Игра Джеральда

— Отличная попытка, детка. Ты не попала в цель, но все равно это был отличный выстрел. Лучшая защита — нападение, правильно? Кажется, этому я научил тебя. Однако это неважно. Прямо сейчас тебе необходимо сделать выбор. Или надеть браслеты, или поднять эту биту и снова убить меня.

Она оглядывается и с нарастающей паникой и ужасом понимает, что все присутствующие на дне рождения Вилла наблюдают за ее конфронтацией с абсолютно голым (исключая очки), жирным, сексуально озабоченным мужчиной… но это не только члены ее семьи и друзья детства. Миссис Хендерсон, которая станет ее наставником в первые годы учебы в колледже, стоит возле наши для пунша; Бобби Хаген, который был ее научным руководителем на старших курсах — и трахнул ее на заднем сиденье отцовского «олдсмобиля-88», — стоит во дворике рядом с блондинкой из кружка Женского Самосознания — той, чьи родители любили ее, а боготворили ее брата.

«Бэрри, — думает Джесси. — Ее зовут Оливия, а ее брата — Бэрри».

Блондинка слушает Бобби Хагена, но смотрит на Джесси, лицо ее спокойно, но измождено. На ней надет свитер с изображением идущего мужчины. Надпись на шарике, выходящем изо рта этого мистера, гласит: «Мудрость — это хорошо, но кровосмешение лучше». Позади Оливии Кендалл Вильсон, принявший Джесси на ее первую учительскую должность, отрезает кусочек шоколадного торта для миссис Пейдж, обучавшей Джесси играть на пианино в детстве. Миссис Пейдж выглядит удивительно живой для женщины, два года назад умершей от инфаркта во время сбора яблок в собственном саду.

Джесси думает: «Это не похоже на сон; это как глубокое погружение. Все, кого я когда-либо знала, стоят здесь под звездами, мерцающими в небе летнего дня, наблюдая, как мой голый муж пытается надеть на меня наручники, пока Марвин Гайе поет: „Могу ли я получить доказательства? Единственное удобство подобной ситуации в том, что хуже быть просто не может“.»

Но становится еще хуже. Миссис Вертс, ее первая учительница, начинает смеяться. Старый мистер Кобб, садовник, работавший у них до 1964 года, смеется вместе с ней. К ним присоединяются Мэдди, Руфь и Оливия со своими шрамами под грудью. Кендалл Вильсон и Бобби Хаген от смеха согнулись почти вдвое, они колотят друг друга по спине, как мужчины, услышавшие сальный анекдот в местной парикмахерской. Возможно, именно тот, в котором высмеивается система жизнеобеспечения вагины.

Джесси опускает голову и видит, что теперь она тоже голая. На ее груди помадой написаны два проклятых слова: «ПАПИНА МАЛЫШКА».

«Мне нужно проснуться, — думает она. — Я умру от стыда, если не проснусь».

Но она продолжала спать. Она поднимает голову и видит, что усмешка Джеральда превращается в зияющую, рану. Неожиданно между его челюстями появляется окровавленная морда бродячей собаки. Собака также усмехается, и между ее клыками появляется еще одна голова, принадлежащая ее отцу. Его глаза, обычно голубые, теперь посерели от изнеможения. Это глаза Оливии, понимает она, потом она понимает нечто еще: слабый запах минералов озерной воды, такой мягкий, но также и ужасный, доносится отовсюду.

«Я очень сильно люблю, иногда говорят мои друзья, — поет ее отец изнутри пасти собаки, находящейся в гортани ее мужа. — Но я верю, я верю, что именно так и нужно любить женщину…»

Она отбрасывает биту в сторону и с криком начинает бежать. Когда она пробегает мимо ужасного создания со странной цепью голов, Джеральд защелкивает один из ее наручников вокруг ее запястья.

— Поймал тебя! — с триумфом вскрикивает он. — Поймал тебя, моя гордая красавица!

Сначала ей кажется, что солнечное затмение еще не было полным, потому что день становится все темнее. Потом ей начинает казаться, что она, возможно, теряет сознание. Эту мысль сопровождает чувство огромного облегчения и благодарности.

«Не будь глупой, Джесс, ты не можешь терять сознание во сне».

Но она думает, что именно это с ней и происходит и, в конечном итоге, не так уж и важно, обморок это или просто более глубокая ниша сна, в которую она стремится, как человек, выживший после катаклизма. Важно то, что она исчезает из сна, обвиняющего ее сильнее, чем действия отца на веранде в тот день, наконец-то она исчезает, и благодарность выглядит нормальной реакцией в сложившихся обстоятельствах. Она почти исчезла в этой уютной волне темноты, когда в нее вторгся какой-то звук: разбивающий, уродливый, как будто кто-то громко кашлял. Она пытается отстраниться от этого звука и понимает, что не может. Звук как бы поймал ее на крюк и начал тянуть вверх к пустому холодному небу, отделяющему сон от действительности.

12

Экс-Принц, недолго бывший гордостью и радостью юной Кэтрин Сатлин, уже минут десять после своей последней вылазки в спальню сидел у входа в кухню. Он сидел, подняв голову вверх и широко раскрыв глаза. Последние два месяца он питался из рук вон плохо, а сегодня вечером наелся до отвала и теперь должен был бы чувствовать отупение и сонливость. Сначала так и было, но теперь сонливость испарилась. Ее сменила нервозность, которая неумолимо возрастала. Что-то задело несколько раз тонюсенькую струну, протянутую к той мистической зоне, где соединялись собачьи чувства и интуиция. Хозяйка продолжала стонать в соседней комнате, бессвязно бормоча во сне, но не эти звуки были причиной нервозности; не они заставили собаку сесть, когда она уже почти засыпала, и не они были причиной того, что ее уши насторожились и верхние зубы обнажились в оскале.

Было что-то еще… что-то неправильное… нечто опасное.

Когда Джесси начала погружаться в самые темные глубины сна, собака неожиданно вскочила на ноги, будучи более не в состоянии переносить напряжение. Она обернулась, носом толкнула дверь черного хода и нырнула во мрак ветреной ночи. До нее донесся слабый, еле уловимый запах. В запахе была угроза… определенная угроза.

Собака бросилась в лес со скоростью, которую позволял отяжеленный желудок. Когда она достигла безопасного места, то развернулась и снова немного приблизилась к дому. Она действительно отступила, но внутри нее должно было раздаться более мощное предупреждение об опасности, прежде чем она действительно примет решение отказаться от великолепного запаса пищи, найденной ею.

Находящуюся пока в безопасности умную морду пересекали тени, отбрасываемые в лунном сиянии; бродяга залаял, это был именно тот звук, который окончательно вернул Джесси к действительности.

13

Во время летних отпусков, проводимых на озере в начале шестидесятых, когда Вилл мог только плескаться на отмели с парой ярко-оранжевых резиновых крылышек, привязанных к спине, Мэдди и Джесси, всегда бывшие хорошими друзьями, несмотря на разницу в возрасте, ходили к Нейдермейерам. У Нейдермейеров был плот с мостиком для прыжков в воду, именно здесь Джесси выработала стиль, который помог ей завоевать первое место в школьной команде по плаванию, а потом в команде штата в 1971 году. Второе, что нравилось ей в нырянии с трамплина (первое — тогда и всегда — устремляться сквозь горячий летний воздух в голубое сияние ожидающей воды), — это ощущение, когда она поднималась из глубины, сквозь перемешавшиеся слои холодной и теплой воды.

Освобождаясь от своего тревожного сна, она вновь испытала это ощущение.

Сначала была черная гремящая неразбериха, как будто она находилась внутри грозового облака. Она с усилием пробивалась сквозь этот слой, не имея ни малейшего представления, кто она была, когда она была, а только где она была. Потом последовал более теплый и спокойный слой; она попалась на удочку самого ужасного ночного кошмара в жизни (по крайней мере, в ее жизни), но кошмар уже показал все, что мог, теперь он закончился.

Поверхность приблизилась, но тем не менее она попала в еще один холодный слой: мысль о том, что реальность, ожидающая ее на поверхности, будет такой же ужасной, как и снившийся ей кошмар. Возможно, даже хуже.

«Что это? — спросила она сама себя. — Что может быть еще хуже того, что уже пережито мною?»

Она отказывалась думать об этом. Ответ был недостижим, но ей показалось, что она вполне может решить перевернуться и снова опуститься на глубину, если узнает ответ. Сделать это — значило утонуть, и это был не самый лучший выход из ситуации — мысль предоставить свое тело этому слабому, исходящему от воды запаху минералов, напоминающему одновременно запах меди и устриц, была невыносимой, Джесси неистово устремилась вперед, уверяя себя, что она действительно выберется на поверхность.