Игра в безумие

И я взял лом и выкопал её - яма оказалась мелкой и плохо забетонированной. Уложил в багажник, накрыл мешком и её тряпками, валявшимися в яме. Поехал на болота, остановился, засунул труп в бурьян и забросал листвой и ветками.

Была это женщина. К её смерти я не имею никакого отношения. Пока ещё её не нашли, но, разумеется, когда-нибудь наткнутся, рано или поздно. И снова возьмутся за меня. Я этого не вынесу.

И почему это случилось со мной?

Поль Вэйн".

В конце письма было нацарапано:

"Полиция здесь. Осматривает машину. Я больше не могу".

Монсер поднялся, вытирая пот со лба.

– Да, он отгулял свое, это точно. Ну что, признался, небось все выложил?

– Нет.

– Но как же так? Чего ж он повесился? И ещё на таком чудном галстуке.

Полинг взглянул на тело.

– Не знаю...

Брилл тоже посмотрел на то, что было Полем.

– Проблему можно решить и так...

Понедельник, двенадцать тридцать. Боб Лоусон довольной улыбкой встретил Брайана Хартфорда.

– Садись, Брайан. Я рад, что ты нашел для меня минутку. Тебе должно быть интересно, что Джой Фиддик уже вне игры. Их интересы переменились. Точнее, мы заключили с ними соглашение, по которому получаем доступ на американский рынок. Начнем работать в Штатах, и по-крупному. Понадобятся большие затраты, конечно, но

игра стоит свеч. Ты себе это представлял не так, а?

Отпираться не было смысла.

– Не так.

Теперь он ждал вполне определенных выводов, но ошибся. Видимо, сочтя, что победителю позволительно быть великодушным, Лоусон предложил ему повышение и расширение полномочий - все руководство американским проектом. Хартфорд предложение тут же принял.

Иногда противника нужно уничтожить, но часто лучше подкупить. Боб Лоусон настолько был доволен собой, что набрал номер доктора У инстенли и условился о визите.

Понедельник, четырнадцать тридцать. Хэзлтон, войдя в кабинет Плендера, захлопнул за собой дверь. Выглядел он неважно.

– Вы уже знаете?

– Что?

– Вэйн увидел, как обыскивают его машину, и повесился. Этого нельзя было допустить. Проклятый идиотизм.

– Значит, это все-таки он?
– Казалось, Плендер разочарован.

– В письме он ни в чем не сознался, только, что избавился от трупа француженки. Нашел её в подвале и перепугался.
– Тут Хэзлтон заметил перед сержантом груду бумаг.
– Какого черта вы в них роетесь?

– Материалы следствия. Я был уверен, что видел в них что-то очень важное, слова кого-то из допрашиваемых.

– Не понимаю, о чем вы.

Плендер сглотнул слюну, прежде чем ответить. Хэзлтон понял, что сержант крайне взволнован.

– Брилл подал очень подробный рапорт о вашей беседе с Альбертой Норман. Смотрите, что она сказала об Алистере: "Он был лентяй. И скряга". Она так говорила?

– Вполне возможно. Ну и что?

– Слово "скряга" сейчас нечасто услышишь, правда?

– Ну и что? Вполне возможно, она придумала Алистера, чтобы скрыть что-то другое. И неизвестно что.

– Вот мой рапорт о допросе Джоан Браун. Когда я спросил, почему она ушла с работы, заявила, что её шеф был старым скрягой.
– Он ткнул пальцем в строчку.
– Не удивительно ли, что она употребила то же самое слово? Как выглядела Норман, сэр? Подождите, я вам скажу... Метр пятьдесят пять пятьдесят восемь, довольно плотная, высокий лоб, нос чуть изогнутый...
– он даже нарисовал его, - довольно полные ноги, крупные ступни.

– Нос похож... а если ещё крашеные волосы, и грим, и очки...

– С простыми стеклами. Она могла изменить все что угодно. Но только не нос. Жаль, что в тот день меня не было. Я бы её опознал.

Хэзлтон взял листок, на котором записан был разговор Плендера с Джоан Браун, и перечитал его.

– Пожалуй, вы правы. Но что это дает? Джоан Браун исчезла и снова вернулась, ну и что?

– Она утверждала, что ездила к родителям. Тогда я им не звонил, ибо счел это важным. Позвонил сегодня, говорил с обоими. Мать рассказала, что Джоан приехала совершенно не в себе, плакала и кричала, что совершила нечто ужасное. За неделю оправилась, и начались скандалы, что, полагаю, для них нормально. Скандалы продолжались до тех пор, пока она не собралась и не уехала. Еще в двенадцать лет утратила контакт с родителями и перестала ходить в церковь. Родители - рьяные методисты, призывали на неё адские кары даже по телефону.

– Потом она объявлялась?

– Да. В прошлом месяце получили два заказных письма, в каждом было по пятьдесят фунтов. И листок: "С приветом. Джоан". И вот что еще. В четырнадцать лет с ней была неприятность. Поймала пса, привязала его и изрезала так, что тот истек кровью.

Хэзлтон вытаращил на него глаза.

– После этого все кругом её так возненавидели, что, едва окончив школу, она ушла из дому. И потом появлялась только изредка.

– Полагаете, она участвовала в убийстве француженки, испугалась и сбежала домой, потом почувствовала желание продолжать и вернулась?

– Это логично, не так ли? Особенно если вспомнить историю с псом.

Хэзлтон согласился:

– Да, это логично. Но не забывайте, все это только теория. Суперинтендант на это не клюнет.

Плендер скромно кашлянул.

– Но это не все, сэр.

– Еще одна теория? Перестаньте забивать этим голову, Гарри, а то заработаете за столом геморрой.

– Это не теория. Я отнес в лабораторию, и там все проверили. Я заметил случайно, когда рылся в бумагах.

Говорить он пытался как можно скромнее. Положил на стол письмо почтальону Роджерсу с конвертом и рядом - карточку со сведениями о Доме Плантатора из конторы агента по торговле недвижимостью. Карточка была из фирмы "Борроудэйл и Трэпни". Лаборатория подтвердила идентичность характеристик обоих документов. Вне всяких сомнений, оба были напечатаны на одной и той же машинке.

ГЛАВА XXVII

ПОСЛЕДНИЕ СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Понедельник.

Бонни. Ни о чем другом не могу я думать, не могу писать. Она присосалась ко мне, эта отвратительная пиявка в женском образе. Говорит, что мы должны быть вместе, что я должен о ней заботиться. Предложил ей деньги, оставшиеся от журнала, не потому, чтр боюсь её, а потому, что она должна уйти. Возьми и иди, сказал я ей. Но она уходить не хочет. Хочет, чтобы мы ушли вместе, предлагает сменить фамилию, как она говорит: "начать все сначала". И найти новых девушек.

Она мне отвратительна. Но она в моем доме, сует нос в мои книги, хихикает, пристает и раздевается передо мной донага, желая того, что я никогда ей не дам. Твердит о прошлом, о котором я не хочу вспоминать. Я принадлежу будущему.

У этой мерзавки есть револьвер. Видно, раздобыла его через ребят в Далвиче, якобы какой-то тип ей тогда угрожал. Может, это и правда. Словом, у неё есть револьвер, и она якобы умеет с ним обращаться.

Сидит в моей комнате, грязная и неухоженная, как бродяга, как паук присосавшись к моим книгам. Я убрал дневник, чтобы она не нашла. Прочитай она его, засмеялась бы своим вульгарным смехом и сказала - это доказывает, какой я псих.