Игра в «Потрошителя»

— Элементарно, друзья мои. Вода — хороший проводник электричества. Преступник снял с жертвы туфли и намочил носки, чтобы убить током, — вывел Шерлок.

— Я видела такое в кино. Там узника, приговоренного к смерти, намочили перед тем, как посадить на электрический стул, и он буквально спекся.

— Незачем тебе смотреть такие фильмы! — взвился Кейбл.

— Фильм для малышей, там не было секса.

— Не думаю, что было необходимо мочить Эштону ноги, но убийца, наверное, этого не знал. Потом он забрал носки, чтобы замести следы, запутать полицию и выиграть время. Недурная стратегия, — сказал полковник Паддингтон.

— Не стоило утруждаться, — возразила Аманда. — Полицейские и так потеряют массу времени, отыскивая улики. В кабинете Эштона полно мебели, ковров, занавесей, книг и прочего, а уборку там проводили всего раз в неделю. Прислуге было велено не прикасаться к бумагам. Там такое изобилие следов, волосков, чешуек кожи, ниток, что практически невозможно определить, какие относятся к делу, а какие нет.

— Посмотрим, что покажет анализ ДНК, — проговорила Абата.

— Я об этом спрашивала у папы, — вмешалась Аманда. — Он говорит, что анализ ДНК проводится меньше чем в одном проценте случаев, это дорогая и сложная процедура, а средства департамента полиции ограниченны. Иногда его оплачивает страховая компания или наследники, если есть такая необходимость.

— Кто наследует Эштону? — спросила Эсмеральда.

— Его жена, Айани.

— Не нужно копать глубоко, чтобы наткнуться на мотив убийства; это почти всегда деньги, — вздохнул Шерлок Холмс.

— Прошу слова, — вмешался Кейбл.

— Слово предоставляется.

— Хоть бы криминалисты и взяли образцы ДНК, это ничему не послужит, если их не с чем сравнивать. То есть нужно найти образцы, совпадающие с ДНК человека, который был когда-либо арестован и попал в базу данных. Так или иначе, полиция проверяет всех, кто входил в кабинет с тех пор, как его убирали в последний раз перед смертью Эштона.

— Задание на следующую неделю — предложить версии по поводу этого дела, как обычно: мотив, возможность, подозреваемые, способ действия. И не забудьте о том, что мы должны еще выяснить по делу Эда Стейтона и супругов Константе, — напутствовала друзей распорядительница Аманда.

— Понятно, — ответили игроки в унисон.

Галант принес кофе в гостиную. На подносе стояла джезва из кованой меди с длинной ручкой, две крошечные чашечки и хрустальный флакон, в каких обычно продают духи. Слуга оставил поднос на столе и удалился.

— Розовой воды? — спросила Айани, разливая по чашечкам кофе, густой, как нефть.

Боб Мартин, в жизни не слыхавший о розовой воде и привыкший глотать водянистый кофе полулитровыми кружками, не знал, что и ответить. Айани налила несколько капель из флакончика в чашку и передала ее инспектору, объясняя, что Галант научился варить кофе по-арабски, как ей нравится: кофе с сахаром и кардамоном должен трижды вскипеть в медной джезве, затем следует подождать, пока осядет пена, а потом подавать. Мартин попробовал сладкий, густой напиток, думая о том, какой мощной дозой кофеина заряжает он свое тело в пять часов вечера и как скверно будет спать ночью. Миссис Эштон была одета в длинный, до пят, черный кафтан, расшитый золотом, позволявший видеть только изящные руки, шею антилопы и прославленное лицо, смущавшее воображение инспектора с тех самых пор, как он впервые увидел эту женщину. Волосы были скреплены на затылке двумя палочками, в ушах красовались крупные золотые кольца, на запястье — костяной браслет.

— Извините, Айани, что снова беспокою вас.

— Напротив, инспектор, мне приятно разговаривать с вами, — произнесла она, усаживаясь в кресло с чашечкой в руке.

Боб Мартин снова залюбовался длинными пальцами ног с серебряными колечками, тонкими ступнями, совершенными, несмотря на привычку ходить босиком, которую отметил в тот первый раз, увидев Айани в саду, в памятный вторник, когда Эштон был убит, а эта женщина вошла в его жизнь. Не то чтобы вошла; по сути дела, это еще не случилось: Айани была не более чем миражом.

— Спасибо, что пришли ко мне домой. Должна признаться, в комиссариате я себя чувствовала будто в западне; думаю, это со всеми происходит. Странно, что вы работаете: разве нынче не праздник?

— День Мартина Лютера Кинга — но у меня не бывает праздников. Если не возражаете, давайте проясним некоторые места в ваших показаниях, — приступил к делу Боб Мартин.

— Вы думаете, что это я убила Ричарда.

— Я этого не говорил. Расследование едва началось, преждевременно делать какие-то выводы.

— Давайте начистоту, инспектор, ни к чему ходить вокруг да около. Подозрение всегда падает на супругу, тем более в моем случае. Думаю, вы уже знаете, что я — единственная наследница.

Боб Мартин знал. Петра Хорр, его помощница, для которой не существовало тайн, предоставила ему достаточно информации об Эштонах.

Айани исполнялось сорок лет, хотя выглядела она на двадцать пять, и ее карьера модели, которую она начала очень молодой, близилась к завершению. Модельерам и фотографам надоедает одно и то же лицо, но Айани продержалась дольше других, потому что публика ее узнавала: африканка в царстве белых женщин, экзотическая, непохожая на других. Такая женщина, думал Боб, и в семьдесят лет будет самой красивой в мире. Какое-то время Айани была одной из наиболее высокооплачиваемых моделей, фавориткой в мире моды, но пять-шесть лет назад ситуация изменилась. Доходы иссякли, а сбережений она не накопила, потому что тратила без оглядки и помогала многочисленной родне, живущей в какой-то деревне в Эфиопии. Перед тем как выйти замуж за Эштона, она выкручивалась каким-то чудом, превышая кредит, одалживаясь у друзей, беря кредиты в банках, чтобы поддерживать видимость и не уходить со сцены. Она должна была одеваться как раньше, когда модельеры дарили ей наряды; появляться на дискотеках и великосветских праздниках. Туда, где ее могли сфотографировать, ездила на лимузине, но жила скромно, занимала однокомнатную квартирку в Гринвич-Виллидж, в наименее привлекательной части квартала. С Ричардом Эштоном она познакомилась на торжестве, посвященном сбору средств для кампании против обрезания у девочек, где Айани произнесла вступительную речь: то была ее излюбленная тема, она использовала всякую возможность, чтобы разоблачить ужасный обычай, от которого сама пострадала в детстве. Эштон, как и все присутствующие, был тронут красотой Айани и откровенностью, с которой она описывала собственный опыт.

Интересно, думал Боб Мартин, что она нашла в Ричарде Эштоне, грубом, надменном, коротконогом, пузатом, с выпученными, будто у жабы, глазами. Психиатр пользовался некоторой известностью в узком мирке своей профессии, но вряд ли это могло произвести впечатление на женщину, которая запросто общалась с настоящими знаменитостями. Петра Хорр считала, что незачем доискиваться пятой ноги у кота, причина ясна и понятна: Ричард Эштон был столь же богат, сколь уродлив.

— Я так понимаю, что вы с Эштоном познакомились в Нью-Йорке, в декабре две тысячи десятого года, и через месяц поженились. У него это был третий брак, но вы выходили замуж впервые. Что подвигло вас к тому, чтобы совершить такой шаг — ведь вы мало знали этого человека? — спросил Боб Мартин.

— Его ум. Эштон был выдающимся человеком, инспектор, вам это всякий скажет. На следующий день после знакомства он пригласил меня обедать, и мы целых четыре часа были поглощены беседой. Ричард хотел, чтобы мы вместе написали книгу.

— Книгу о чем?

— О женском обрезании; мне предстояло изложить собственный случай и взять интервью у других потерпевших, особенно в Африке. Он собирался проанализировать физические и психологические последствия такой практики, от которой страдают сто сорок миллионов женщин в мире и которая накладывает отпечаток на всю их жизнь.

— Вам удалось ее написать?

— Нет. Мы как раз составляли план и собирали материалы, когда… когда Ричард умер, — проговорила Айани.

— Понятно. Если оставить в стороне книгу, были, должно быть, у доктора Эштона какие-то еще черты, которые вас привлекли, заставили влюбиться, — заметил Боб Мартин.

— Влюбиться? Будем реалистами, инспектор: я не из тех женщин, которые поддаются эмоциям. Романтические страсти хороши в кино, а не в жизни таких людей, как я. Я родилась в деревне, в глинобитной хижине, в детстве таскала воду и пасла коз. В восемь лет омерзительная старуха искалечила меня, я чуть не умерла от кровотечения и инфекции. В десять лет отец начал подыскивать мне мужа среди своих ровесников. Я была избавлена от жизни, полной труда и нищеты, какой живут мои сестры, только потому, что один американский фотограф заметил меня и заплатил отцу, чтобы тот отпустил меня в Соединенные Штаты. Я мыслю здраво, у меня нет иллюзий относительно мира, человечества или моей собственной судьбы; тем более относительно любви. Я вышла за Ричарда ради денег.