Игра в «Потрошителя»

— Вы простудитесь, Айани: накиньте что-нибудь и обуйтесь, — сказал Боб Мартин.

— Я все детство проходила босиком и привыкла.

— Тогда подождите снаружи, пожалуйста. Вам незачем снова это видеть.

— Спасибо, инспектор.

Мартин проводил взглядом ее летящую фигуру и поправил брюки, стыдясь совершенно неуместной реакции, отнюдь не профессиональной: это, к несчастью, с ним случалось частенько. Выкинул из головы соблазнительные фантазии, навеянные африканской богиней, и вошел в кабинет, состоявший из двух просторных комнат. В первой от пола до потолка громоздились книжные полки, окна были прикрыты плотными шторами из некрашеного льна; стояло кресло, кожаный диван шоколадного цвета и старинный стол резного дерева. Поверх бежевого паласа от стены до стены инспектор заметил два потертых персидских ковра: даже такому профану по части интерьера, как он, было очевидно их высокое качество. На диване, отметил про себя Мартин, одеяло и подушка: надо думать, психиатр здесь спал. Инспектор почесал голову, недоумевая, как мог Эштон предпочесть кабинет постели Айани. «Вот я бы…» — промелькнула мысль. Мартин вздохнул и приступил к осмотру места преступления.

На столе он увидел поднос, а на нем — кофейник и чистую чашку, из чего заключил, что Айани поставила сюда все это до того, как обнаружила мужа. Мартин перешел в другую комнату, в которой почти все пространство занимал огромный письменный стол красного дерева. С облегчением убедился, что пожарные не стали топтаться в кабинете: им хватило одного взгляда, чтобы оценить обстановку, и они отступили, чтобы не уничтожить улики. До приезда криминалистов оставалось несколько минут. Мартин надел резиновые перчатки и приступил к первичному осмотру.

Ричард Эштон лежал навзничь на полу, рядом с письменным столом. Руки связаны, рот заклеен липкой лентой. Одет он был в серые брюки, голубую рубашку; синий кашемировый кардиган расстегнут, ноги босые. В широко раскрытых глазах застыло выражение абсолютного ужаса, но не наблюдалось никаких признаков борьбы, всюду царил порядок, только на столе — опрокинутый стакан, из которого пролилась вода. Книга и какие-то бумаги намокли, буквы немного расплылись, и Боб Мартин осторожно пошевелил листки, стряхивая воду. Осмотрел тело, не прикасаясь к нему: сначала Ингрид Данн должна его сфотографировать и изучить, а уж потом и инспектор приложит руку. Он не обнаружил ни видимых ран, ни крови. Окинул взглядом комнату в поисках орудия убийства, но, поскольку причина смерти пока не была установлена, этим и ограничился.

_____

Особая способность Индианы излечивать болезни одним своим присутствием и «соматизировать» чужие переживания проявилась еще в детстве; девочке пришлось нести ее как тяжкий крест до тех самых пор, пока она не нашла ей практического применения. Индиана изучила основы анатомии, получила диплом физиотерапевта и через четыре года открыла лечебный кабинет в Холистической клинике, с помощью отца и бывшего мужа, которые первое время, пока у Индианы не сложилась клиентура, оплачивали аренду помещения. Отец говорил, что у нее есть где-то эхолокатор, как у летучей мыши, чтобы угадывать вслепую, где кроется болезнь и насколько она опасна. С помощью этого эхолокатора она ставила диагноз, определяла способы лечения и судила о результатах, но излечивала в основном за счет своего доброго сердца и здравого смысла.

Ее способ «соматизировать» переживания был прихотлив, проявлялся в разных формах, иногда срабатывал, иногда — нет, но когда эта способность ей отказывала, на помощь приходила интуиция, которая никогда не подводила Индиану, если речь шла о здоровье пациента. Ей хватало пары сеансов, чтобы определить, есть ли у клиента улучшение. Если такового не наблюдалось, Индиана направляла его к какому-нибудь коллеге по Холистической клинике — специалисту по иглоукалыванию, гомеопатии, лечению травами, визуализации, рефлексологии, гипнозу, музыкальной и танцевальной терапии, естественному питанию, йоге и всему такому прочему, чего в Калифорнии полно. Можно было по пальцам сосчитать пациентов, которых она препоручила врачам: к ней приходили люди, уже перепробовавшие почти все, что могла им предложить традиционная медицина.

Индиана начинала с того, что выслушивала историю нового клиента, тем самым давая ему возможность облегчить душу; иногда этого хватало: способность внимательно слушать творит чудеса. Потом переходила к наложению рук, ибо верила, что человеку нужно, чтобы к нему прикасались; излечивала больных одиночеством, тоской или раскаянием с помощью простого массажа. Если болезнь не смертельна, говорила она, тело почти всегда излечивается само. Ее роль состояла в том, чтобы дать телу время и облегчить процесс: такое лечение не для нетерпеливых. Она использовала комбинацию методик, которую именовала интегральной санацией, а отец ее, Блейк Джексон, называл попросту колдовством; подобное определение могло отпугнуть клиентов, даже в таком терпимом городе, как Сан-Франциско. Индиана облегчала симптомы, заговаривала боль, снимала отрицательную энергию и помогала пациенту восстановить силы.

Это она и проделывала в данный момент с Гэри Брунсвиком: тот лежал навзничь на столе, покрытый простыней, с полудюжиной мощных магнитов на груди. Глаза его были закрыты: Индиана усыпила его ароматом индийского нарда, навевавшим покой, и еле слышной записью струящейся воды, ветерка и птичьих трелей. Брунсвик ощущал, как ладони Индианы сжимают его голову, и осознавал с тоской, что сеанс подходит к концу. В этот день ему, как никогда, требовалось воздействие целительницы. Ночь прошла тяжело, изнурительно, утром он мучился, будто с похмелья, хотя и не пил спиртного, и явился в кабинет Индианы с невыносимой головной болью, которую та своей магией смогла облегчить. Целый час она воображала поток космической пыли, струящийся из какой-то далекой точки в безграничной Вселенной и, проходя через ее руки, окутывающий пациента.

С ноября прошлого года, когда Брунсвик впервые появился у нее в кабинете, Индиана перепробовала разные методы с такими скудными результатами, что уже начинала терять надежду. Он уверял, что лечение помогает, но Индиана распознавала болезнь с точностью рентгена. Она верила, что здоровье зависит от гармонического равновесия между телом, разумом и духом, а поскольку не могла обнаружить никаких аномалий в организме Брунсвика, все симптомы приписывала мучительно ищущему уму и плененной душе. Гэри уверял, будто прожил счастливое детство и нормальную юность; значит, зло, скорее всего, происходило из прошлых жизней. Индиана ждала только случая, чтобы ненавязчиво указать ему на необходимость очистить карму. Был у нее на примете тибетец, очень опытный в таких делах.

Этот Брунсвик представлял собой сложный случай. Сразу, на первом сеансе, еще до того, как пациент открыл рот, Индиана поняла это, ощутив железный венец, сдавливающий ему виски, и мешок камней, обременяющий спину: несчастный влачил чудовищной тяжести груз. Хроническая мигрень, изрекла она, и Брунсвик, изумившись такому, как он полагал, ясновидению, признался, что головные боли усилились в последний год настолько, что ему пришлось бросить работу геолога. Такая профессия требует отменного здоровья, сказал он: геолог пробирается в пещеры, поднимается в горы и разбивает лагерь в безлюдных местах. Ему было двадцать девять лет, лицо приятное, телосложение хрупкое, волосы острижены коротко, чтобы не была так заметна ранняя лысина; за очками в черной оправе серые глаза, глядящие на мир без особого доверия. В кабинет номер восемь он приходил по вторникам, строго в назначенный час, а в случае острой необходимости просил устроить ему на неделе еще один сеанс.

Он приносил Индиане скромные подарки — цветы или поэтические сборники, полагая, будто женщинам нравятся рифмованные стихи о природе — птичках, облачках, ручейках: это было верно относительно Индианы до того, как она познакомилась с Аланом Келлером, который в вопросах искусства и литературы безжалостно рубил по живому. Любовник посвятил ее в японскую традицию хайку и в ее современное продолжение, гэндай; но в глубине души она ценила и слащавые сентиментальные вирши.

Брунсвик носил джинсы, ботинки на толстой каучуковой подошве и кожаную куртку с металлическими заклепками, что совершенно не сочеталось с его ранимостью и какой-то кроличьей робостью. Как и о других клиентах, Индиана старалась выпытать о нем все, что можно, чтобы обнаружить источник болезни, но этот человек представлял собой чистый лист. Она почти ничего не знала о нем, а то, что удавалось выяснить, как-то забывалось, едва он закрывал за собой дверь.

В этот вторник в конце сеанса Индиана дала ему флакончик с эссенцией герани, чтобы вспоминать сны.

— Я не вижу снов, но мне бы хотелось увидеть во сне тебя, — промолвил Брунсвик в своем обычном меланхолическом тоне.

— Мы все видим сны, но мало кто придает им значение, — подхватила Индиана, вроде бы и не понимая намека. — Есть люди, вроде австралийских аборигенов, для которых сны не менее реальны, чем жизнь наяву. Ты видел рисунки аборигенов? Они рисуют свои сны, это невероятно. У меня на ночном столике лежит блокнот, и я, как только просыпаюсь, записываю туда самые значимые сны.