виду чужеземцы-язычники, говорящие на неизвестных языках.

25

Именование воронов-падальщиков «бусовыми» вполне может представлять метафорический оборот, связанный с преданием о повешенном готами короле антов Бусе (Бозе) (IV век), о временах которого поют далее готские девы из Крыма.

26

Одно из нерасшифрованных мест «Слова». Где находилась «дебрь», неизвестно.

27

Хины — языческий народ, изредка упоминаемый в древнерусских памятниках, как правило, в метафорических оборотах, который предлагается отождествлять с различными этносами, в том числе с гуннами, балтами, финнами, чжурчжэнями, китайцами, монголами.

Для историка здесь важно упоминание Олега и Святослава. Много было споров — почему названы именно эти два князя (точнее, князь и безудельный княжич)? Почему не упомянут Владимир? Под «четырьмя солнцами» в «Слове» бесспорно имелись в виду Игорь, Всеволод, Святослав и Владимир. Ответ, как представляется, довольно прост и печален. Ни Олег Игоревич, ни Святослав Ольгович после злосчастного похода в источниках не упоминаются ни разу. Очевидно, оба они так и не вернулись на Русь, умерев в половецком плену. Что же касается Владимира, то его судьба отличалась от судьбы Игоря и Всеволода, не говоря уже о безвестно сгинувших родном и двоюродном братьях. В плену юный путивльский князь все-таки женился на сговоренной за него ранее дочери Кончака.

Далее в поэме следует «злато слово, слезами смешанное». Святослав одного за другим призывает на помощь князей, но поддержки их, как и в реальности, не видит:

Но вот зло — князья мне не пособие: В ничто сия година обратилась. Вот, у Рим[ова] кричат под саблями половецкими, А Владимир страждет от ран — Горе и тоска сыну Глебову!

Перед слушателем или читателем «Слова» один за другим проходят те, кого «песнотворец» хотел бы видеть мстящими за Игоря. Вот черниговский князь Ярослав со своими боярами и служащими ему кочевниками:

Те ведь без щитов с засапожниками [28] Кличем полки побеждают, Звеня в славу прадедовскую.

Вот «великий князь» Всеволод из Владимира с покорными ему — о чем без приязни вспоминали в Киеве и Чернигове — «удалыми сынами Глебовыми» из Рязани и Мурома:

Ты ведь можешь и Волгу веслами расплескать, А Дон шеломами перелить. Вот Рюрик и Давыд Ростиславичи: Не ваши ли вой злачеными шлемами По крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина Рыкает, будто туры, Раненные саблями калеными На поле незнаемом? Вот галицкий Ярослав Осмомысл: Высоко сидишь ты На своем златокованом столе, Подпер горы Угорские Своими железными полками… Грозы твои по землям текут, Отворяешь ты Киеву врата…

28

Засапожник — нож или кинжал, носимый за голенищем сапога.

Вот князья Волынские: братья Мстиславичи во главе с Романом Владимирским и двоюродные им Ярославичи:

Где же ваши златые шеломы И сулицы [29] ляшские, и щиты?

А вот и не чужие киевскому князю полоцкие Всеславичи, занятые собственными распрями. Один среди них достойный — шурин Святослава Изяслав Василькович, — но и он, не дождавшись помощи от братьев, пал в битве с литовцами, «изронил жемчужную душу из храброго тела»…

29

Сулица — короткое копье.

Никто из князей не спешит постоять «за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича». В печали завершает поэт «златое слово»:

О, стонать Русской земле, поминая прежнюю годину И первых князей! Того старого Владимира Не пригвоздить было к горам Киевским; И ныне стоят ведь стяги Рюриковы, А другие — Давыдовы, Но врозь их хвосты развеваются, Копья поют!

Между тем в Путивле, пережившем половецкий налет (о чем в «Слове» не говорится), тоскует о супруге Ярославна. В поэтическом мире «Слова», где география подчинена эпическим законам, где Дон и Дунай, как в народных песнях, отмечают границу иного мира, плач княгини разносится далече:

На Дунае Ярославнин глас слышен, Кукушкою безвестной рано кличет: «Полечу, — говорит, — по Дунаю кукушкою, Омочу шелков рукав в Каяле реке, Утру князю кровавые его раны На крепком его теле». Ярославна рано плачет В Путивле на забрале, говоря: «О Ветер, ветрило! Зачем, господине, так сильно веешь ты? Зачем мечешь ты хиновские стрелы На своих неустанных крыльях На моего лады воев? Мало тебе разве в выси Под облаками веять, Лелея корабли на синем море? Зачем, господине, мое веселие По ковылю развеивать?» Ярославна рано плачет В Путивле городе на забрале, говоря: «О Днепр Славутич! Ты пробил собой каменные горы Сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе Святослава насады До полка Кобякова. Взлелей, господин, моего ладу ко мне, Дабы не слала к нему слез на море рано». Ярославна рано плачет В Путивле на забрале, говоря: «Светлое и пресветлое Солнце! Всем тепло и прекрасно ты, Зачем, господин, простерло горячие Свои лучи на лады воев? В поле безводном жаждою им луки спрягло, Горем им колчаны заткнув».

Тем временем Игорь изнывал в половецком плену, хотя его с сыном Владимиром, которого Кончак собирался женить на своей дочери, содержали лучше, чем остальных пленников, которых хорошо стерегли, держали в оковах, а то и пытали ^{265} . Как уже говорилось, двое князей, судя по всему, плена не выдержали, хотя малолетний Олег Игоревич вряд ли подвергался мучениям. Игорю же, и по поручительству Кончака, и как предводителю противника, разрешали свободно передвигаться и даже охотиться под охраной двадцати молодых половцев, пятеро из коих принадлежали к знати. Стража не только обращалась с князем уважительно, но и выполняла любые его распоряжения. Он взял себе пять-шесть русских слуг, в том числе сына новгород-северского тысяцкого, которые тоже сопровождали его в поездках по степи. Наконец, Игорь выписал себе с Руси священника, который совершал для него и слуг христианское богослужение. Князь полагал, что останется в плену надолго, и воспринимал это как наказание за грехи: «Я по достоинству своему воспринял поражение, от повеления твоего, Владыко Господи, а не поганская дерзость сломила силу рабов Твоих. Не жаль мне за свою злобу принять всё необходимое, что я принял».

Однако уже осенью того же года с Игорем заговорил некий половец. «Слово» называет его Овлуром, а Ипатьевская летопись — Лавором (Лавром). Если последнее не является русификацией, то половец, вероятно, был крещен, что отчасти объясняет его поведение. Есть, впрочем, версия, что Лавр-Овлур был послан Кончаком, заинтересованным в мире с Новгород-Северским княжеством и потому не хотевшим оставлять Игоря в плену. Но доказательств этой остроумной догадки нет.

Лавр сказал Игорю: «Пойду с тобой в Русь». Князь сначала не поверил ему, заподозрив подвох, но о побеге задумался и стал советоваться с приближенными. Он решил собрать, сколько сможет, пленных воинов и бежать вместе с ними, пока основные силы половцев воюют на Руси. «Я ради славы не бежал тогда от дружины, и ныне не славным путем не пойду!» — заявил он. Сын тысяцкого и княжеские конюшие, однако, требовали, чтобы князь согласился с Лавром: «Иди, княже, в землю Русскую, если захочет Бог избавить тебя!» Пока Игорь размышлял, орда Кончака повернула от Переяславля обратно в степь и побег по задуманному плану стал невозможен. К тому же приближенные встревожили князя новыми вестями: «Мысль высокую и неугодную Господу имеешь в себе. Ты хочешь взять мужей и бежать с ними, а об этом почему не подумал — вот приедут половцы с войны и, по слухам, убьют и тебя, князь, и мужей, и всю русь. И не будет ни славы тебе, ни жизни!» Таковы ли были намерения степняков, неизвестно. Во всяком случае, Кончак хотел другого. Но Игорь теперь решил поторопиться и принять совет Лавра.

Днем при Игоре постоянно находилась стража, ночью же он под охраной оставался в шатре. Тем не менее совещания пленных русичей и пересылку с Лавром половцы не обнаружили. Игорь приметил, что стражники его слегка расслабляются вечером, перед заходом солнца, и отправил конюшего к Лавру с вестью: «Переезжай на ту сторону Тора с конем в поводу». Вечером половцы сели пить кумыс. Конюший вернулся к князю с известием, что Лавр ждет. Игорь поклонился перед крестом: «Господи сердцеведец! Спасешь ли Ты меня, Владыко, недостойного?» Пока сторожа «играли и веселились», полагая, что князь лег спать, тот приподнял полог шатра и вылез. Перейдя реку по мелководью, он сел на коня и вдвоем с Лавром умчался прочь от кочевья. Дальнейшие обстоятельства не очень ясны. Видимо, через какое-то время конь пал, потому что затем Игорь 11 дней шел пешком до города Донца ^{266} . Именно так рисует события «Слово»:

Брызжет море в полуночи; Идут смерчи мглою. Игорю князю Бог путь кажет Из земли Половецкой на землю Русскую, К отца злату столу. Погасли вечерние зори. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслью поля меряет От великого Дона до малого Донца. Коня в полуночи Овлур свистнул за рекою, Велит князю уразуметь — Князю Игорю не быть! Кликнул — стучит земля, Шумит трава, Зашатались вежи [30] половецкие. А Игорь князь Проскочил горностаем к тростнику, И белым гоголем на воду, Вскинулся на коня борзого, Соскочил с него серым волком, И поспешил к луке Донца, И полетел соколом под мглою, Избивая гусей и лебедей к завтраку, И обеду, и ужину. Коли Игорь соколом полетел, Тогда Овлур волком поспешал, Отряхивая росу студеную — Загнали ведь своих борзых коней. Донец сказал: «Княже Игорю! Немало тебе величия, А Кончаку ненависти, А Русской земле веселия!» Игорь сказал: «О Донче! Немало тебе величия, Лелеявшему князя на волнах, Постилавшему зелену траву На своих серебряных брегах, Одевавшему его теплыми мглами Под сенью зелена древа. Стерег его гоголем на воде, Чайками на струях, Чернядью на ветрах»…

30

Вежи — шатры.