Игра в безумие

Ведь она живет с убеждением, что вполне нормальна.

Больше я её не выдержу.

Примечание.

Человека, который начал писать этот дневник, больше нет. Тот человек подписывался именем Абель, носил маску Белы, был графом Дракулой и всегда играл с масками. Вся его жизнь была основана на идее, что на самом деле он некто иной. Но зато я эту идею воплотил в действительность, собственным телом и душой испытал то, что Мэтр называл "переоценкой всех ценностей". Когда муки душевные донимают меня, а сейчас мне приходится тяжело, перечитываю его слова, находя в них утешение.

Приведу три цитаты:

"Мораль - это способ перевернуться спиной к желанию жить".

"Ни у кого из вас не хватит смелости убить человека".

"Мы слышать не хотим, что все великие люди были преступниками (разумеется, не в общепринятом смысле этого слова), что преступление было неотъемлемой частью их величия".

Все эти слова отзываются в моей душе. Я превратил их в действие.

"Боль - нечто иное, чем наслаждение, - но не его противоположность", сказал Мэтр. Но наслаждение и жажда обладания неотделимо связаны с болью.

Если я говорю это и если я наполнил содержанием свои слова, меня за это нужно считать безумцем? Но я принимаю это имя.

И Он в конце концов ушел в безумие, как назвал этот мир. В письме Стриндбергу подписался "Ницше Цезарь", твердил, что созывает в Риме князей и велит казнить наследника престола. Утверждал, что велел заковать Кайафу в цепи и благословил Бисмарка и всех антисемитов. Верил, что обладает божественной силой, и обещал вызвать хорошую погоду. Такие безумные мысли могли быть только у человека, отбросившего все маски.

С этого мига их сбрасываю и я. Игроки и Игра уходит в прошлое. Я подвергся испытаниям, я претерпел, я произвел Переоценку Всех Ценностей. Я Фридрих Вильгельм Ницше. Все остальное в моей жизни было только игрой в безумие.

ГЛАВА XXVIII

ПОСЛЕДНИЙ КУСОК ГОЛОВОЛОМКИ

– С сержантом Плендером мы уже знакомы, но старший инспектор... воскликнул мистер Борроудэйл.
– Господи Боже! Полагаю, что вы хотите говорить со мной о том несчастном случае в Доме Плантатора. Хотя счастье и несчастье - понятия относительные. Знаете, что дом уже продан? И я ещё имел удовольствие отклонить два предложения? Извращенное любопытство - страшная вещь! Чем могу быть полезен?

Сомкнув пальцы, захрустел суставами величиной с орех. Плендер видел, что старик нервничает, но понимал, что многие чувствуют себя неловко в присутствии полиции. Плендер только что провел беспокойные часы на телефоне, собирая информацию о Борроудэйле. Жил вдовцом, хозяйство вела экономка, несколько лет ходил в советниках. Трэпни в фирме давно не состоял, да и дела шли не лучшим образом. По общему мнению, Борроудэйлу нужен был компаньон.

Хэзлтон решил говорить напрямую, хоть и не все.

– Мистер Борроудэйл, ваша фирма использует или использовала пишущую машинку марки "Адлер".

– Да? Я и не знал. Спрошу у миссис Стефенсон.

Он встал. Плендер за ним.

– Я сам её спрошу, если не возражаете.

В приемной сидели пожилая женщина и девушка. Женщина печатала на машинке, девушка возилась с картотекой. Плендер прикрыл за собою дверь.

– Миссис Стефенсон, вы не ответите мне на несколько вопросов?

Гигантский бюст придавал миссис Стефенсон крайне воинственный вид. Девушке она сказала:

– Роза, у вас полчаса на покупки.

– Как это? Я не собираюсь в магазин.

– Идите и полчаса не возвращайтесь.

– Но ведь идет дождь!

– Тогда станьте в дверях и смотрите на дождь.

– А-а, поняла. Я вам мешаю.
– Надувшись, девица вышла. Миссис Стефенсон вздохнула:

– Да, девушки теперь не те, что раньше, и чем дальше, тем хуже. Сержант, если ваши вопросы будут касаться мистера Борроудэйла, я хочу, чтобы он при этом присутствовал.

– Я задал ему этот вопрос, и он послал к вам. Это такая мелочь. Пользуетесь вы машинкой марки "адлер" или нет?

– Нет.

Плендер опешил. Миссис Стефенсон была похожа на председательницу союза всех матерей на свете. Его удивление было настолько очевидным, что она по-матерински его пожалела:

– Я работаю в этой фирме десять лет и никогда не пользовалась никакой другой машинкой, кроме этой.

Сержант взъерошил пальцами волосы.

– У вас должна быть ещё одна. Или была. Должна была быть!

– Молодой человек, вы хотите сказать, что я лгу? Страшно даже подумать. Даю вам слово, что никакой другой машинкой я не пользовалась. Я даже называю её "верным другом".

Тяжело вздохнув, Плендер достал лист с проспектом Дома Плантатора.

– Но откуда же это? Это ведь ваше, но текст напечатан на "адлере".

Дама взглянула на проспект, словно на грязную тряпку.

– Это здесь не печаталось. Правда, дом уже продан, но тут все проспекты, которые мы разослали.

Подойдя к столу, она вернулась с документом, который подала Плендеру. Текст был почти таким же, но отпечатан явно на другой машинке.

Сержант снова схватился за волосы.

– Мистер Борроудэйл сам дал мне этот проспект. Здесь же бланк вашей фирмы.

Огромный бюст миссис Стефенсон почти коснулся его.

– Это верно. Но печаталось это не здесь. Могу вам только посоветовать спросить, где он это взял.
– С материнской усмешкой она добавила: - Но вначале вам следует причесаться. Волосы у вас стоят дыбом.

Вернувшись в кабинет Борроудэйла несколько обескураженным, сержант подал обе бумаги Хэзлтону.

– Миссис Стефенсон утверждает, что никогда у вас не было другой пишущей машинки, кроме "ремингтона", на которой напечатан вот этот проспект. Но не тот.

Хэзлтон постучал пальцем по листу, напечатанному на "адлере".

– Вы убеждены, что его дал вам лично мистер Борроудэйл?

– Конечно.

Хэзлтон повернулся к старику:

– Откуда это?

Тот опять захрустел суставами. Потом вежливо улыбнулся, показав пожелтевшие лошадиные зубы.

– Поверьте, не имею понятия.

Хэзлтон угрожающе прищурился.

– Вы его сами дали сержанту Плендеру.

– Да? А это так важно?

– Да, мистер Борроудэйл. Очень.