Игра на двоих
Шрифт:
Президент Койн руководит Панемом, однако официально она вступит в должность только после казни Сноу. Последний арестован и ожидает суда, а затем — неизбежного исполнения приговора, который (всем это и так понятно) окажется смертным. В Капитолии еще остались остаточные очаги сопротивления, с которыми успешно борются дополнительные войска из Дистриктов. Китнисс и Гейл выжили и даже сумели добраться до Главной Площади. Переодетые в разноцветные плащи, они пытались слиться с толпой капитолийцев и как можно ближе подобраться к Дворцу и к Президенту. В последний момент Хоторна схватили миротворцы. Он схлопотал пару пуль при попытке бегства, но его жизни ничто не угрожает: раны не настолько серьезные, а капитолийские врачи хорошо знают свое дело. После выписки парень отправляется во Второй вместе с отрядом перешедших
Еще более удивительно то, что, когда врач оставляет нас наедине, Китнисс решает заговорить со мной. Надев специальный костюм, я неслышно приоткрываю дверь и проскальзываю в стерильную белоснежную комнату. Девушка лежит на койке поверх одеяла и кажется спящей. Но, стоит мне сделает еще один шаг, и она открывает глаза. Ее внешний вид пугает даже сейчас, когда над ней уже неплохо поработали, — что же было, когда ее только привезли в больницу? Тело Сойки напоминает лоскутное одеяло: местами белое, бледное и блестящее, местами красное, воспаленное и очень-очень тонкое. Это пересаженные участки кожи, что еще не прижились и не восстановились до конца. Волосы опалены и кое-где неровно обрезаны. Взгляд мутный из-за огромных доз морфлинга, которыми пичкают Эвердин, надеясь хоть немного унять боль. Ни врачам, ни медсестрам, никому не известно, что против той боли, которая терзает девушку, бессильны даже наркотики.
— Страшно? — тишину между нами прорезает хриплый голос Сойки.
Я нервно сглатываю.
— Нет.
— Так и должно было быть.
— Почему?
Она смотрит на меня раздражающе-снисходительно.
— Я же Огненная Китнисс. Развела огонь, сожгла всех и следом сгорела сама.
Молчание.
— Ты злишься?
Теперь в ее взгляде столько равнодушия, что я не уверена, нужен ли ей на самом деле ответ на поставленный вопрос. И все же повторяю:
— Нет.
Это правда, я действительно не испытываю ни злости, ни обиды. Даже наоборот, я горжусь своим бывшим трибутом. Наконец-то она поняла основной, волчий закон мира, в котором мы с ней живем.
— Ты все сделала правильно, — я открыто и искренне улыбаюсь ей напоследок и выхожу из палаты.
Моя семья прилетает в Капитолий; нас селят в соседних комнатах. Я встречаю их прямо в ангаре и первой бросаюсь маме на шею.
— Мы так хотели приехать раньше, — сквозь слезы говорит она, —, но нас не пускали.
— Это была моя просьба, — приходится приложить немало усилий, чтобы выдавить из себя хоть слово, так сильно она стискивает меня в объятиях. — В столице все еще небезопасно.
— Но война закончилась? Ведь правда?
Я смотрю родителям в глаза, и почему-то становится так горько, что хочется плакать.
— Да. Теперь мы всегда будем вместе.
Меня не оставляет ощущение, что я предала их.
Наступает день суда, однако я вежливо отказываюсь от приглашения присутствовать на заседании. Уже через два часа решение известно всем: Сноу осудили, признали виновным и приговорили к смертной казни. При нашей следующей встрече Койн виновато улыбается:
— Согласно договору, приговор должна привести в исполнение солдат Эвердин.
Я только пожимаю плечами:
— Не страшно. Мне будет достаточно просто увидеть его мертвое тело со стрелой в сердце.
— Мне казалось, ты живёшь ради того, чтобы отомстить этому человеку, — озадаченно протягивает женщина.
— Отчасти так и есть. Но я не хочу убивать Сноу. Его смерть, конечно, достойная плата за гибель моего отца и все то, что нам пришлось пережить, но это было бы слишком просто.
— Так чего же ты хочешь?
— Я хочу причинить боль старику его же оружием — уничтожить все, что ему дорого. Его город, дом, семью. Хочу мучительно и
долго убивать его родных у него на глазах.Президент понимающе улыбается. Улыбка напоминает оскал гиены.
— Я подумаю, что можно сделать.
Я знаю, что она поможет мне осуществить моё желание.
Все оставшееся до дня казни время я либо присутствую на бесконечных собраниях-заседаниях-советах, если дело касается непосредственно меня, всех Победителей или Дистрикта-12, либо бесцельно слоняюсь по Министерству, с любопытством заглядывая в его самые укромные уголки. Хеймитч хотел бы составить мне компанию, но, как ментор, он должен присматривать за Китнисс. Впрочем, та часто сбегает из-под надзора, и тогда Эбернети отправляют в палату к Питу. Врачи все ещё надеются помочь парню, а Мелларк, в свою очередь, хочет продолжать игру «Правда или ложь». Людей, которые в состоянии ответить на его вопросы, остается все меньше. Мне до сих пор больно смотреть в голубые глаза Пита на перекошенном от злобы лице капитолийского переродка, так что ментор отпускает меня погулять, а сам остается с ним. Нередко во время прогулок я сталкиваюсь с Китнисс. Это может произойти где угодно, в самых неожиданных местах. Пока я исследую этажи — извилистые коридоры и многочисленные кабинеты, она ищет место, где сможет спокойно поспать, не боясь, что ее найдут, накачают морфлингом и вернут в палату.
Однажды у меня возникает иррациональное, но непреодолимое желание найти кабинет Сноу. Я следую элементарной логике и оказываюсь права: нужная мне комната обнаруживается на самом верхнем этаже, в глубине длинного, ярко освещённого коридора. У дверей с резным узором в виде раскидистого куста, усыпанного цветками розы, стоит охрана. Он…здесь? Меня беспрепятственно пропускают внутрь. На вид это обычный, ничем не примечательный кабинет чиновника: заваленный бумагами стол и удобный стул с высокой мягкой спиной, кожаный диван и пара кресел, журнальный столик, высокие, от пола до потолка, книжные шкафы, большие окна с тяжелыми портьерами. Все, как в комнате любого другого министра, с одной лишь крошечной разницей: большая часть пространства заставлена плошками с живыми цветами. Розы, разумеется. Белые, как лицо покойника, и алые, как пролитая за победу кровь. Они везде — на столе, журнальном столике, подоконнике и пустых книжных полках.
Первый человек, которого я вижу, потянув на себя массивную дверь из красного дерева, — растерянная Китнисс.
— Что ты здесь делаешь?
— Я заблудилась.
— Знаешь, где мы?
Девушка невесело усмехается.
— Догадалась, когда увидела дверь и охранников. Но это хорошо, что я нашла эту комнату. Мне нужна роза. Одна, белая.
Наш разговор прерывается тактичным покашливанием. Не сговариваясь, оглядываемся по сторонам. Уже-не-Президент Сноу скромно сидит на низком диванчике слева у стены, поджав ноги в кандалах и покорно сложив руки, скованные наручниками, на коленях.
— Надеюсь, я вам не помешал? — тихо, с улыбкой интересуется старик.
На его пухлых губах запеклась кровь, а пальцы судорожно сжимают носовой платок. Пока ещё белый, без единого пятнышка.
— Отличный выбор, — мужчина кивает на одинокую белоснежную розу в руках Эвердин. — Цветные, конечно, тоже красивы. Но только белый цвет совершенен.
— Я надеялся, что вы обе придете сюда, — продолжает он, переводя взгляд с Сойки на меня. — Нам столько нужно обсудить. Вообще-то настало время чаепития. Вы же не откажетесь выпить чашечку горячего ароматного чая в моей компании? Я так долго был один… Не с кем даже перемолвиться словечком. Ужасно скучно.
Не дожидаясь нашего ответа, Сноу привстает, указывает рукой на два глубоких кресла напротив и говорит, слегка повысив голос:
— Роза!
— Да, господин Сноу? — доносится откуда-то сзади.
— Чай для меня и моих гостей!
Пока служанка заваривает напиток где-то в темном углу, скрытом от наших глаз книжными стеллажами, я еще раз осматриваюсь. Мне, наконец, становится понятно, почему Койн настояла, чтобы именно кабинет Сноу стал его тюрьмой. Так она хотела показать ему всю степень всеобщего презрения. Розы, что никнут и сбрасывают лепестки без должного ухода, выглядят печально. Старик Сноу, что с потерянным видом стоит посреди своего увядающего сада, опустив руки, вызывает отвращение пополам с жалостью.