Игра для героев
Шрифт:
Убрав лезвие, я простонал:
– О нет, только не ты, Генри! Кто угодно, только не ты!
Майор Эдвард Арнольд Фитцджеральд и его американский громила шотландского происхождения, насупившись, удалились после того, как Генри официально представил меня, и я, покачав головой, сказал:
– Беда людей, подобных Фитцджеральду, в том, что они не могут принять человека таким, каков он есть.
– Но, мой дорогой Оуэн, – поднял удивленно брови Генри, – он именно и принял тебя таким, как ты выглядишь. Ты давно смотрелся в зеркало? Я бы ни за что не подумал, что в войсках его величества
– Но ты всегда говорил, что я – индивидуалист, – напомнил я ему. – Что слышно с фронта?
– Первая бригада коммандос вчера подошла к Люнебургу.
– Потом они будут обдумывать, как переправиться через Эльбу.
– Пожалуй, так, – кивнул он.
Мы присели на выступающий камень утеса, и он, достав портсигар с довольно редкими турецкими сигаретами, которые очень ценил, предложил одну мне.
– Досталось же мне от тебя на первых порах, когда мы впервые познакомились, – сказал я. – Помнишь? Неотесанный мальчишка с острова пришел в Оксфорд получать образование.
Он слабо улыбнулся, и на его лице промелькнула легкая тень грусти.
– Давненько это было, Оуэн. Много воды утекло с тех пор.
– А чем ты будешь заниматься, когда все кончится? – спросил я. – Опять станешь Генри Брандоном, наставником и членом братства при соборе. Всех усопших в университете и все такое прочее?
Пожав плечами, он возразил:
– К прежнему вернуться никто не может, Оуэн. Думаю, это невозможно.
– Ты хочешь сказать, что не желаешь вернуться?
– А ты?
Как всегда, он задел меня за живое.
– Вернуться к чему? – ответил я с некоторой горечью.
– Ладно, не надо переживать. Тебе это не к лицу. Я на днях прочитал твой роман. Четвертая допечатка за один месяц. Потрясающе!
– Значит, он тебе не понравился.
– Какая разница? Зато он приносит тебе хорошие деньги.
Это было правдой, и я готов был поблагодарить его, но все же это меня раздосадовало – смутно, но достаточно для того, чтобы потерять самообладание.
Он глубоко вдохнул солоноватый воздух и широко раскинул руки в стороны.
– Как прекрасно, Оуэн. Как прекрасно. Я так завидую тебе, что ты здесь живешь... И я рад, что вы с Мэри Бартон сошлись. Наверное, вы были созданы друг для друга.
И это тоже было правдой. В течение шести недель в госпитале, когда я совсем не мог видеть, я диктовал свою книгу ей, и это была единственная неистовая страсть, которая спасла меня от сумасшествия.
– Я очень благодарен Мэри, – сказал я. – Я должен ей больше, чем смогу вернуть.
– Но ты не любишь ее?
Снова он попал мне в сердце с беспощадной точностью. Я встал и отшвырнул пальцами окурок за край утеса.
– Ладно, Генри, давай ближе к делу. Чего ты хочешь?
– Это очень просто, – сказал он. – У нас есть для тебя работа.
Как громом пораженный, я смотрел на него пристально, затем громко расхохотался:
– Шутишь небось. Войне конец. В Европе она вряд ли продлится дольше пары месяцев. Тебе это так же хорошо известно, как и мне.
– На материке – да, но острова в проливе – другое дело.
Я нахмурился, но он, вытянув вперед руку, остановил меня:
– Дай мне объяснить. Уже несколько месяцев военно-морское соединение сто тридцать пять готовит операцию «Яйцо в гнезде» по освобождению островов пролива Ла-Манш, но эту операцию планируется
провести только после того, как немецкий гарнизон сдастся. Все наши надежды на то, что не придется воевать на побережье. Для гражданского населения это может стать катастрофой.– Ты полагаешь, что они могут попытаться удержаться там после разгрома в Европе?
– Давай рассуждать так. Вице-адмирал Гуффмейер, командующий войсками на островах пролива Ла-Манш, всячески демонстрирует намерение воевать. В ночь на восьмое марта он атаковал Гранвиль с двумя тральщиками. Они уничтожили три корабля и кучу оборудования в доках. Когда Денитц поздравлял его, Гуффмейер заявил, что готов продержаться на островах еще год.
– А не мог он блефовать?
Генри снял очки и стал тщательно протирать стекла носовым платком. Потом ответил:
– В течение ряда лет Гитлер направлял людей и боевую технику на острова. Он опасался, что мы можем вторгнуться туда первыми, чтобы получить трамплин для прыжка в Европу.
– Стало быть, он ошибся. Не значит ли это, что острова можно уже списать со счетов?
– Сильнейшие фортификационные сооружения в мире, Оуэн, – спокойно сказал он. – Такое же количество опорных пунктов и батарей, которое они имели для обороны всего европейского побережья от Дьеппа до Сен-Наэра. Добавь к этому гарнизон в сорок тысяч – и ты поймешь, что я имею в виду.
– А я-то что могу сделать?
– Возвращайся домой, Оуэн, – сказал он. – Возвращайся на Сен-Пьер. Я так и знал, что ты будешь рад этому.
Глава 2"По прочтении уничтожить"
Сен-Пьер – самый отдаленный из островов пролива Ла-Манш и четвертый по величине. В пятидесятых годах XIX века британское правительство, встревоженное укреплением французской военно-морской базы в Шербуре, разработало план, по которому Олдерни стал бы своего рода Гибралтаром на севере. Большинство рабочих, присланных для возведения укреплений и фортов, были ирландцами, спасающимися от последствий голода, охватившего их несчастную страну.
Подобный же план, хотя и не такой грандиозный, был принят и для острова Сен-Пьер. Для расширения бухты у Шарлоттстауна был сооружен волнолом, а в разных местах на побережье поднялись четыре форта.
Рабочая сила для Сен-Пьера набиралась из Южного Уэльса, чем и объясняется то странное сочетание валлийского, французского и английского языков, которое обнаруживалось повсюду на острове. Вот из-за чего мой отец, а вслед за ним и я носили такое имя – Оуэн Морган, хотя матушка моя, упокой Господь ее душу, была урожденная Антуанетта Розель и говорила по-французски, специально для того, чтобы научить меня, до последнего своего дня.
Стоя теперь здесь, на утесе мыса Лизард, я всматривался в даль на юго-запад, туда, где за горизонтами лежали Бретань, залив Сен-Мало и остров Сен-Пьер; на мгновение, всего лишь на миг я вновь увидел этот серовато-зеленый остров, эти гранитные утесы, заляпанные птичьим пометом, птиц, с криком кружащихся в огромных облаках: гагар, бакланов, чаек, куликов, а вот и мой любимец – буревестник. И я услышал смех, слабо донесшийся сквозь шум ветра, и, кажется, снова увидел девушку, загоревшую под лучами летнего солнца; ее волосы развеваются, когда она убегает от босоногого мальчишки-рыбака. Симона. Протяни я руку – кажется, коснулся бы ее.