Игра с огнем (сборник)

Голос изнутри приказал войти.

Лоренцо, которого подтолкнули в спину, влетая в комнату, зацепился ногой за порог и чуть не выронил Ла Дианору. Он упал на колени, в нос ему ударил запах сигарет и древесного дымка. Дверь за спиной захлопнулась.

– Идиоты! – пролаял кто-то по-итальянски.

Оскорбление адресовалось не Лоренцо, а двум солдатам.

– Вы не видите – у него в руках скрипка? Я с вас шкуры сдеру, если с ней что-то случилось!

Лоренцо медленно поднялся на ноги, но с испугу не мог поднять глаза на того, чей голос слышал, а потому обвел взглядом комнату. Он увидел истертый сапогами дощатый пол, стол, стулья, пепельницу, полную окурков. На столе горела единственная лампа и лежали четыре аккуратные стопки бумаг.

– Что у нас тут? Ну-ка взгляни на меня.

Наконец Лоренцо посмотрел на сидящего за столом человека и с этого мгновения больше не мог отвести от него глаз. Он увидел горящие голубые глаза, резко контрастирующие с волосами, черными как смоль. Пронзительный взгляд незнакомца будто пригвоздил Лоренцо к месту. Военный в звании полковника принадлежал к итальянским частям СС.

– Он говорит, что он музыкант, – сказал один из солдат.

– А скрипка? – Полковник скользнул взглядом по футляру. – На ней можно играть?

Его взгляд снова впился в Лоренцо.

– Можно?

Лоренцо прерывисто вздохнул:

– Да. Синьор.

– Открой. – Полковник показал на стол. – Давай посмотрим.

Лоренцо положил футляр на стол. Холодными неуверенными пальцами он расстегнул кофр и откинул крышку. Внутри Ла Дианора сверкала, как полированный янтарь, драгоценность на черном бархате.

Полковник восхищенно охнул:

– И как такая скрипка оказалась у тебя?

– Она принадлежала моему деду. А до этого – его деду.

– Так ты, значит, музыкант?

– Да.

– Докажи. Я хочу услышать, как ты играешь.

Руки Лоренцо онемели от холода и страха. Он сжал кулаки, чтобы накачать теплую кровь в пальцы, потом поднял Ла Дианору с ее бархатного ложа. Несмотря на долгую езду и холод на платформе, скрипка держала настройку.

– Что вам сыграть, синьор?

– Что угодно. Мне нужно услышать, умеешь ли ты играть.

Лоренцо задумался. Что сыграть? Неуверенность парализовала его. Он поднял смычок, поднес к струнам, задержал, прогоняя дрожь из рук. Шли секунды. Полковник ждал. Наконец смычок начал двигаться чуть ли не по собственному желанию, словно Ла Дианора не могла больше ждать, когда Лоренцо выберет музыку. Несколько слабых нот, несколько неуверенных движений, и вдруг мелодия полилась, словно прорвало плотину. Она заполнила все темные углы комнаты. Воздух загудел, а сигаретный дымок заплясал в тени. Ноты Лоренцо не требовались, мелодия навечно врезалась в его память и в его сердце.

Эту музыку он с Лаурой исполнял в Ка-Фоскари дуэтом, который всегда будет напоминать ему о счастливейшем мгновении в его жизни. Он играл и чувствовал рядом ее присутствие, видел черное атласное платье, которое было на ней в тот вечер, изгиб ее плеч, когда она обнимала виолончель. Он видел, как ее разметавшиеся волосы на миг приоткрывают восхитительный загривок. Он играл так, будто она сидела рядом. Он закрыл глаза – и вдруг все исчезло, осталась одна Лаура. Лоренцо забыл, где находится, забыл про усталость, и голод, и страх. Лаура давала ему силы, эликсир, наполняющий жизнью его занемевшие руки, и каждая прозвучавшая нота была голосом его сердца, взывавшим к сердцу любимой сквозь время и разделившее их безотрадное расстояние. Он покачивался в такт музыке, на лбу его выступили капельки пота. Комната, которая поначалу показалась ему такой холодной, теперь раскалилась, как печь, и он горел в ней, его пожирал огонь, высекаемый из струн.

Ты слушаешь, моя радость? Слышишь, как я пою тебе?

Прозвучала последняя нота, и Лоренцо опустил смычок. Когда музыка стихла, холод комнаты снова проник в конечности. Музыкант в изнеможении опустил скрипку и замер со склоненной головой и ссутуленными плечами.

Пауза затянулась. Они оба молчали.

Наконец полковник сказал:

– Что-то неизвестное. Кто композитор?

– Я, – пробормотал Лоренцо.

– В самом деле? Ты сочинил эту музыку?

– Дуэт для виолончели и скрипки, – устало кивнул Лоренцо.

– Значит, ты можешь писать музыку для ансамблей?

– Если меня посещает вдохновение.

– Понимаю. Понимаю.

Полковник обошел его, словно чтобы разглядеть со всех сторон. Потом резко повернулся к двум солдатам:

– Оставьте нас.

– Подождать за дверью? Бог его знает, что он может…

– Ты думаешь, я не справлюсь с жалким заключенным? Ну ладно, если хотите, стойте за дверью. Идите.

Полковник молча, с каменным лицом ждал, когда солдаты выйдут из комнаты. Только когда дверь закрылась, он снова посмотрел на Лоренцо.

– Садись, – приказал он.

Лоренцо положил скрипку в футляр и опустился на стул, игра настолько вымотала его, что ноги подгибались.

Полковник взял Ла Дианору, поднес к лампе, восхищаясь теплым налетом времени на дереве.

– В руках человека менее искусного такой инструмент был бы бесполезен. Но в твоих руках он оживает.

Он поднес скрипку к уху и постучал по задней деке, прислушался к сочному звуку дерева. Положив Ла Дианору назад в футляр, он увидел сборник цыганских мелодий, засунутый за ремешок под крышкой. Военный вытащил книгу и нахмурился, листая страницы.

Желудок Лоренцо завязался в узел. Будь это ноты какого-нибудь почтенного композитора вроде Моцарта, Баха или Шуберта, он бы не беспокоился, но полковник держал в руках книгу с цыганскими мелодиями, с музыкой неприкасаемых. Полковник засунул книгу назад в футляр.

– Из библиотеки моего деда, – поспешно пояснил Лоренцо. – Он профессор музыки в Ка-Фоскари. Его работа – собирать всякие…

– Что касается музыки, тут не мне судить, – сказал полковник, движением руки отпуская грех Лоренцо. – Я не похож на головорезов-чернорубашечников, которые сжигают книги и разбивают инструменты. Нет, я люблю музыку, всякую музыку. Даже в разгар таких грязных дел мы не должны терять любовь к искусствам. Ты согласен?

Он вытянул губы и несколько секунд разглядывал Лоренцо. Затем встал, подошел к столику, вернулся с жалкими остатками своего ужина и поставил перед Лоренцо.

– Художнику, чтобы творить, нужно топливо. Ешь, – приказал он.

Лоренцо уставился на горбушку и загустевшую подливку в белом слое жира. Мяса не осталось, только несколько долек морковки и лука, но для голодного человека – настоящий пир. Но он не прикоснулся к еде. Представил себе худое лицо сестры. Подумал о матери – она от голода ослабела и плохо держалась на ногах.

– Моя семья не ела весь день, – сказал он. – Никто в поезде не ел. Не могли бы вы дать им…

– Ты будешь есть или нет? – оборвал его полковник. – Если не будешь – отдам собакам.

Лоренцо взял хлеб, подержал его в руке, чувство вины грызло его, но он так оголодал, что не мог противиться искушению. Он провел куском хлеба по подливке, собрал отвратительную ленточку жира и, сунув в рот, вздохнул, когда почувствовал взрыв вкуса на языке. Нежный говяжий жир. Сладковатая морковь. Дрожжевая горечь подгоревшей корочки. Он намочил оставшийся кусочек в подливке, а когда хлеб исчез во рту, пальцами подобрал последнюю канавку жира и наконец вылизал тарелку.