Игра Джеральда

Вслед за этим озарением последовало второе, даже еще более сильное: ведь я могу сделать то же самое. Я могу поверить в то, что ошибалась… но если мне это удастся, то моя жизнь будет разбита. Снова вернутся голоса — не только твой. Сорванца или Норы Калиган, но и моей матери, моего брата и сестры, тех детей, с которыми я училась в школе, тех людей, с которыми я мимолетно встречалась, и. Бог еще знает, чьи.

Мне кажется, что большинство из них будет принадлежать тем жутко пугающим НЛО-голосам.

Я не вынесу этого, Руфь, потому что за два месяца после тяжелых часов, пережитых мною в доме у озера, я вспомнила о многом, о чем раньше старалась не думать. Мне кажется, большинство этих воспоминаний пришло ко мне в период между первой и второй операцией на руке, когда я жила на обезболивающих таблетках. Воспоминания были таковы: два года, разделяющие день солнечного затмения и день рождения Вилла — когда он подшутил надо мной во время игры в крокет, — я слышала все эти голоса постоянно. Очевидно, шутка Вилла оказалась грубым, но все же действенным лекарством против стресса. Мне кажется это вполне возможным; разве не известно, что наши предки стали готовить пищу после того, как они попробовали есть то; что оставил после себя лесной пожар? Однако, если в этот день и произошло некоторое излечение, то случилось это не во время шутки, а когда я взорвалась и врезала Виллу по зубам за то, что он сделал… И с этой точки зрения все остальное неважно. Важно же то, что после того дня на террасе целых два года в моей голове жил целый шепчущий хор, дюжина голосов, выносившая свое суждение о каждом моем слове и поступке. Некоторые из них были доброжелательны ко мне, но большинство принадлежало людям, которые боялись, людям, которые смущались, людям, которые считали, что Джесси была бесполезной дурочкой, которая заслуживала то плохое, что случилось с ней и которая вдвойне должна платить за хорошее. Целых два года я слышала эти голоса, Руфь, а когда они исчезли, я забыла о них. Не постепенно, а сразу.

Как такое могло случиться? Я не знаю, да и не задумываюсь над этим. Я наверняка бы задумалась, если бы все стало хуже, но этого не произошло — все стало невыразимо лучше. Эти два года я прожила в сплошном кошмаре, мое сознание было разрушено, расчленено на множество мельчайших частей, и положение вещей было таково: если я позволю милому, доброму Брендону Милхерону придерживаться его точки зрения, то вернусь туда, к шизофрении. И теперь уже у меня не будет маленького брата, чтобы произвести шоковую терапию; теперь мне пришлось бы сделать это самой, точно так же, как я самостоятельно освободилась от этих проклятых наручников.

Брендон смотрел на меня, пытаясь понять, какое впечатление произвели на меня его слова, но ему это не удалось, потому что он снова произнес их, теперь уже несколько иначе:

— Ты должна помнить, что могла и ошибиться. И мне кажется, ты должна напоминать себе о том, что никогда не будешь знать об этом наверняка.

— Нет, я не согласна с тобой.

Брови Брендона от удивления поползли вверх.

— Есть один прекрасный способ узнать все наверняка. И ты поможешь мне, Брендон.

Он снова хотел было улыбнуться той, менее чем приятной улыбкой, говорящей о том, что невозможно жить с женщинами, но и без них не обойтись (хотя вряд ли он даже догадывался, что она имеется в его репертуаре).

— Неужели? Так как же я это сделаю?

— Ты отведешь меня на свидание с Джубертом, — ответила я.

— О нет, — возразил Брендон. — Этого я не сделаю — не могу сделать, Джесси.

Я освобожу тебя от описания целого часа, потраченного на очень интеллектуальную беседу, смысл которой можно выразить двумя фразами: „Ты сошла с ума, Джесс“ и „Перестань управлять моей жизнью, Брендон“. Я размахивала перед его носом кипой газетных вырезок — я была уверена, что это заставит его сдасться — но у меня так ничего и не получилось. Единственное, что мне оставалось, так это расплакаться. Может показаться, что слезы — это свидетельство слабости, но это совсем не так. И в этом заключается еще одна разница между мужчиной и женщиной. Он не вполне верил в серьезность моих намерений, пока я не заплакала.

Итак, он подошел к телефону, сделал четыре или пять звонков, а потом сообщил мне, что завтра Джуберт предстанет перед судом Кумберленда по многочисленным обвинениям — в основном это кражи. Он сказал, что если я действительно очень хочу — и если у меня есть шляпка с вуалью, — он отвезет меня туда. Я сразу же согласилась, и, хотя лицо Брендона говорило о том, что он делает самую большую ошибку в своей жизни, он сдержал свое слово».

Джесси снова остановилась, а когда продолжила печатать, то делала это очень медленно, глядя сквозь экран в день вчерашний, когда шесть дюймов снега, выпавшие прошлой ночью, были еще просто тучами, плывущими по небу. Она видела голубые огоньки вдоль реки, чувствовала движение голубой машины Брендона.

«Мы опоздали на слушание дела из-за затора на дороге. Брендон не сказал этого, но я знаю, он надеялся, что мы приедем слишком поздно, что Джуберта опять увезут в тюрьму, но швейцар у входа в здание суда сообщил, что слушание по делу все еще продолжается, хотя и подходит к концу. Когда Брендон открывал передо мной дверь, он наклонился и пробормотал мне на ухо:

— Опусти вуаль, Джесси, и не поднимай ее.

Я послушалась. Брендон приобнял меня за талию и ввел в зал судебных заседаний…»

Джесси остановилась, глядя в окно на сгущающиеся сумерки широко раскрытыми серыми, ничего не видящими глазами.

Воспоминания нахлынули на нее.

38

Зал судебных заседаний освещен висящими стеклянными шарами, которые ассоциируются у Джесси с магазинами во времена ее юности, атмосфера в зале такая же сонная, как и на уроке грамматики в конце зимнего дня. Когда она проходила по проходу между рядами, то была уверена только в двух вещах — что рука Брендона все еще лежит на изгибе ее талии и что вуаль касается ее щеки, как паутинка. Смесь этих двух ощущений давала ей чувство радости — так чувствуют себя невесты в день свадьбы.

Два юриста стоят перед столом судьи. Судья склоняется вперед, глядя сверху вниз на их обращенные к нему лица, эти два человека отрешенно ведут какой-то, понятный только им, разговор. Джесси они кажутся ожившим наброском Боза к одному из романов Чарльза Диккенса. Судебный пристав стоит слева, рядом с флагом Америки. Рядом с приставом стенографистка ожидает, когда закончится дискуссия, в которой она не принимает участия. А за длинным столом, огражденным перилами, которые разделяют места, отведенные для зрителей, от места для осужденного, сидит тощая, неимоверно высокая фигура, одетая в ярко-оранжевую униформу заключенного. Рядом с ним мужчина в костюме, наверняка это еще один юрист. Человек в оранжевом склонился и что-то пишет.

Где-то за тысячи миль отсюда Брендон Милхерон плотнее обхватывает Джесси за талию.

— Слишком близко, — бормочет он.

Джесси отодвигается от него. Брендон ошибается — еще не достаточно близко. Брендон даже не догадывается о том, что она думает или чувствует, но это и хорошо, достаточно того, что она знает об этом. Джесси наслаждалась неожиданным единением и единодушием, и она знала: если она не подойдет к нему сейчас поближе, если она не подойдет к нему так близко, как только возможно, то он никогда не будет достаточно далеко от нее. Он всегда будет прятаться в кладовке или маячить за окном, или скрываться под кроватью, — усмехаясь своей мертвенно-бледной кривой усмешкой — той, которая обнажает поблескивающие золотые пломбы в коренных зубах.

Джесси быстро прошла по проходу к перегородке, отделяющей подсудимого, вуаль прикасалась к ее щекам, словно нежные, ласковые пальчики. Она слышала недовольное ворчание Брендона, но голос этот был отдален от нее на расстояние десяти световых лет. Ближе (но все еще на другом континенте) один из юристов, стоящий перед скамьей, шепчет: «… расследование производилось непредвзято, ваша честь, и, если вы посмотрите в свои записи»…

Еще ближе. Судебный пристав смотрит на нее подозрительно, потом расслабляется, когда Джесси поднимает вуаль и улыбается ему. Не сводя с нее глаз, пристав тыкает указательным пальцем в сторону Джуберта и качает головой; этот жест Джесси расшифровывает без всякого труда: «Держитесь подальше от этого тигра, мэм. Лучше не попадаться ему в лапы». Потом он еще больше расслабляется, когда видит, что Брендон удерживает ее, но он не слышит, как тот ворчит: «Опусти вуаль, Джесси, или я… черт побери!»