Игра на двоих

Парень встает и направляется к выходу, но оборачивается на полпути. На его лице мелькает слабая улыбка:

— Спасибо, Генриетта.

— Пока не за что, — мне приходится приложить немало усилий, чтобы приподнять уголки губ.

Девочка остается и продолжает молча следить за мной немигающим взглядом. Я опускаюсь в глубокое кресло напротив нее. Мне неловко. Я должна ободрить свою подопечную, но как можно найти хоть одно подходящее слово? Как я могу открыто смотреть ей в глаза, помня, что это я вытащила ее имя из стеклянного шара, обрекая на мучительную смерть на глазах тысяч зрителей? Это ее первый год, слова «Примроуз Эвердин» были написаны лишь на одном жалком клочке бумаги. И мои неловкие пальцы схватили именно его. Я ищу в ее глазах хоть что-то, отдаленно напоминающее упрек или обиду, но не нахожу ничего похожего на эти, казалось бы, естественные эмоции. Ничего. Только тоска по родным и страх неизвестности. Молчание начинает тяготить меня.

— Хочешь что-то спросить?

Тонкий голосок режет изнутри словно острое лезвие.

— Это больно? Умирать?

Теряю дар речи. Слова о собственной смерти — последнее, что я ожидала услышать от этой маленькой девочки.

— Ты… Тебе рано об этом думать. У нас впереди неделя тренировок. Ты научишься всему, что поможет тебе выжить на Арене.

— Я не могу… — у нее перехватывает дыхание, — не могу убивать.

— Тебе и не придется, — я стараюсь, чтобы мой голос звучат успокаивающе. — Есть немало способов пережить Игры, не проливая чужую кровь.

Вместо ответа я удостаиваюсь недоверчивого взгляда. Она не верит мне. Я сама не верю ни единому произнесенному слову.

— Все равно, — настойчиво шепчет Прим. — Расскажи, что чувствуешь, когда умираешь?

Я глубоко вздыхаю и, подвинувшись к краю кресла, наклоняюсь к ней.

— Когда меня выбрали, я была всего на два года старше тебя и младше всех своих соперников. И я выиграла. Я жива. Я не знаю, что такое смерть.

— Нет, — и снова этот слишком осмысленный для ребенка взгляд, каждый раз сбивающий меня с толку. — Нет. Ты знаешь.

— Ладно. Я отвечу на твой вопрос, но только позже, накануне Игр. Договорились? — и протягиваю ей чуть дрожащую руку.

— Да, — от ее прикосновения меня бросает в холод.

— Хорошо. А теперь иди к себе, отдохни, переодень платье и приходи на ужин.

Девчушка молча кивает и уходит, а я, убедившись, что осталась одна, опираюсь на колени и закрываю лицо руками. Как ей удалось понять меня и мои чувства? Как она смогла увидеть, что мне известно, каково это — умирать? На самом деле Примроуз права: я ведь и правда знаю. Медленно поднявшись на ноги, подхожу к барной стойке. Лежащий на ней металлический поднос так вычищен и отполирован, что я вижу в нем свое отражение, совсем как в зеркале. Внешне я почти не меняюсь — признаки взросления не в счет, —, но внутреннее ощущение опустошенности, потерянности, разлома отбрасывает странную тень на мое лицо. Игры оставили свой след, и его не стереть. Плохо понимая, что делаю, хватаю поднос и швыряю его об стену. Погнутый кусок металла со звоном падает на пол. Я бессильно опускаю руки: ничто и никто не в силах убрать эту невидимый, но тем не менее заметный для особо наблюдательных собеседников отпечаток пережитой трагедии в моих глазах.

Оставшееся до ужина время я провожу в душе, стараясь смыть прилипшие к телу частички угольной пыли и воспоминания о сегодняшних событиях. Жесткая мочалка, литры геля, от резкого запаха которого кружится голова, тонна воды. Я бесконечно долго стою под чуть теплой струей, то ли надеясь утонуть, то ли стараясь раствориться под прохладным дождем, льющимся с потолка душевой кабины. Когда я наконец выползаю из ванной комнаты, часы показывают десять минут седьмого. Я уже опоздала, поэтому смысла торопиться нет. Неспешно выбираю одежду, расчесываю волосы, смотрю на себя в зеркало.

В столовую я прихожу последней. Эффи бросает на меня выразительный взгляд — конечно, я же ментор, мне не к лицу опаздывать и подавать дурной пример своим подопечным. Не обращая на нее ни малейшего внимания, сажусь за стол рядом с Хеймитчем, напротив бледного Пита и Прим, щеки которой по цвету сравниваются с ярко-алыми розами из личного цветника Президента Сноу. Ужин проходит в мрачном молчании. Утолив голод, откидываюсь на спинку стула из нежно любимого Бряк красного дерева и наблюдаю за присутствующими. Трибуты помнят мой совет не задавать вопросов сегодня вечером, а потому целиком и полностью сосредотачиваются на угощении. Капитолийка аккуратно нанизывает на вилку тонкие ломтики овощей и не отрывается от своего вечного спутника — ежедневника в кожаной, слегка потертой обложке. Хеймитч гипнотизирует взглядом высокий бокал с вином, но не притрагивается к спиртному. Я же стараюсь как можно сильнее отвлекаться на даже самые незначительные, бытовые мелочи, которые окружают меня здесь и сейчас — это лучше, чем позволить мыслям бродить вокруг церемонии Жатвы, недавнего разговора с Примроуз, и предстоящей подготовки к Играм.

После ужина мы перебираемся в гостиную, чтобы посмотреть запись церемонии отбора в других Дистриктах. Соперники наших подопечных не идут ни в какое сравнение с атрибутами прошлого года: такого разнообразия возрастов я не видела уже давно. Особенно мне запоминается пара из Одиннадцатого — крепкий звероподобный парень и маленькая девочка, на вид ровесница Прим. Профи Первого, Второго и Четвертого выглядят так же устрашающе, как и мои покойные противники. Все трибуты кажутся на удивление уверенными в себе, своих силах и шансах на победу. К концу записи лица обоих подопечных становятся мертвенно-бледными, напоминая мне убитых соперников. Хотя расклад гораздо лучше, чем в прошлом году, это не сильно утешает. Ведущие вовсю обсуждают новых трибутов, так же, как и мы, сравнивая их с участниками прошлого сезона. Наконец изображение гаснет. Я оглядываюсь по сторонам: Хеймитч сверлит взглядом висящий на стене телевизор, Эффи недовольно ворчит — ей не понравилось, как она выглядела на сцене, Пит нервно постукивает пальцами по подлокотнику дивана, в глазах Прим стоят слезы.

Бряк отправляет всех спать. Стянув джинсы и майку, заворачиваюсь в тонкое одеяло и растягиваюсь на шелковых простынях. Прошедший день был настолько утомительным, что я моментально засыпаю и просыпаюсь только с первыми лучами солнца. Той ночью меня не беспокоит никто — ни ставшие привычными кошмары, ни Хеймитч. Сквозь сон думаю, что теперь, с появлением в нашей команде новых людей, нам с ментором надо быть намного осторожнее и осмотрительнее, чем раньше. И в то же время меня неотвязно преследует мысль о том, что причина, по которой он не пришел ко мне, — в другом. Однако на рассвете оказывается, что я ошибаюсь. Мое утро начинается не с традиционного крика Эффи «Пора вставать! Нас ждет большой день!», но с тихого стука и скрипа двери. Это сон? Когда я наконец открываю глаза, то вижу, что рядом со мной на постели сидит Хеймитч. С прошлого вечера в нем ничего не изменилось: все те же вытертые джинсы и мятая рубашка. Все те же покрасневшие глаза и виноватая улыбка.

— Прости за вчерашнее.

— Все в порядке, — я мягко усмехаюсь в ответ и, протянув руку, провожу по небритой щеке.

Пока пальцы скользят по его лицу, очерчивая четкий контур губ, мужчина блаженно закрывает глаза и слегка наклоняется ко мне. Вспомнив, что вся одежда так и лежит на полу, а на мне нет ничего, кроме нижнего белья, плотнее заворачиваюсь в одеяло и сажусь на постели. Хеймитч подвигается ближе и обнимает меня за обнаженные плечи. От его осторожных прикосновений кожа моментально вспыхивает огнем. Я прячу лицо у него на груди и закрываю глаза. Ментор крепче прижимает меня к себе. Это неправильно, знаю. Но я в силах отказаться от чувства защищенности, которое посещает меня каждый раз, когда Хеймитч рядом, и чем ближе, тем лучше. Это сильнее нас. И я, и он давно перестали бороться: битва с самим собой проиграна. А может, дело не только в этом. Мы оба бунтари, нас привлекает опасность. Мы нарушаем правила и смеемся в лицо всем тем, кто ждет от нас определенного поведения и пытается навязать общепринятые нормы. Мы бежим прочь из общества, полного запретов. Это не для нас. Мы сами по себе.

Мы приходим в столовую позже всех: даже трибуты уже на ногах. Эффи уничтожает нас взглядом, но не говорит ни слова. Так же молча мы приближаемся к столу и садимся на свободные места. Я внимательно смотрю на девочку, сидящую рядом со мной, словно вижу ее впервые. Она переоделась: вместо широкой юбки и блузки явно с чужого плеча худенькое тело скрыто за светло-голубыми джинсами и белой рубашкой с закатанными рукавами и расстегнутым воротником, обнажающим выступающие ключицы. Пергаментная кожа, сквозь которую просвечивает сетка голубоватых вен. Кажется, если приглядеться, то можно увидеть алую кровь, струящуюся по артериям. Тонкие руки и ноги, хрупкие плечи, заостренное лицо, скрытое завесой пепельных волос. Она выглядит не человеческой девочкой, но невинным ангелом, по ошибке спустившимся с небес в полный грехов земной мир. Когда Эффи принимается учить ее правильным манерам, та немедленно выпрямляется, и я почти уверена, что вот-вот увижу два невесомых белоснежных крыла за ее спиной. Я уговариваю себя перестать уделять ей так много внимания. Я не должна опекать ее. Не должна привязываться. Ее ждет смерть: она погибнет от рук одного из своих соперников. Этому ангелу недолго осталось быть среди людей. Через несколько дней она будет свободна и сможет наконец расправить крылья и улететь обратно, в мир и покой. Ее ждет смерть и свобода. А что ждет меня?

Не переставая задавать самой себе вопросы, ответы на которых мне не получить, я продолжаю наблюдать за растерявшейся девочкой. Как обитательница Шлака она не привыкла к плотному завтраку и разнообразию блюд на столе, а потому теперь не сводит недоуменного взгляда с тарелок, полных еды. Повинуясь внезапному порыву, подвигаю к ней большую чашку с густой, темно-коричневой жидкостью и протягиваю булочку.

— Горячий шоколад. Это вкусно, попробуй.

Та благодарно смотрит на меня, берет кружку и делает осторожный глоток. Я с улыбкой наблюдаю, как ее глаза слегка расширяются от удивления — напиток приходится ей по вкусу. Внезапно странное умиротворение в моей душе сменяется глухим раздражением. Обозлившись на себя за проявленную слабость, беру стакан апельсинового сока и сэндвич и вылезаю из-за стола. Усевшись на подоконник, неторопливо завтракаю, смотрю в окно и стараюсь не замечать удивленно-погрустневший взгляд девочки-ангела и обеспокоенный — Хеймитча.